Глава 12 Пещеры Багх
Глава 12
Пещеры Багх
В главе книги «Из пещер и дебрей Индостана», которая так озаглавлена, Блаватская рассказывает о другом случае, когда Гулаб-Синг спас путешественников. Он на время их покинул, но вернулся в самый критический момент. Она пишет:
«Подобно всем пещерным храмам в Индии, вырытым, как я подозреваю, аскетами с целью искушать человеческое терпение, и эти кельи находятся на вершине почти отвесной горы… Семьдесят две высеченные в скале ступени, заросшие мхом и колючками, с глубокими выбоинами, которые громко свидетельствовали о несметных миллионах ног пилигримов, выбивавших их в продолжении двух тысяч лет, — таков для начала парадный ход в Багхские пещеры. Прибавьте к прелестям подобного подъема множество горных ручьев, просачивающихся между камнями, никто не удивится, что мы в то утро положительно изнемогали под бременем жизни и археологических затруднений. Бабу, который, сняв туфли, скакал по колючкам с такой же легкостью, как если бы у него вместо человеческих подошв были копыта, посмеивался над «слабыми европейцами» и только еще больше бесил нас…
Но взобравшись на вершину горы, мы перестали роптать, почувствовав с первого взгляда, что будем вполне вознаграждены за всю нашу усталость. Едва мы взошли на небольшую расстилавшуюся под далеко нависшею над ней бурою скалой площадку, как перед нами открылась через прямоугольное отверстие, футов в шесть шириной, целая амфилада темных пещер. Мы были поражены мрачным великолепием этого давно покинутого храма. Не теряя времени на подробный осмотр потолка над площадкой, очевидно служившего когда-то верандой, над портиком с его торчащими сверху, как большие черные зубы отломками того, что некогда было колоннами, и не останавливаясь даже осмотреть две комнаты по обеим сторонам древней веранды, одну с разбитым идолом какой-то плосконосой богини, другую с Ганешей, — мы приказали зажечь факелы и вошли внутрь первой залы…
Прямо против входа дверь ведет в другую залу, продолговатую, с двумя шестиугольными колоннами и с нишами по бокам, в которых стоят довольно хорошо сохранившиеся статуи: богини в 10 футов вышины и несколько богов в 9 футов. За этою — вход в комнату с алтарем. Это правильный шестиугольник в три фута между углами, под высеченным из цельной скалы куполом. Сюда не впускался, как и ныне не впускается, никто, кроме посвященных в таинства адитума. Кругом — кельи бывших жрецов; их около двадцати. Осмотрев алтарь, мы было уже собрались идти далее, как полковник, взяв из рук одного из слуг факел отправился с двумя другими осматривать эти боковые комнаты. Через несколько минут раздался его голос, громко звавший нас из второй кельи налево. Он нашел секретный ход и кричал нам: «Пойдемте далее… надо увериться, куда он ведет!..»
— В берлогу одного из «оборотней»… Смотрите в оба, полковник… берегитесь тигров!.. — прокричал за нас в ответ Бабу.
Но по дороге к «открытиям» нашего президента было нелегко остановить. Мы пошли на его зов.
— Комната… потайная келья!.. Лезьте все за мною… целый ряд комнат!.. Мой факел потух!.. несите спички… факелы!..
Но лезть за ним и нести факелы оказывалось легче на словах, чем на деле. Факельщики наотрез отказались лезть и чуть было не разбежались со страха. Мисс Б*** брезгливо посматривала на закопченную стену и на свой туалет, а У*** поместился на отвалившемся куске колонны и решил, что не пойдет, а закурит сигару и, окруженный отрядом трусливых факельщиков, станет нас ожидать. В стене было несколько выступов, очевидно, высеченных позднее пещеры, а на полу валялся большой, как бы нарочно высеченный в неправильную форму камень, соответствующий своей формой дыре в стене. Бабу на своем живописном языке тотчас же указал нам на него, как на бывшую «затычку» потаенного хода. При тщательном осмотре мы убедились в очевидном намерении каменщика-строителя сделать его похожим и даже ничем не отличающимся от прочих неровностей грубо обтесанной стены. К тому же, мы нашли в нем нечто вроде стержня, на котором его, вероятно, и поворачивали, когда являлась надобность открывать этот выход.
