Глава первая НА ЗЕМЛЕ

Глава первая

НА ЗЕМЛЕ

Работящие и смекалистые мужики, мастера на все руки в русских деревнях не в диковинку. Но есть среди них такие, чьи редкостные способности вызывают особое почитание. Печники, например. С большим уважением относятся и к тем, у кого в хозяйстве пчельники прижились. Пчеловоды вообще народ особый. Кому довелось соприкоснуться с их трудом, тот снова будет искать возможность хотя бы день-другой в году провести на пасеке. Тот, кто освоил премудрости пчеловодства, от других свои секреты не скрывает: захочешь попробовать способности к новому делу — милости просим, места и пчел всем хватит. В то же время пчеловоды хорошо знают и другое: их занятие дается не каждому.

Учитель Мымринской средней школы Андрей Михайлович Зюганов слыл в округе знатным пчеловодом. О пчелах знал все. Сам держал двадцать пять пчелиных семей — серьезное подспорье в хозяйстве — и односельчан своих постоянно пчелами снабжал. Но при этом сразу определял, у кого дело пойдет, а у кого — нет. Своими наблюдениями делился с сыном: «Пчелы живут только у умных, добросовестных и аккуратных». Не дай бог, если какой выпивоха с ними свяжется — недалеко и до беды. Впрочем, в годы послевоенного возрождения пристрастие к «зеленому змию» не носило массового характера и осуждалось. В колхозе и на огородах трудились от зари до зари, но отнюдь не беспросветной выглядела жизнь: работалось и мечталось. Лишь значительно позже словно тень какой-то безысходности по селу пробежала.

Уже много лет спустя произошел редкостный, по сути дела трагичный, но в то же время поучительный случай в соседней деревне, на пасеке родственника Зюгановых. В самые горячие дни, когда ульи наполнились медом, заболел и слег хозяин пасеки. Пришлось обратиться за помощью к соседу, который работал на конюшне. Управившись поутру с лошадьми, тот прямиком направился к пчелам, не преминув, по привычке, пропустить стаканчик. Однако ни одной рамки извлечь ему так и не удалось: «букет» запахов, которые он принес с собой, пчелы восприняли с явным неудовольствием и забеспокоились. Когда он, еще раз «подкрепившись» для храбрости, повторил попытку вскрыть улей, вздыбилась вся пасека. Горе-пчеловод чудом унес ноги, а взбунтовавшиеся пчелы несколько дней терроризировали всю округу, безжалостно нападая на все живое. Пострадали и люди, и животные, а пасека почти полностью вымерла — лишаясь жала, пчела погибает.

…Работа на пасеке даже от взрослого мужчины немалых сил требует — попробуй поворочай ульи да потаскай полные рамки к медогонке, которую нужно всегда поодаль ставить, чтобы пчелы не учуяли. На каждую семью — магазин поставь, магазин сними. В общем, забот, которые легли на плечи Геннадия, хватало. Но зато и удовольствие от общения с пчелами получал он немалое. Изучив их повадки и привычки, боязни не испытывал. Главное, соблюдай основное правило: тело твое должно быть чистым и источать только природные запахи. Обычно натирал рабочий халат прополисом, а руки — мелиссой. После этого пчелы по тебе ползают словно по родному. Ну и, конечно, постепенно научился чувствовать настроение пчел. Особенно важно предупредить потерю пчел, вовремя предугадать роение, которое происходит, как правило, в плохую погоду, когда чаще всего и появляются в ульях молодые матки и семья начинает делиться. Отловить рой непросто, но интересно, под силу только опытному пчеловоду. И здесь без волшебной мелиссы, чей аромат притягивает пчел, не обойтись. Мелиссой натирал роевню и стволы деревьев на вероятных направлениях полета пчел — чтобы садились пониже. С ведром воды и большой кружкой изображал дождь — в дождь пчела не полетит, потому что он таит для нее смертельную опасность.

Геннадий у отца — не просто помощник. С раннего возраста пришлось ему выполнять большинство всех хозяйственных работ, так как Андрей Михайлович вернулся с войны инвалидом. В тяжелых боях за Севастополь, где он командовал артиллерийским расчетом, ему раздробило осколками ногу. Вывезли его из осажденного города в тяжелом состоянии — потерял много крови — на одном из последних катеров. Врачи боролись за его жизнь, когда в середине июля 1942 года в газете «Красный флот» была опубликована «Черноморская легенда» военного корреспондента Леонида Соловьева, вдохновившая композитора Бориса Мокроусова и поэта Александра Жарова на создание одной из самых любимых песен участников Великой Отечественной войны, всех тех, кто пережил военное лихолетье:

Холодные волны вздымает лавиной

Широкое Черное море.

Последний матрос Севастополь покинул,

Уходит он, с волнами споря…

Эту песню Андрей Михайлович пронес в своей душе через всю жизнь. Ведь сам чудом уцелел в последнем бою за Крым, чудом выжил после ранения. В госпиталях пролежал больше года — сначала в Сочи, потом в Тбилиси, Ереване, Баку, Ашхабаде. Сколько перенес операций, со счету сбился, но только ногу ампутировать не дал. Даже когда умирал. Обессилевший, до предела напичканный лекарствами организм все отторгал и отказывался бороться. О Закавказье, о местных людях сохранил самые теплые воспоминания — они помогли ему с того света выкарабкаться. Когда положение стало критическим, военврач Богораз предложил попробовать последнее средство: выпивать в день по стакану хорошего красного вина — нужно было дать какой-то толчок затухающей жизни. На здешних рынках пачку сигарет, которые выдавались всем раненым, можно было обменять на две бутылки кагора или кахетинского. Помогло: отошел, стал поправляться. Вот только нога после бесчисленных операций превратилась фактически в культю. Позднее Андрей Михайлович надевал специально изготовленный высокий кожаный ботинок и ходил, опираясь на палочку.

