Эпилог, или Пять концовок на манер Успенского

Эпилог, или Пять концовок на манер Успенского

Первый конец, или Прелюдия конца

Именно таким образом — несколькими четко озаглавленными и следующими друг за другом концами или эпилогами — заканчиваются многие детские книги Эдуарда. Следуют короткие заключительные главки, заголовки которых набраны прописными буквами. В сущности, речь идет не о концах или окончаниях как таковых, а о том, что его детские книги как будто ищут совместно с читателем естественный способ расставания с ним. Не грусть, а стремление! Расставаться всегда трудно. Поэтому за первым словом «конец» может следовать дополнение — другой конец. Сейчас так произойдет и со мной.

Как много всякого еще всплывает в памяти, когда я вижу, что приближается последняя точка. Я вспоминаю вдруг, как пару лет назад мы сидели в казино в Кулосаари первый раз вместе — мы с Эдуардом и наши жены. Антти нас туда пригласил и выполнял обязанности хозяина. Прекрасное лето, море блестело, небольшие волны чуть морщили его гладь, словно только-только тронутый заботой лоб. Три супружеские пары, все новые. У каждого из нас были свои трудности, как обыкновенно бывает в мире.

Не удивительно, что речь зашла о переменах, о том, что мы теперь собой представляли, какими себя ощущали. Никому движение к новому не далось легко. Расставание всегда расставание, и развод всегда труден. Но что думали о нас, мужчинах, бывшие жены? Я уже не помню, кто об этом спросил, но я перевел вопрос и адресовал его Эдуарду, осведомился о мнении его прежней жены Лены о муже. Ответ последовал сразу без тени улыбки.

— Каким Лена меня считает? — повторяет Эдуард и тут же продолжает немного раздраженно: — Старым и противным…

Я перевожу:

— Vanhana ja vastenmielisena.

И мы все вдруг разражаемся невольным и освобождающим смехом.

Самое важное, чтобы те, кто дает заключение, были объективны, как, бывало, говаривал мой тесть.

Второй конец о труде, о любви и о дружбе

Любовь важна, дружба важна, труд важен. Вот несколько сжато изложенных уроков жизни дяди Эдуарда, да и часть моего собственного опыта. «Труд есть соль жизни, то, что ее созидает, поддерживает, озаряет светом. Труд и другие люди, и любовь — любовь тоже».

Это слово все еще заставляет меня настораживаться. Разумеется, любовь. Без нее жизнь все-таки немного банальна и пуста. Немного? Ну, что говорить. Любовь есть существенная часть жизни; самая существенная, если любовь действительно довелось испытать. Многие, так и не испытавшие ее, могут относиться к этому чувству с предубеждением. Наивно! Сентиментально! Бесполезно! Особенно разговоры о ней.

Так и выходит, когда у Дяди Федора появляется любимая девочка. В Простоквашино на такое смотрят с неодобрением. Особенно кот Матроскин — он просто-напросто пугается и выражает это вслух:

«— Дядя Федор, кажется, влюбился. Мы его можем потерять. Только этого нам не хватало.

Шарик говорит:

— Подумаешь, влюбился! Если бы он заболел, мы бы могли его в больницу потерять. А так ничего с ним не случится.

Матроскин не согласен:

— Много ты понимаешь. Как начнет он с этой девочкой дружить. Будет с ней гулять, цветочки подносить, на тракторе кататься, про нас и забудет.

— Ну и пусть они дружат, — говорит Шарик. — Настоящая дружба еще никому не мешала.

— Да? — кричит Матроскин. — А как эта дружба в любовь перейдет! А как они женятся лет через десять! А как у них дети пойдут! Много у него времени для дружбы с тобой останется?»

Шарик понимает силу любви, разлучающую с другими, и наконец пугается. Ведь ситуация опасная, сообщество может развалиться, дружба выскользнуть из рук. Но Дядя Федор не понимает озабоченности своих компаньонов, он сам хочет именно сейчас любить и быть любимым.

С этого начинается новая глава в жизни Дяди Федора, как началась и у Эдуарда. Но жизнь, тем не менее, продолжается, ибо всегда будет где-то ждать еще более свежая история того, что в свою очередь будет написано. У каждой истории конец наступает, только когда последняя страница сначала написана, а потом еще и прочитана.

Эту страницу Эдуард, на наше счастье, еще не написал. А я и не думаю опасаться за себя, а уж тем более за него. Любовь и дружба отлично уживаются под одной крышей.

Третий конец, или Напоминание о случайности и провидении

Находясь в Турку в сентябре 2007 года, я забредаю в новый книжный магазин под названием Pieni kirjapuoti (Маленькая книжная лавка). Это потому, что я вижу в витрине книгу на русском, пушкинского «Евгения Онегина». Русский язык! Как так, именно в финском Турку, в нынешнем городе Коалиционной партии (на парламентских выборах 2007 года в Турку был особенно высок процент избирателей, обеспечивших поддержку Коалиционной партии Финляндии, занимающей отчетливо проевропейскую позицию, — 28 %)? Я открываю дверь и, вдохновленный Пушкиным, вхожу внутрь.

И действительно обнаруживаю всякую интересную всячину, даже детские книжки на русском, которые молодая женщина-эмигрантка заходит спросить почти на безупречном финском для своего маленького сына; мальчик послушно стоит рядом с матерью и ждет. Отыскиваются народные сказки, но они их не интересуют. А затем отыскивается «Дядя Федор».

Он годится и для матери, и для сына.