Первым полез в дыру, продолговатую, фута в три вышины, но не более двух в ширину — наш мускулистый «воин божий», а так как дыра, когда он стал на кусок колонны, приходилась почти на середине груди этого пенджабского Еруслана Лазаревича, то он и влез довольно легко. За ним, с ловкостью обезьяны, спрыгнул Бабу и, втащив факел, осветил всю комнату. Затем, с помощью Акали, который втаскивал меня сверху за руки, и Нараяна, помогавшего снизу, меня благополучно, хотя и с усилием, перегрузили через отверстие, в котором я, впрочем, изрядно застряла, сильно оцарапав при этом о стены руки. Как ни тяжелы археологические расследования при пяти пудах бренного тела, я однако же чувствовала, что с двумя такими геркулесами, как Рам-Рунджит-Дас и Нараян, смело могла бы отправиться хоть на самые вершины Гималаев. Последними полезли мисс Б***, которая чуть было не проглотила горсть свалившихся ей в вечно открытый рот пыли и камешков, а за нею Мульджи. Но У***, который предпочел на этот раз чистоту своих белых панталон осмотру святынь незапамятной древности, остался внизу с людьми…
Что касается нас, то мы полезли во второе отверстие под водительством на этот раз Нараяна. Он бывал здесь и прежде, и по этому поводу рассказал нам весьма странную историю. Он уверял, и весьма серьезно, будто такие комнаты тянутся одна за другою до самой вершины горы. Затем они повертывают в сторону, спускаясь вниз до огромного подземного жилища, где по временам живут радж-йоги. Желая удалиться на время от света и провести несколько дней в уединении, радж-йоги находят его там, в подземном жилище. Наш президент как-то сбоку странно покосился через очки на Нараяна, но промолчал. Индусы не противоречили.
Вторая келья была во всем подобна первой и имела такое же отверстие. Через него мы пролезли в третью, где и сели отдохнуть. Здесь я почувствовала, что мне становится трудно дышать; но, приняв это просто за одышку, действие усталости, ничего не сказала товарищам, и мы полезли в четвертую келью. Только отверстие в эту было завалено до двух третей мелкими камнями и землей, и нам пришлось минут двадцать откапывать его прежде, чем мы могли пролезть далее. Как нам сказал Нараян, комнаты все шли в гору; пол одной находился на уровне с потолком предыдущей. Четвертая келья была в развалинах, но две повалившиеся колонки составили как бы ступени к отверстию пятой кельи и, казалось, представляли менее затруднения. Но тут полковник, остановив занесшего уже было ногу Нараяна, лаконически заметил, что теперь пришло время держать совет. «Выкурить трубку совещания», сказал он, употребляя выражение краснокожих индейцев.
— Если Нараян говорит правду, то ведь этак мы можем путешествовать из одного отверстия в другое до завтрашнего дня?
— Я сказал правду, — как-то торжественно отвечал Нараян, — но с тех пор, как я был здесь, мне говорили, будто несколько отверстий уже завалено, а именно в следующей за этой келье.
— Ну, стало быть, нечего и думать идти далее. Но кто же завалил их? Или просто они от времени обрушились?
— Нет… их завалили нарочно… они…
— Кто они? Оборотни, что ли?..
— Полковник, — промолвил с усилием индус, и даже при постепенно слабеющем свете факелов можно было заметить, как задрожали у него губы, а сам он побледнел, — полковник… Я говорю серьезно, и не шучу!
— Да и я не шучу. Кто же это они?
— Братья … Радж-йоги; некоторые из них живут недалеко отсюда.
Полковник откашлялся, поправил очки и, помолчав немного, с заметным неудовольствием в голосе наконец проговорил:
— Послушайте, мой милый Нараян, не думаю, чтобы вашей целью могло быть желание морочить нас… Но неужели вы хотите нас заставить поверить или сами верите, что кто-либо в мире, даже спасающийся в джунглях аскет, мог жить в местах, куда не залезают даже тигры и откуда сами летучие мыши ретируются за недостатком воздуха?
Посмотри на огонь факелов… Еще такие две комнаты — и мы задохнемся! — Действительно, наши факелы совсем потухали, и мне становилось чрезвычайно трудно дышать. Мужчины тяжело переводили дух, а Акали громко сопел.
— И однако же, я говорю святую истину, далее живут они… Я сам был там.
Полковник задумался и стоял в видимой нерешимости перед входом.
— Вернемся назад! — неожиданно заорал Акали. — У меня кровь идет из носа.