Село Мымрино Знаменского района — отдаленный угол Орловщины. По соседству — Калужская область, рукой подать и до глухих Брянских лесов. Вернулся Андрей Михайлович в родные края в августе 1943 года, буквально через три дня после освобождения Орла. На город было страшно смотреть — обезлюдел, сплошные руины. Выяснилось, что и Мымрино война не пощадила: всего несколько домов сохранилось. Село оказалось в районе северной оконечности Орловско-Курской дуги, поэтому бои здесь шли особенно ожесточенные. К счастью, уцелела школа, в которой вместе с женой Марфой Петровной учительствовали до войны. Не пострадал и старый поповский дом, в котором им еще в мирное время выделили одну из четырех комнат и который, с тех пор как в нем начали размещать учителей, звался учительским.

26 июня 1944 года здесь у них и родился сын Геннадий. Спустя несколько лет, когда удалось наладить хозяйство и скопить немного денег, купили дом у соседей — Сёминых. Дом был довольно старый и устроен таким образом, что под одной крышей располагались по сути дела два отдельных домика, соединенные общими сенями. Одна половина обветшала настолько, что была уже совсем непригодна для жилья, и в ней держали теленка. В жилой горнице стояла печь, которая разгораживала комнату на две части. На печке были сооружены огромные полати — любимое место сына с друзьями. Там у них был свой особый мир, там они спасались зимой от холода, читали, рассказывали друг другу невероятные истории, в которых не обходилось без колдунов и леших.

Первые воспоминания детства: везде следы войны. Вокруг села — остовы подбитых танков. Окрестные леса и овраги буквально нашпигованы смертоносным металлом, на каждом шагу — неразорвавшиеся артиллерийские снаряды, мины, гранаты. Повсюду на Орловщине их было столько, что многие поля не решались распахивать даже спустя двадцать и более лет после войны — земля долго таила в себе смертельную угрозу. Мымринские мальчишки собирали оружие и, укрывшись от посторонних глаз, сравнивали боевые достоинства своих находок. У каждого уважающего себя подростка — свой тайник. Мужик с оружием — солдат, воин, защитник. Генку Зюганова — хоть сейчас в строй: одет в настоящую гимнастерку (тетка, служившая на фронте медсестрой, подарила), подпоясан отцовским солдатским ремнем, причем ладно все сидит — в плечах мальчишка рано раздался.

К счастью, серьезные происшествия обошли местную ребятню стороной, хотя вокруг, то здесь, то там, война еще долго напоминала о себе несчастными случаями. Для кого-то такие забавы сегодня покажутся ужасными, но тогда они воспринимались вполне естественно. Нельзя, конечно, сказать, чтобы подобные увлечения поощрялись взрослыми, наоборот, если до родительских ушей доходили слухи о небезопасных занятиях своих чад, расплата следовала незамедлительно — в любых сенях вожжи всегда наготове. Но так уж устроено воспитание на селе: свобода ребенка практически не ограничивается, поскольку обычные запреты пользы не приносят. Здесь своя шкала проступков. Скажем, безобидное озорство нередко прощается, но вот если, заигравшись с друзьями, забудешь скотине корм дать или огород полить, разговор будет особый. Поэтому с ранних лет, совершенно без всяких нравоучений труд для ребенка становился мерилом личной ответственности перед семьей и окружающими, формировал у него естественное чувство дозволенного, необходимого в жизни самоограничения.

Кроме того, исподволь впитывались в сознание каждого вековые устои сельской жизни, нравственные нормы, выработанные общинными обычаями русской деревни. Редко кто преступал издавна сохранившиеся на селе неписаные своды законов и правил (то, что в науке называется обычным правом), которые удерживали от дурных поступков лучше любого уголовного кодекса. Тяжкий грех — покуситься на соседское добро, да такое и в голову никому не приходило. В большинстве русских деревень в пятидесятые, да еще и в шестидесятые годы наружные замки заменялись обыкновенными палочками. В Мымрине своя традиция: в качестве запоров использовались веники — издалека видно, что хозяев нет в доме.

В послевоенные годы на весь район насчитывалось всего семь участковых, а обстановка была несравнимо спокойнее. Сейчас же Знаменский ОВД вынужден держать десятки милиционеров, и те с преступностью не справляются. За восемнадцать лет, которые Геннадий Зюганов прожил в Мымрине, ни одного тяжкого преступления не случилось ни в его селе, ни по соседству. Самое «громкое» криминальное событие, о котором помнит, — растрата в сельском магазине, да и то, говорят, произошла она потому, что слишком много продавец в долг отпускал. Надо сказать, что и стражи порядка работали тогда не за страх, а за совесть. Местный участковый Рожнов сам всех окрестных жителей наперечет знал, и они к нему с большим почтением относились. Участковый — власть! Но только власть уважают тогда, когда она ведет себя достойно. А участкового попрекнуть было нечем — и совесть чистая, и голова светлая. Мог он любого буяна словом утихомирить, а главное, вовремя предупредить и внятно вразумить зарвавшегося мужика.