Мне нравится мир, который полон случайностей и в котором есть провидение. Я и сам покупаю несколько книг: напечатанное в Москве новое и обширное издание рассказов Шукшина, более чем 900-страничный том «Анны Карениной» Толстого. И, разумеется, что-то для Айну. И наконец для себя самую крошечную книгу, которую только могу найти. Это факсимильное издание, подготовленное издательством Kirja kerrallaan. Оно входит в серию «Произведения римских и греческих писателей. Антология переводов с введением. Под редакцией К. Й. Хидена. Издал в Хельсинки Юрье Вейлин».

И год издания подходящий, 1905, ведь он связан с судьбами нашей страны и, что интересно, также с Л. Онервой и Эйно Лейно, с первым браком и той, и другого.

У меня выступление, нужно будет говорить о Казанове, но я думаю не о нем и о XVIII веке, этой противоречивой эпохе света и тьмы, пока еще не о них. Я сажусь с пакетом книг в лобби-баре гостиницы и заказываю капучино. Раньше это местечко называлось «Марина», теперь уже как-то по-другому. Кофе приносит любезный бармен, который, когда я прошу счет, не берет плату, а хочет предложить еще капучино, потому что слышал тремя годами раньше, как я говорил о русской литературе, в особенности о Чехове. По его словам, от этого у него возникло желание почитать Чехова, что имело непредвиденные последствия. В частности, многие книги после этого показались пустыми. Опять Чехов! Он ведь, по сути дела, привел меня к Успенскому. Я спрашиваю бармена, как его зовут, получаю ответ: Артту Лейнонен.

Лейнонен, род моей матери. Род бармена тоже из Кайнуу: та же земля, те же северные корни.

Я сижу с минуту, отдыхаю и позволяю мыслям приходить и уходить. А потом пью капучино и почитываю крошечную книжку Цицерона.

У нее простое название: «Речь в защиту поэта Архия». Как все связано со всем — человек с книгой, книга с другой книгой, а затем опять с человеком. Мы принадлежим к одной общности, особенно если хотим расти и развиваться, по-прежнему идти вперед. Хотя цель никогда не видна вполне, ясно, что именно к свету нужно стремиться, несмотря на возраст и обстоятельства. Времени для этого именно столько, сколько представляется нужным.

Так делал Цицерон. Как же он защищал поэта Архия? Я думаю, читая, о минувшем мире, а затем об Эдуарде, России, обо всем с ней связанном; о писательском труде, лучшей литературе; нашей дружбе. Цицерон пишет об этом так:

«Ты спросишь, Граттий, меня, почему же так сильно я восхищаюсь этим поэтом? Потому, что дает он моей душе отдохнуть от судебного этого шума, успокоить мой слух, утомленный злословием споров на форуме. Неужели ты думаешь, что может хватить у меня материала, когда ежедневно мне приходится здесь говорить по делам столь различным, если б свой дух не воспитывал я на поэзии? Может ли выдержать ум столь напряженный труд, если бы он не нашел облегченья в занятиях этой наукой?»

Это было сказано больше двух тысячелетий назад. Хорошо продуманное и написанное слово даже в архаичном переводе пронзает сердце человека и тем не менее оставляет того в живых, целее прежнего.

Четвертый конец. Рассказ о грусти и тяжести расставания

Почитываю «Гарантийных человечков». Эта опубликованная по-русски в 1975 году книга (перевод на финский Мартти Анхавы вышел в 1978 году) ничуть не хуже «Крокодила Гены» или «Дяди Федора». Исходное место действия произведения — интересное: внутри каждого прибора живет маленький гарантийный человечек, которые ремонтирует часы, радиоприемник, пылесос, холодильник или же какую-нибудь другую штуковину, пока гарантийный срок не истек. Только тогда он едет обратно на завод ждать новой командировки.

Уже один только мир человечков забавляет ребенка и взрослого; да и — почему бы нет — война с мышами, и причины и последствия войны. И даже достижение мира: необходимость мира для жизни.

Каким же красивым и забавным русским языком Успенский пишет «Гарантийных человечков». Описывая часы с кукушкой, Эдуард характеризует отверстие с дверкой, из-за которой появляется кукушка, словами «окошко для кукушки». Хотя я пытаюсь перевести это на финский точно (akkunainen kakaselle), выражение все-таки не то же самое: пропадает поэзия и аллитерация. При переводе на другой язык так бывает часто. Даже и в этом пути языков расходятся.

Расходятся, да; а как же я могу расстаться с Эдуардом даже в конце книги, когда я к нему привык. Однако в «Гарантийных человечках» я нахожу размышления человечка, живущего в часах с кукушкой, Ивана Ивановича Буре, о трудности расставания и ответы ему других гарантийных человечков. Расставание могло бы произойти и так:

«— Ну что же, — сказал Буре, — давайте на всякий случай прощаться. Очень я к вам привык. Сдружился за это время. Я теперь как осиротею.

— Ничего, — успокоил его Пылесосин. — Может, кто у вас новый появится. В стиральной, например, машине приедет.

— То ли появится, то ли нет, — возразил Буре. — А потом, пока я к ним привыкну, пока подружусь, как с вами, им уже и уезжать пора.

— Не прав ты, Иван Иванович, — сказал Холодилин. — Почему мы, гарантийные, хорошо на свете живем? Да потому, что мы не привыкаем друг к другу, а сразу ладим. Мы к каждому мастеру подходим так, будто всю жизнь его знали. И не просто знали, а как хорошего человека. Верно, Рессорыч?

— А что? Все путем…»

И гарантийные человечки расстаются немного спокойнее.

А дорога все бежала и бежала назад. И становилась все короче и короче. Все путем.

Пятое окончание. Наконец последнее

А ничего другого уже не нужно. Теперь уже добрались до финиша, до конечной станции. И я тоже заканчиваю книжку на манер Успенского простым и ясным русским словом:

Конец

P.S.

А после конца больше ничего не бывает. Разве что опять новое начало и новая книга, до тех пор, насколько хватает пути.