В эту самую минуту со мной произошло нечто столь же неожиданное, как и странное для меня тогда: я почувствовала, как вдруг у меня сильно закружилась голова, и я почти в беспамятстве скорее упала, нежели опустилась на обломок колонны, прямо под отверстием в пятую келью. Еще секунда, и несмотря на тупую, но сильную, как удары молота, боль в висках, мною стало овладевать невыразимое чувство отрадного, чудного спокойствия; я смутно сознавала, что был уже не грозящий, а действительный обморок; что через несколько секунд, если меня не вынесут на воздух, я должна буду умереть. И однако же, хотя я не могла уже пошевельнуть ни одним пальцем, ни произнести и одного звука, я не испытывала ни малейшей агонии, ни искры страха в душе: одно только апатичное, но невыразимо приятное чувство успокоения, полное затишье всех чувств, кроме слуха. На минуту я, должно быть, совсем потеряла сознание, но помню как перед тем глупо внимательно прислушивалась к мертвенному вокруг меня молчанию. Неужто это смерть? — раз неясно мелькнуло у меня в голове. Затем мне показалось, будто меня стали обвевать чьи-то мощные крылья: «Добрые, добрые крылья, ласковые, добрые крылья»… словно выбиваемые маятником, отчеканивались у меня эти слова в мозгу, и я идиотически внутренне засмеялась им. Потом я стала отделяться от колонны и знала скорее, чем чувствовала, что падаю в какую-то бездну, все ниже и ниже, среди глухого отдаленного грома. Но вдруг раздался громкий голос: я его не слухом услыхала, а словно почувствовала… В нем было что-то осязательное, что-то разом задержавшее меня в моем беспомощном падении и остановившее его. То был давно известный, хорошо знакомый мне голос, признать который в эту минуту я не имела сил. Среди грома голос этот сердито раздался издалека, как будто из самого поднебесья, и, прокричав на языке хинди: «Диувана Тумере у анека кья кама тха?» (Безумцы! Какая нужда была вам сюда заходить?) замолк…
Как меня протащили затем через пять узких отверстий, останется для меня навеки тайной… Я пришла в себя уже внизу на веранде, где дул со всех сторон ветер, так же скоро, как и повалилась наверху, в наполненной гнилым воздухе келье. Когда я совсем оправилась, то прежде всего мне бросилась в глаза нагибавшаяся надо мною высокая мощная фигура, вся с головы до ног в белом, и черная как смоль, раджпутская борода. Но лишь только я узнала обладателя бороды, как разом изъявила свою искреннюю радость, спросив его тут же: «Откуда Вы взялись?» То был наш друг, Такур Гулаб-Лалл-Синг, который обещав встретить нас в Северо-Западных провинциях, теперь являлся нам, как будто спадший с неба или выросший из-под земли, — в Багхе!
Действительно, можно было полюбопытствовать и спросить у него, откуда и как это он пожаловал к нам, тем более, что не меня одну поразило его присутствие. Но мой несчастный обморок и плачевное состояние прочих исследователей подземелья делали всякие расспросы на первое время почти невозможными. С одной стороны, мисс Б*** насильно закупоривала моим носом свою склянку с нашатырным спиртом; с другой, «божий воин» — весь в крови, как будто и в самом деле только-что сражался с афганами; далее Мульджи с сильной головной болью. Один полковник да Нараян отделались легким головокружением. Что же касается Бабу, то его никакие углекислые газы, кажется, не в состоянии были доканать, а также как и свирепые солнечные лучи, убивавшие других наповал, безвредно скользили по этой неуязвимой бенгальской оболочке. Ему только очень хотелось есть… Наконец, из запутанных восклицаний, междометий и объяснений, мне удалось узнать следующее:
Когда Нараян, первый заметив, что я в обмороке, бросился ко мне и мигом оттащил назад к отверстию, из верхней кельи раздался вдруг голос Такура и как громом поразил их на месте. Прежде чем они могли прийти в себя от изумления, Гулаб-Синг вышел из верхнего отверстия с фонарем в руках, и соскочив вниз, кричал им из следующего отверстия, чтобы они поскорее «подавали» ему «бай» (сестру). Это «подавание» такого грузного предмета, как моя тучная особа, и представившаяся моему воображению вся эта картина чрезвычайно рассмешили меня тогда. Но мисс Б*** сочла священным долгом своим обидеться за меня, хотя на нее никто и не обратил внимания. Сдав с рук на руки полумертвую поклажу, они поспешно последовали за Такуром; но Гулаб-Синг, по их рассказам, все как-то умудрялся, несмотря на затруднение, причиняемое ему подобным багажом, действовать и без их помощи. По мере того, как они пролезали через верхнее отверстие, он был уже у другого, нижнего и, сходя в одну келью, они только успевали видеть мельком его развевающуюся белую садру, исчезающую из одного хода в следующий, нижний. Аккуратный до педантизма, точный во всех своих исследованиях, полковник никак не мог сообразить, каким это образом Такур мог препровождать так ловко почти бездыханное тело из одного конца отверстия в другой! «Не мог же он выбрасывать ее перед собою из прохода вниз; иначе она разбилась бы…», — рассуждал он. «Еще менее возможно думать, чтобы сойдя вниз первым, он затем протаскивал ее за собою. Непостижимо!..» Мысль эта долго преследовала полковника, пока не стала чем-то вроде задачи: что появилось первым — птица или яйцо? А Такур на все вопросы только пожимал плечами, отвечая, что не помнит; что он просто выносил меня из келий как можно скорее и поступал, как только умел; что ведь они все шли вслед за ним и должны были видеть, и, наконец, что в подобные минуты, когда всякое мгновение дорого, «люди не думают, а действуют», и тому подобное.