Впрочем, хоть власть на селе и уважали, но никогда перед ней не заискивали, тем более не раболепствовали. Вскоре после войны произошел такой показательный случай. Возглавлял тогда колхоз председатель, выбранный из своих, местных, — Поликанов. В ту нелегкую пору не все шло гладко, рук в хозяйстве не хватало: только из Мымрина и его окрестностей ушли на фронт более ста мужиков, а вернулось всего с десяток, да и те по большей части покалеченные. Бабье царство, сплошь одни вдовы. Лошадей не хватало — на коровах пахали. Всё на себе вынесли, смогли пережить и неурожайный 1947 год, когда всё пожгла страшная засуха, и последний кусок хлеба только для детей берегли… Как водится в таких случаях, решило районное и областное начальство «укрепить» руководство колхоза и на очередные выборы представило своего кандидата. Не лишним будет заметить, что среди приехавших на собрание был и представитель всесильного ведомства Берии. Однако колхозники дали им от ворот поворот, твердо выступили: дайте еще хотя бы год Поликанову поработать, не получится — изберем вашего. Крепкий был народ!

Истину эту Геннадий сначала скорее ощутил, чем понял: мальчишки о подобных материях не задумываются. Но вот врезалось в память, как к отцу ходили в гости бывшие фронтовики Егор Рукавков и Иван Фунтаков. На двоих — две ноги, оба вернулись с войны инвалидами. Обычно допоздна засиживались, и тогда младший Зюганов провожал их домой. Почему-то запомнился один такой вечер: на дворе ненастье, дождь, слякоть, они втроем пробираются в кромешной тьме, Геннадий ощущает на своих плечах тяжелые крепкие руки, и на душе как-то спокойно и уверенно…

Особняком в селе прожить трудно, а в первые послевоенные годы вряд ли вообще можно было выжить. Когда немного окрепли и потихоньку строиться начали, всем миром друг другу срубы ставить помогали. Геннадий — заводила, из мальчишек бригаду сколотил, которая крыла дома односельчан щепой. Единственное вознаграждение — угощение после работы. Когда немного подрос и возмужал, стал вместе со взрослыми ездить на трелевку леса. Бревна для строительства заготавливали, как правило, зимой, когда в дереве меньше влаги. Первый раз, когда по пояс в снегу поворочал сваленные деревья, быстро выдохся. Присел, от напряжения даже руки трясутся. Посмотрели на него мужики — бледный как мел. «Нет, парень, так не пойдет» — и почти силой заставили съесть большой кусок сала. До этого, хоть и в деревне рос, даже на дух его не переносил. Через полчаса усталости как не бывало. С тех пор полагает, что если в доме сала нет, считай, что и есть нечего. Знает толк и в его приготовлении.

В деревне всё на виду и всё известно. Скажем прямо, порой непросто приходилось Геннадию в кругу сверстников. Энергии — хоть отбавляй, так и хочется иногда проявить удаль молодецкую, но всегда помнить приходилось: набедокуришь — родителей подведешь. Отец и мать — учителя, люди уважаемые, каково им будет людям в глаза глядеть, если сына в чем-нибудь предосудительном заметят? А родителей он не просто уважал — боготворил. Влияние отца, прошедшего войну, конечно, на мальчишке больше сказывалось. Поэтому позднее Геннадий Андреевич не без оснований говорил, что от него он наследовал крепость характера, а от мамы — спокойствие и выдержку.

Тем не менее, когда дело касалось чести, парень никогда не тушевался и друзей в трудную минуту, например во время драк после танцев, не бросал.

Иногда от отца все же доставалось. Первый раз — когда в полынью провалился. Подвела страсть к катанию на коньках. Однажды, в конце зимы, простудился немного, и родители решили, что лучше будет, если сын посидит несколько дней дома. На третий день, когда температура спала, не удержался. Прикрепил к валенкам свои любимые «снегурки», подмочил подошвы, чтобы лучше коньки держались, и — вперед, на озеро. Лед там был изумительный: гладкий, прозрачный, ляжешь на него — можно рассмотреть, что в воде делается. Только вот невдомек было тогда, что такой лед после оттепели с ветрами часто таит в себе опасность. К счастью, полынья, в которую провалился, оказалась неглубокой. Влетело тогда от отца по первое число. Ослушался — раз, чуть не погиб — два, развлекался, когда другие учились, — три…

Впрочем, для развлечений времени оставалось мало. Хозяйство держали большое, а отец даже с палочкой с трудом ходил. Часто приезжал к ним погостить Петр Яковлевич Бахарев, дед Геннадия по матери. Человек степенный, работящий, сапожник от Бога. До войны работал он в сапожной мастерской в Волхове, умудрялся за один день пару сапог стачать. Такой сноровке даже бывалые мастера дивились. При этом сапоги его всегда на загляденье выходили. Трудом своим кормил большую семью, а позднее сумел купить просторный дом в Орле. Ни отец, ни дед спиртным не злоупотребляли, но Андрей Михайлович всегда по случаю приезда своего тестя заваривал бак пива — любили выпить по стаканчику за разговорами перед обедом. Во время одного такого приезда дед и обратил внимание, как его внук во дворе топором орудует. Искренне изумился: «Михалыч, да у тебя уже настоящий работник вырос!» Запала Геннадию в душу эта похвала, словно награду от деда получил. С тех пор (а было ему тогда лет девять-десять) почувствовал он совсем другое отношение к труду, и все, что приходилось делать по хозяйству, стало доставлять ему какое-то радостное удовлетворение.

Одним словом, работать стал с удовольствием, можно даже сказать, с азартом. Как потом вспоминал Геннадий Андреевич, с отцом у них произошло естественное «разделение труда»: «Он работал головой, я — руками». Руки были не только к топору привычны, приходилось едва ли не каждый день орудовать и лопатой, и вилами, и граблями, и косой. Для одних только кроликов, а их держали около ста штук, требовалось по три больших мешка травы в день. С любимой косой-семиручкой — небольшая, аккуратная, словно игрушечная — обегал все окрестные буераки, опушки и прочие неудобья. С кроликами мог возиться часами, знал всех по характеру и повадкам. И сейчас помнит, что сначала разводили сорт «Бабочка», потом к ним добавился «Белый великан». К любому празднику — свежее мясо, всегда есть чем гостей угостить. Одно время держали корову, но она доставляла слишком много хлопот, тем более что родители часто уезжали в район на учительские конференции, которые длились по два-три дня. Когда сын оставался один, в компанию к нему, чтобы не было страшно ночевать в пустом доме, приглашали жившего рядом деда Сёмина.

Убедил родителей, что может самостоятельно с сохой управляться — не соседей же приглашать картошку опахивать, когда есть здоровый мужик в доме! Поначалу отец с матерью следом ходили: дело небезопасное, отвлечешься, не удержишь рукояти — можешь и без зубов остаться. Потом убедились — можно сыну и это дело доверить, тем более что и с конской упряжью справляется без посторонней помощи, да и старый мерин Чалый слушается его безоговорочно.

У соседа Парфена Ивановича Маркина обучился плотницкому делу. Тот, как любой настоящий мастер, секретов своих не таил и разрешал пользоваться своей мастерской и хранящимися в ней инструментами. Размещались они на двух стенках, на каждой — полные плотницкие наборы: ножовки, рубанки, фуганки, киянки… С одной стороны — те, к которым кроме хозяина никто не имел права прикасаться, с другой — для всех желающих. Вскоре Геннадий уже самостоятельно мастерил для пасеки ульи и рамки, а дело это, как известно, тонкое.

На пасеке и в обычные годы нередко получали до четырех ведер меда с семьи, но однажды выдался особенно богатый взяток. На вырученные деньги закупили необходимые материалы и приступили с отцом к строительству нового дома. Все, начиная с чертежей, делали сами, вдвоем. По вечерам, перед тем как приступить к очередным работам, набрасывали эскизы. Очень много времени провели за изготовлением наличников. Наличники — не просто украшение, по ним судят, что за люди живут в доме. Но особой гордостью отца с сыном стала, конечно, печь. Обладая большим умом и будучи человеком всесторонне образованным, понимал Андрей Михайлович, что далеки от совершенства традиционные русские печки. Не могли они в стужу долго хранить тепло — или два раза в день топи, или с помощью грубки дом подтапливай: и времени много на это уходит, и расход дров большой. И тут в одном из журналов натолкнулся он на любопытную информацию. Оказывается, не он один пришел к такому заключению, серьезные умы пытаются разрешить эту проблему. Например, один из популярных журналов предложил тогда оригинальные проекты печей-теплушек Александрова — известного ученого того времени, академика — для деревенских и городских индивидуальных домов. Не мешкая написали самому автору идеи письмо и через некоторое время получили ответ с подробными чертежами, проспектами, послойными планами. Естественно, пригласили лучшего печника — Ивана Гуренкова. Тот посмотрел, полистал бумаги: «Не возьмусь». Не смог поверить опытный мастер-самоучка в жизненность подобной конструкции. Но помогать в конце концов согласился, правда, сразу предупредил: «Ответа не держу».

Клали печь на свой страх и риск. Гуренков своды выложил, хотя и был уверен, что все переделывать придется, помог через чердак и крышу — именно здесь чаще всего «красный петух» занимается — правильно трубу вывести. Попробовали тягу — газета вспыхнула и моментально обратилась в кучку серого пепла. Положили дрова — загудели, как в домне. Правда, не сразу Марфа Петровна приноровилась к готовке в этом чуде — чугун или сковородку можно было ставить только после того, как первый жар спадет, зато раз протопишь — тепло до следующего утра держится. Печь была устроена таким образом, что сначала горячий воздух прогревал всю ее нижнюю часть и лишь затем поднимался вверх. Приходили, смотрели, дивились не только односельчане. Иван Гуренков потом нарасхват был, но не возгордился, по каждому заказу с отцом советовался.

Жизнь сельского учителя уже по своему характеру является подвижнической, и заботы его никогда не ограничиваются стенами школы. К нему люди тянутся, идут со своими нуждами и просьбами: помочь правильно бумагу для сельсовета оформить, заявление написать или жалобу властям составить. Но чаще приходят просто посоветоваться, расспросить про последние новости, узнать, что в мире делается. Учитель на селе — главный просветитель. Андрей Михайлович к тому же обладал необычайно широким кругозором, так как в школе он преподавал едва ли не все предметы, кроме литературы, русского и иностранного языков. Каждый день он просматривал несколько газет, постоянно читал самые разные журналы — от специальных до литературных. Многие издания — и центральные (особенно «Комсомолку» в семье любили), и все местные — выписывал сам, да и школа в то время немало получала. Естественно, «Крестьянка» и «Пчеловодство» всегда под рукой лежали. По собственной инициативе ходил по домам и делился с соседями наиболее важными новостями. Его всегда ждали, даже в других деревнях, куда он ездил на лошадке. Так уж сложилось, что все эти селения были небольшими и располагались в местах, называемых в народе глухоманью. Что случись в распутицу — никуда не проедешь. К тому же в послевоенные годы в окрестных лесах развелось много волков. Однажды зимой наткнулся на них и Геннадий, когда бегал в соседнюю деревню с каким-то поручением отца. Только минул мельницу, стоявшую по пути, а они тут как тут, переходят заснеженное поле. Обошлось. Хищники эти нередко подходили вплотную к жилью и даже как-то задрали соседскую собаку. Не слишком людно вокруг, вот и обнаглели. Если даже Мымрино, самое крупное здешнее село, имевшее школу-десятилетку, насчитывало не более шестидесяти дворов, что тут о других говорить. К примеру, соседнее Гнездилово, где была семилетка, раза в два меньше, а отбившееся от него поселение хоть и называлось деревней Глотово, представляло собой, по сути дела, хутор с несколькими дворами.