Но все эти соображения и трудность объяснить процедуру загадочного передвижения явились лишь впоследствии, когда нашлось время думать и размышлять о случившемся. Теперь же никто ничего еще не знал о том, как и откуда явился в такую минуту наш Гулаб-Синг. Сойдя вниз, они нашли меня, лежавшую на ковре на веранде, и Такура, отдающего приказания двум слугам, подъехавшим из-за горы верхами, а мисс Б*** в «грациозном отчаянии» с открытым ртом, таращившую изо всей мочи глаза на Гулаб-Синга, которого она, кажется, серьезно принимала за «материализованного духа».
Между тем, объяснение нашего друга было, на первый взгляд, и просто, и весьма естественно. Он был в Хардваре с Суами [Даянандой], когда тот послал нам письмо, чтобы отложить наш приезд к нему на время. Приехав из Джабельпура в Кандву, по Индорской железной дороге, он побывал у Холькара по делам и, узнав, что мы здесь, решил присоединиться к нам, ранее, чем предполагал. Достигнув Багхи поздно вечером, накануне, и не желая тревожить нас ночью, узнав, наконец, что мы будем в пещерах утром, он заранее приехал встретить нас. Вот и вся тайна…
— Вся?.. — воскликнул полковник, — Разве Вы знали, что мы залезем в кельи, когда забрались туда ожидать нас?..
Нараян едва дышал и смотрел на Такура глазами лунатика. Тот даже бровью не повел.
— Нет, не знал. А в ожидании вашего приезда зашел посмотреть на кельи, которые давно не видел. А там замешкался и пропустил время…
— Такур-саиб, вероятно, вдыхал в себя свежий воздух в кельях… — ввернул словцо Бабу, скаля зубы.
Наш президент ударил себя по лбу и даже привскочил.
— И в самом деле!… Как же Вы могли выдержать так долго?.. Да!.. Но откуда же Вы прошли в пятую келью, когда выход был завален в четвертую, и нам пришлось самим откапывать его?
— Есть и другие ходы. Я прошел внутренним, давно известным мне путем, — спокойно отвечал Гулаб-Синг, раскуривая гэргэри. — Не все следуют по одной и той же дороге, — добавил он медленно и как-то странно, и пристально взглянул в глаза Нараяну, который согнулся и почти припал к земле под этим огненным взглядом. — Но пойдемте завтракать в соседнюю пещеру, где все должно быть готово. Свежий воздух вас всех поставит на ноги…
Выйдя из главной пещеры, в 20 или 30 шагах на юг от веранды, мы наткнулись на другую такую же пещеру, к которой надо было идти по узкому карнизу скалы. В эту вихару нас Такур не пустил, боясь после нашего несчастного опыта с кельями, что у нас сделается головокружение. Мы сошли по раз уже пройденным ступеням на берег реки и, повернув по направлению к югу, обогнули гору, шагов на 200 от лестницы, и оттуда поднялись в «столовую», по выражению Бабу. В качестве «интересной больной», меня понесли по крутой тропинке в собственном складном стуле, привезенном мною из Америки, никогда меня не покидавшем в дороге, и благополучно высадили у портика третьей пещеры». [1, с.179, 183—190]
«В ту ночь мы ночевали в долине на берегу ручья, разбив палатки под тенистою смоковницей. Нарочно свернув с пути в Бомбей, чтобы повидаться с нами и исполнить поручение Суамиджа, санньязи сидел с нами далеко за полночь, рассказывая о своих странствиях и чудесах своей когда-то великой родины, о старом «льве» Пенджаба Рунжит-Синге и его геройских подвигах…
Но наш новый знакомый был уроженец Амритсара в Пенджабе и воспитан в «Золотом храме», что на Амрита-Сарас (Озере Бессмертия). Там находится их верховный гуру-учитель сикхов, который никогда не выходит за пределы своего храма, где он сидит целые дни, изучая священное писание этой странной, воинственной секты — книгу Адигранта… Сикхи взирают на него как тибетские ламы взирают на своего далай-ламу. Как последний есть воплощение Будды для лам, так амритсарский маха-гуру — воплощение основателя секты сикхов, Нана ка, хотя по их понятиям Нанак никогда не был божеством, а только пророком, вдохновляемым духом Единого Бога…. Наш саньязи… был настоящим акали — одним из шестисот священников-воинов, приставленных к «Золотому храму» для божественного служения и его охраны от нападения жадных мусульман. Звали его Рам-Рунджит-Дас, и его наружность вполне соответствовала принадлежащему ему титулу «Божьего воина», как себя величают храбрые акали… Он скорее походил на геркулесоподобного центуриона древних римских легионов, нежели на кроткого служителя алтаря, хотя бы и сикхского.