Заметим, никто на Андрея Михайловича обязанности агитатора или пропагандиста не возлагал, тем более что был он беспартийным. Просветительство — естественное призвание настоящего сельского учителя, свойство его души. Хорошую, светлую память о себе оставил у людей отец Геннадия Зюганова. Тем, что помог их детям обрести себя в жизни, найти в ней правильную дорогу. Тем, что всегда откликался на любую их нужду или просьбу, мог в трудную минуту поддержать и помочь — не только своим авторитетом или советом, но и конкретным делом. Ему обязаны многие сельчане и тем, что зашумели на их подворьях сады. Вроде бы и усадьбы у всех были большие и серьезные, а вот не у многих доходили руки до фруктовых деревьев, высаживали только вокруг огородов крыжовник да смородину. Считалось, скорее по привычке, что главное — вдоволь картошки и солений на зиму заготовить, а к фруктам относились как к баловству. Отец разузнал, что километров за семьдесят есть хороший питомник, уговорил председателя выделить машину. Съездил, набрал там саженцев нескольких сортов. Раздавал всем желающим, сам показывал, как правильно провести посадку, чтобы саженец принялся. В этом деле ведь тоже есть свои премудрости. Яблони прижились у большинства жителей села. При школе вырос прекрасный сад, а перед своим новым домом Зюгановы разбили еще и палисадник — и отец, и мать любили с цветами повозиться.

Вскоре земляки уже с иным настроением встречали Яблочный Спас, угощали друг друга спелыми плодами. Кстати, все большие церковные праздники отмечались наряду с советскими — первомайскими и октябрьскими. Никто, естественно, этому не препятствовал. Особенно широко, как и в большинстве русских деревень, праздновался день летней Казанской. Ходили к соседям на их престольные праздники — Успение, Николу. Для людей важные церковные даты были отнюдь не поводом для того, чтобы лишний раз собраться, выпить и повеселиться. Относились они к ним с глубоким почитанием, потому что Бог всегда жил в душе русского человека, который никогда не воспринимал всерьез атеистические потуги чиновников. Кроме того, исторически сложилось так, что знаменательные даты православного календаря, как правило, совпадали с завершением очередной сельской страды и началом новой, перед которой душа и тело требуют отдыха. Любому крестьянину известно, что на Казанскую, например, принято делать зажин ржи (первый сноп, по традиции, — в дом), а после Яблочного Спаса начинается подготовка к посеву озимых.

Почти в каждый праздник на родине отца, в селе Покровском, собирались многочисленные близкие и дальние родственники, иногда по тридцать-сорок человек, некоторые приезжали даже с Украины. Родственные связи берегли и почитали. Отец перед каждым Новым годом рассылал не меньше сотни поздравительных открыток — родным и друзьям-однополчанам, с которыми переписывался и встречался до конца жизни. Геннадий любил приподнятую, шумную атмосферу, царившую в доме во время праздников. Гулять умели — весело и с достоинством, но главное, что больше всего ему нравилось, — гости были голосистыми, умели петь и знали бесчисленное множество русских, украинских и советских песен, многие из которых приходили в жизнь из любимых кинофильмов. Большинство популярных картин тех времен сейчас принято считать наивными и идеализированными. Но были они, прежде всего, чистыми и светлыми, и в тех же «Кубанских казаках» люди узнавали себя, свои переживания, свои судьбы. И песни в них были такие, что щемило грудь, и душа чище становилась. Сам Геннадий, правда, исполнителем был не ахти каким, но слушать и подпевать любил, особенно нравились ему тягучие и грустные народные песни. Не ослабла любовь к хорошей песне и с годами.

Призвание почувствовал не сразу. Безусловно, на выбор жизненного пути оказала свое влияние семейная традиция: в роду Зюгановых прочно укоренились учительские гены. Как-то, много лет спустя, Геннадий Андреевич посчитал с отцом, что общий педагогический стаж их династии насчитывает триста лет. Дед по отцу, Михаил Исафьевич, был преподавателем церковно-приходской школы, человеком прогрессивным и просвещенным. Кстати, утверждал не без основания, что их фамилия произошла от старинного устойчивого сорта пшеницы «зюганка». Значит, от хлеборобов род начинался. Своих детей дед стремился вырастить людьми образованными. Его сыновья Александр и Андрей (отец Геннадия), дочери Ольга и Анна закончили Болховское педучилище, которое уже в тридцатые годы славилось прекрасным преподавательским составом и основательностью подготовки своих воспитанников. На санях за тридцать километров возил их на учебу. Из одной семьи сразу четыре учителя вышли.

Неудивительно поэтому, что по преподавательской стезе пошла и старшая сестра Геннадия — Людмила. Геннадий еще учился в начальных классах, когда она окончила школу и уехала на учебу в Орловский педагогический институт. Так что его дальнейшее взросление проходило в основном под присмотром улицы. Людмила тем временем, получив диплом, стала преподавать в дальней сельской школе — в селе Муравль Кромского района. А позднее пригласили ее на работу в Орловский пединститут, на кафедру русского языка и литературы — там в это время открылось отделение для иностранных студентов. Геннадий тогда уже работал в Орле и не без гордости узнавал, что и иностранцы, с которыми она занималась, и коллеги-преподаватели отзывались о ней как о прекрасном специалисте. Вскоре ему и самому пришлось в этом убедиться: вместе с сестрой он готовил свои первые комсомольские доклады и выступления. Была она требовательна к стилю изложения, терпеть не могла казенных штампов и старалась, чтобы речь брата была образной и интересной. Именно тогда, под опекой Людмилы, и сформировались у него основные навыки серьезных публичных выступлений.

…Можно сказать, что учеба в школе давалась Геннадию легко. Но жизнь полна примерами, когда тот, кто схватывает знания на лету, впоследствии не может избавиться от верхоглядства. Его родители, будучи опытными педагогами, о такой опасности, конечно, знали. Поэтому с первого класса ему пришлось заниматься, что называется, в поте лица. У Марфы Петровны, преподававшей в начальных классах, спрос с сына был особый. В школе она разрешала ему обращаться к ней только по имени-отчеству. Один раз забылся, назвал мамой, так весь класс даже рассмеялся над такой оплошностью. Как ни старался, за четыре года не сумел получить от матери ни одной пятерки. Добросовестно учил все стихи, зубрил учебники целыми страницами, часами сидел за прописями — ничего не помогало. Кстати, чистописание было очень полезным предметом. Специалисты считают, что помимо формирования необходимых любому человеку в любую эпоху устойчивых навыков письма оно способствовало развитию у детей подкорки, творческих способностей.

Начальную школу Геннадий закончил на одни четверки, без пятерок, зато приобрел усидчивость и другие полезные качества для успешной учебы в дальнейшем. Успехи ждать себя не заставили, и по окончании средней школы он удостоился серебряной медали. Больше всего любил математику, хотя и гуманитарные предметы не доставляли ему каких-либо затруднений. Одно время почувствовал склонность к географии. Дома подолгу возился с атласами, раскрашивал контурные карты, нанося на них названия и имена, уносящие в неведомый, будораживший воображение мир. Запомнилось ему, как однажды учитель географии Куприян Петрович Сёмин гонял его по карте мира: покажи то, покажи это. Весь урок напролет пытал, никак не мог поверить, что его ученик знал почти все страны мира, их столицы, природные и прочие особенности.

Однако будущее свое с географией решил все же не связывать. Посоветовавшись с отцом, пришел к выводу, что, как ни крути, широкого выбора в жизни этот предмет не сулит. Другое дело — математика: сфера приложения такая, что всегда позволит выбрать специализацию и занятие по вкусу. К тому же запали в сознание слова, которые любил повторять отец: «В каждом знании столько истины, сколько математики». Часто они приходили на память и в то время, когда всерьез приступил к изучению гуманитарных наук. Утверждение это, естественно, не абсолютизировал, однако не раз убеждался, что математика вырабатывает у человека необходимую логику и дисциплину мышления, без чего, к примеру, трудно постичь закономерности истории или смысл происходящих политических процессов. Спустя годы и сторонники, и недруги Зюганова в его характеристиках всегда будут сходиться в одном: он логичен и убедителен. Впрочем, лишенная малейших признаков благородства современная политика исключает безоговорочное признание сильных сторон у серьезного противника, тем более у лидера коммунистов. Поэтому логичность его действий часто пытаются представить как недостаток, недопустимую для большого политика предсказуемость. С легкой руки политтехнологов непредсказуемость политического лидера в современной России стала считаться добродетелью…

Когда пришло время решать, куда поступать после школы, родители посоветовали сыну попробовать силы в Московском энергетическом институте. Дело в том, что энергетиком был один из родственников Зюгановых, который в свое время окончил МЭИ и работал в Москве, в академии имени H. E. Жуковского. Чтобы присмотреться, что к чему, Геннадий съездил к нему в гости. Тот показал свое хозяйство, даже устроил экскурсию на электростанцию. Не вдохновило. А когда вернулся домой, принял решение отложить вопрос с институтом и поработать в родной школе. Еще раньше такое предложение он получил от директора школы Анатолия Петровича Парамонова. Тот был уверен: парень справится. К тому времени ему уже не раз приходилось подменять на уроках отца: всё чаще стали донимать Андрея Михайловича тяжелые фронтовые раны, часть засевших в ноге осколков хирургам извлечь не удалось, и с годами они стали выходить наружу. Процесс этот был болезненным и мучительным.

Но не только уговоры директора, у которого не хватало учителей, сказались на решении Геннадия. Что тут греха таить — пришла любовь, и уезжать из села не хотелось, так как его избраннице Наде Амеличевой еще предстояло заканчивать десятый класс. Была она из уже упомянутой деревушки Глотово. Ее родителям, простым крестьянам, довелось хлебнуть в жизни горя. Не каждому под силу снести такие испытания, которые выпали на их долю. Отец Надежды, Василий Сергеевич, воевал на Западном фронте и попал в плен, а свою будущую жену, Ольгу Владимировну, встретил в концлагере — в начале войны немцы угнали ее с Украины в Германию. Были они людьми скромными и набожными: в красном углу горницы и на кухне — иконы, киоты украшены узорчатыми рукоделиями хозяйки, которая прекрасно вышивала, в доме всегда светло и чисто. От родителей унаследовала Надежда спокойный нрав и трудолюбие, прекрасно училась и школу закончила с золотой медалью.