Рам-Рунджит-Дас предстал перед нами верхом на прекрасной лошади… Еще издали он был признан нашими индусами за акали по совершенно отличному от других туземцев костюму. На нем была яркоголубая туника-безрукавка — совершенно такого покроя, как мы видели на изображениях римских воинов; на его мускулистых огромных руках были широкие стальные браслеты и щит за спиной. На голове конической формы синий тюрбан…» [1, с.156, 157]
«После завтрака мы простились с «божьим воином», который направлялся по дороге в Бомбей. Почтенный сикх крепко пожал нам всем руки и, приподняв правую руку ладонью вперед, с серьезным и важным видом давал нам всем поочередно свое пастырское благословение по обычаю последователей Нанака. Но когда он дошел до полулежавшего на земле Такура, облокотившегося на седло вместо подушки, с ним произошла резкая перемена. Она была до того резка и очевидна, что всем нам бросилась в глаза: до того времени он быстро переходил от одного к другому, пожимая каждому руки и затем благословляя; но когда его взгляд опустился на рассеянно глядевшего на приготовления к отъезду Гулаб-Синга, то он внезапно остановился, и важное, немного горделивое выражение его лица перешло во что-то словно униженное и сконфуженное. Затем вместо обычного «намасте» («кланяюсь вам»), наш акали совершенно неожиданно для нас простерся перед Такуром на землю. Благоговейно, словно перед своим амритсарским гуру, отчетливо прошептал он: «Апли аднья, садду саиб, аширват»… («Повелевай слугою… святой саиб… благослови раба») — и так и замер на земле…
Мы были так поражены этой выходкой, что сами как будто чего-то сконфузились; но ни один мускул не дрогнул на спокойном и бесстрастном лице таинственного Раджпута. Он медленно отвел глаза от реки и перевел их на лежащего пред ним акали; а затем просто, не проронив ни одного слова, слегка дотронулся до его головы указательным пальцем и, встав, заметил, что и нам пора ехать…
Всю дорогу он следовал за нашим, тихо ехавшим по глубокому песку экипажем, верхом и рассказывал о местных преданиях Хэрвара и Раджистана, сложившихся с незапамятных времен в народе эпических легендах и о великих деяниях Гери-Кула («Гери-Кула» буквально: из фамилии или семейства Солнца. Кула по санскритски: фамилия, прозвище. Раджпутские принцы, особенно Махарани Уйдейпурские, чрезвычайно гордятся своим астрономическим происхождением), принцев-богатырей расы Гери (Солнца). Это имя «Гери-Кула» заставляет серьезно предполагать многих ориенталистов, что кто-нибудь из этой фамилии эмигрировал в Египет, в темные доисторические времена первых фараоновских династий, откуда древние греки и переняли вместе с именем и предания, сложив таким образом свои легенды о боге-солнце Гер-Кулесе. Древние египтяне боготворили сфинкса под именем «Гери-мукха» — или Солнца на небосклоне. На той горной цепи, что обрамляет Кашмир, к северу находится, как известно, громадная, похожая на голову вершина (13000 футов над уровнем моря) и называется Гери-Мукх. Имя это встречается в древнейших Пуранах. Почему гг. филологи не позаймутся этим странным совпадением имен и легенд? Кажется, почва богатая…» [1, с. 192, 193]
Так как следующий рассказ длинен и сложен, то ему следует отвести особую главу, и она будет озаглавлена так же, как в «В пещерах и дебрях Индостана».[13]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.