Не сразу догадалась она о чувствах, которые Геннадий долгое время не выказывал. Вроде и характер у него боевой, а вот поди же, на какое-то время замкнулся, ушел в себя, поддался неизбежным в этом возрасте романтическим переживаниям. Настраивали на философский лад, пробуждали особое мироощущение и книги, которые читал запоем. По собственному признанию, нравилось ему в юношеские годы бродить в одиночестве по окрестностям, ощущать под ногами хвойный ковер соснового бора, любоваться темными заводями протекающей вдоль лесной опушки речки Вытебеть. В такие минуты мир воспринимался глазами любимых литературных героев, приходила на память созвучная настроению лирика Алексея Апухтина:

…Всё смотрю я вдаль,

С волнением чего-то ожидаю

И с каждою тропинкой вспоминаю

То радость смутную, то тихую печаль.

На родине Зюганова к этому поэту всегда относились с поклонением — ведь для здешних жителей он еще и знаменитый земляк, который родился и вырос совсем рядом, в Волхове. А творчество земляков на Орловщине, издавна слывшей читающим краем, ценили и знали во все времена. Среди тех, кто черпал вдохновение на этой земле, имена людей, составивших гордость отечественной литературы. Здесь жили и работали И. С. Тургенев, А. А. Фет, Л. Н. Андреев, Н. С. Лесков, И. А. Бунин, M. M. Пришвин, П. Л. Проскурин… Специалистам хорошо известно, что орловско-кур-ский диалект, отличающийся своеобразием и неповторимым колоритом, образовал целый пласт русского литературного языка. Неслучайно в среде отечественной интеллигенции Орел называли третьей литературной столицей России. Видится непознанный, почти мистический феномен в том, что такую славу снискал город, который пошел от крепости, заложенной в XVI веке для охраны южных рубежей Русского государства, перенес множество варварских нашествий и неоднократно возрождался из пепла и руин.

Геннадий в самом прямом смысле слова рос среди книг. Во-первых, своих книг в семье всегда было много. А кроме того, дом время от времени оказывался просто заваленным книжками, которые отец привозил из райцентра и, прежде чем отнести в школу и раздать ученикам, разбирал и сортировал в горнице. В такие дни сын, еще толком не научившийся читать, забывал обо всем на свете и часами ползал на коленях среди пахнущих типографской краской стопок учебников и художественных изданий. Поначалу его впечатляли, конечно, не тексты, а красочные обложки и иллюстрации. Рассматривая сказки Пушкина, долго не мог оторваться от изображения огромной живой головы в шлеме, с внушительной бородой, и бесстрашно налетающего на нее всадника с копьем наперевес. После этого по слогам вникал в смысл увиденного. Позднее был покорен близостью и доступностью для деревенского мальчишки поэзии Некрасова. Его поэмы «Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо» так же, как и пушкинский роман в стихах «Евгений Онегин», знал почти наизусть. Полюбил былины, повествующие о славных подвигах Ильи Муромца, о необычайных приключениях новгородского гусельщика Садко.

И в зрелом возрасте очаровывали его удивительный музыкальный строй и гармонирующая с русской душой поэтичность произведений народного творчества, завораживали красотой и чистотой хранящегося в них мировидения народа, отнюдь не идеализирующего свое прошлое и своих героев, но всегда ясно представляющего границу между добром и злом, верящего в неизбежное торжество светлых сил над темными. Вместе с тем они давали возможность прикоснуться к живым истокам родного языка, прочувствовать его богатство.

Не случайно значительно позднее, когда увлекся историей, сделал для себя Геннадий неожиданное открытие. Перечитывая «Слово о полку Игореве», пришел он к мысли, что этот выдающийся литературный памятник вовсе и не нуждается в переводах с древнерусского на современный язык — любая из его поздних литературных версий выглядит значительно беднее оригинала. Это же чувство не покидало его, когда читал «Повесть временных лет», возвращался к одному из самых любимых своих древнерусских произведений — «Слову о погибели Русской земли».

С годами возникшее в детстве пристрастие к чтению переросло в привычку, естественную потребность. И сейчас редкий вечер Геннадий Андреевич обходится без книги, хотя часто на сон остаются считаные часы. Не без основания гордится собранной за многие годы внушительной библиотекой, с удовольствием посещает книжные выставки и ярмарки.

Не так давно журналисты, увидев, с какой трепетной заботой относится он к разведению цветов на даче, задали ему вопрос: «Какие из них вы больше всего любите?» — «Проще сказать, какие не люблю». Подобным образом отвечает он и на вопрос о любимых писателях — слишком широк их круг. Хотя, конечно, есть авторы, которым отдает предпочтение. В их числе — Лермонтов, Пушкин, Бунин, Пришвин, Шолохов, Фадеев, Бондарев, Леонид Леонов, Валентин Распутин, Владимир Личутин… Такой, далеко не полный, ряд имен кому-то может показаться традиционным или в какой-то мере предсказуемым. Однако это вовсе не так. Геннадий Андреевич живо интересуется новинками, авторами самых разных литературных жанров и направлений. И уж во всяком случае, его отношение к литературе, как и к любому другому виду творчества, никак не вяжется со стереотипными представлениями о закоснелой консервативности вкусов политических деятелей, прошедших партийную школу советской эпохи. К примеру, не так давно, говоря о будущем партии на одном из последних пленумов ЦК КПРФ, Зюганов неожиданно для многих обратился к строкам из поэзии Владимира Высоцкого:

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд…

…1 сентября 1961 года Геннадий Зюганов, теперь уже Геннадий Андреевич, страшно волнуясь, переступил порог родной школы в новом качестве: накануне приказом директора он был зачислен в ее штат учителем сразу трех предметов — математики, военного дела и физкультуры. С приказом этим поначалу вышла небольшая заминка, так как для преподавания военного дела необходимо было разрешение военкомата на доступ к оружию, а выдавалось оно только лицам, достигшим восемнадцатилетнего возраста. В конце концов военком, взяв ответственность на себя, махнул рукой и подписал нужную бумагу — ну какой же орловский парень не знает, как обращаться с оружием!

То, что Геннадию доверили преподавать математику, тоже понятно — секретов в этом предмете для выпускника средней школы, медалиста и постоянного участника районных и областных олимпиад, не было. В крайнем случае, возникнут какие затруднения — отец поможет. Но ведь и для преподавания физкультуры особые способности требуются. Оказалось, что Геннадию их не занимать.

Помнится, лет двадцать с небольшим назад один из известных и уважаемых писателей-«деревенщиков» весьма неодобрительно высказался по поводу попыток повсеместного внедрения физкультуры и спорта в жизнь сельской молодежи. Мол, сам образ жизни на селе с его ежедневными разнообразными нагрузками формирует крепкого и всесторонне развитого в физическом отношении человека. Кому из деревенских жителей после тяжелого трудового дня придет в голову мучить себя гантелями или изнуряющими кроссами? Подобные занятия необходимы только для молодых организмов, чахнущих на асфальте. В этом не бесспорном суждении присутствовала, безусловно, большая доля истины. Скажем, в ранние годы систематическими занятиями какими-либо отдельными видами спорта Геннадий себя не утруждал. Во-первых, как мы уже знаем, хватало работы по хозяйству. Помимо этого была у него в детстве одна особенность: пешком ходить не мог, передвигался только бегом — бегал в школу, в магазин за хлебом, косить траву для кроликов, проверять ульи на пасеке. Зимой не расставался с лыжами, заезженными до такой степени, что у них и желоба стерлись. Благотворно влияли на развитие мальчишек и подвижные русские игры в лапту и «чижика». Кстати, забытая ныне лапта по своей сути мало чем отличается от американского бейсбола, который некоторые «энтузиасты» безуспешно пытались культивировать в России в смутные девяностые годы. Впрочем, бейсболки всё же вошли в молодежную моду, а вот бейсбольным битам нашлось другое применение — в криминальных разборках.

По-настоящему Геннадий увлекся спортом с приходом в школу физрука — Ивана Сергеевича Сорочкина. Ладный, подтянутый, в военной форме (только что демобилизовался из армии), он сразу приворожил всех учеников. На первом уроке подошел к турнику (перекладину между двумя дубовыми столбами заменял обычный лом) и играючи крутанул «солнышко». Никогда не кичился физрук силой и ловкостью, но обладал завидным умением наглядно продемонстрировать любое гимнастическое упражнение или игровой прием, доходчиво разъяснить технические особенности их исполнения. Под его руководством при школе оборудовали прекрасные площадки для волейбола и баскетбола, стометровую беговую дорожку, полосу препятствий, даже тир отстроили. Сумел Сорочкин раскрыть спортивные способности Геннадия, и на районных соревнованиях старшеклассников по легкой атлетике тот выиграл практически все забеги, начиная со стометровки и заканчивая трехкилометровой дистанцией, победил в метании гранаты и диска, в толкании ядра.

Но при этом все же больше привлекали его игровые виды спорта, особенно волейбол. В этой игре ему давалось все, а приобретенные навыки, особенно атакующие удары с обеих рук, Геннадий Андреевич не утратил и по сей день. На протяжении всей жизни волейбол помогал ему сохранять отличную спортивную форму, а в трудные дни служил едва ли не главной психологической отдушиной, лучшим средством восстановления душевных и нравственных сил. Известно, что спорт быстро выявляет характер человека. Играть с Зюгановым в команде — одно удовольствие. На площадке он никогда не суетится, действует спокойно и уверенно, не дергает партнеров, если те начинают ошибаться, всегда найдет для них ободряющее слово.

Год работы в школе стал, наверное, самым счастливым периодом в его жизни. Поначалу, оказавшись в педагогическом коллективе, немного смущался, ведь совсем недавно он глядел на учителей как на людей необыкновенных, наделенных особым даром, владеющих непостижимым таинством, дающим им право учить других. Так же воспринимал он и своих самых близких людей — родителей, хотя они и не скрывали от сына секретов своей работы. Освоившись, Геннадий довольно быстро обнаружил, что в нелегком учительском труде нет особых тайн. Не загадочностью, а огромным уважением окружена профессия учителя. Однако уважение это само по себе не гарантирует того авторитета, которым пользуются большинство учителей. Без глубокого знания предмета и трудолюбия, педагогического таланта и опыта его не завоюешь. К тому же работа сельского учителя имеет свои особенности, требует полной самоотдачи, граничащей с самоотверженностью. Школа на селе — не просто храм знаний, но и главный, часто единственный, очаг культуры на многие версты вокруг. А ведь в то время даже из районного центра на Мымрино смотрели как на непроходимую глушь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.