Глава 7. Жизнь без приключений: интеллектуал и писатель

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7. Жизнь без приключений: интеллектуал и писатель

Гватемала-Сити – Нью-Йорк – Сайгон – Афины – Гуманизм – Писательство

СЕНТЯБРЬ МЕСЯЦ 1937 года, площадь Вобан, парижский дом Антуана де Сент-Экзюпери. Опять Консуэло, и опять посуда летает по всей квартире. Это не помогало решению проблем. Действительно, этот период его жизни – сплошная неопределенность как в профессии, так и в области чувств. Он с трудом перенес прекращение работы в «Эр Франс». Его директор не обратился к нему при формировании экипажей, хотя при этом он и окружил себя в основном бывшими сотрудниками «Аэропосталь». Почему от него отказались? Его вклад в компанию ограничился сотрудничеством с журналом «Эр Франс Ревю», для которого он написал, в частности, статью под названием «Спеши путешествовать». Он занимался, чем мог, принимая активное участие в парижской жизни, которая его немного отвлекала, и старался забыться в окружении «милашек». Те, кто находился ближе к нему, как, например, Нелли де Вогюэ, призвали его уйти от Консуэло. И он начал сомневаться, лавируя между ними обеими. С 1936 года он проводил целые ночи с сигаретой «Крэйвен», зажатой в губах, исписывая страницу за страницей, компонуя рукопись будущей «Цитадели». Но с вдохновением дело обстояло туго. Однако когда был придуман голос Каида[40], строителя города и персонажа, за потоком сознания которого мы следуем в этом произведении, он уже не мог не думать о течении времени – особенно после несостоявшейся встречи с затерянным в непроходимых джунглях Камбоджи городом Ангкор, древней столицей кхмеров, с его молчаливыми камнями и с четырьмя ликами императора Джаявармана VII.

* * *

Это было в июле 1934 года, когда компания «Эр Франс» отправила его в Камбоджу. Там он встретил свою сестру Симону[41], чье присутствие утешило его на какое-то время. Тем не менее, очень скоро он уже не скрывал своего разочарования в однообразных и бесцветных просторах этой страны. Он опять почувствовал смертельную скуку. И сестра посоветовала ему отправиться в более дикие края, где не было и следов западной цивилизации. Она порекомендовала ему уехать из Сайгона, чтобы подняться по Черной реке и посетить Тонкин, добавив к этому, возможно, еще и Ангкор-Ват. Вот это было здорово. В самом деле, он давно мечтал посетить город, заросший лианами, о котором он слышал еще у Галлимара. Поэтому было принято решение как можно быстрее вылететь в район, где располагался этот храм. Он приехал в Тан-Шон-Нят, чтобы попросить у Пьера Годийера, с которым он познакомился пять лет назад во время уроков навигации в Бресте, предоставить ему гидросамолет компании. И вот они в сопровождении индокитайского механика полетели в Ангкор.

Дело испортила поломка, связанная с подачей топлива, которая произошла через сотню километров и вынудила их приземлиться в устье реки Меконг, недалеко от затопленного берега, который служил как бы входной дверью в густой лес, откуда веяло первозданной тайной. Но ничто не могло свести на нет его энтузиазм. Экипаж был вынужден провести ночь в месте, где они приземлились, ибо их могли спасти только на следующий день. И товарищи Сент-Экзюпери, в полной мере охваченные его изумлением, увидели, как он превратился в маленького мальчишку. Всю ночь, а она оказалась волшебной, он чувствовал на себе вибрации близлежащих джунглей, аналогичные тем, что он ощущал в дюнах Кап-Джуби, а вдали – сердцебиение Ангкора. Как и на той песчаной косе, нанесенной ветром, он понимал, что над ним берут власть, что его пленяют в свои сети, и при этом он освобождается от своего индивидуализма, становится больше и лучше. Очень быстро установилась некая весьма странная гармония, и его товарищи тоже почувствовали себя очарованными поэтической интерпретацией окружающего их пейзажа, сделанной летчиком, фантазия которого подпитывалась древнеиндийским эпосом «Рамаяна», который он недавно прочитал. Ночь проходила между «А ты заметил?» и «Это напоминает мне». Он не переставал повторять эти слова, это акцентировало его мысли, и он даже сочинил песню на основе кхмерского фольклора и на базе мелодии «В тени сладкой яблони» – одной из тех старых французских песен, что он знал наизусть.

В этой пульсирующей вибрации дикой земли он и работал над написанием «Цитадели». Энергия, составляющая главный смысл книги, целиком была почерпнута из метафизических ощущений, испытанных им на берегах Тонкина или в Кап-Джуби. Он испытывал это, когда поднимался на дюны Рио-де-Оро, опустошенный полуденным солнцем, как он сам написал в начале книги. В этой «тайне наступившей ночи, взбирающейся на гребень звезд», он пил из «тиши божественных фонтанов». Он сохранил в себе урок, полученный от той тишины, и он попытался передать это в поэтической форме. В промежутке между двумя фразами, измученный повышенными требованиями к самому себе, он мог воскликнуть: «Что с нами будет, если забормочут горы? Я слышал их бормотанье, и мне его не забыть». Писатель пытался передать нам опыт того, кто спустился со своей горы и оказался среди людей, полностью измененный той тайной, что взвалилась на него. Его Каид тоже спустился со своей горы, и он просто говорит с людьми. Его урок идет от отдельных людей к цивилизации в целом. Сент-Экзюпери в этом произведении – строитель мира, он сооружает оазис.

Книга в целом является ответом тем идеологам и лжепророкам, которые, претендуя на открытие вечных истин, только углубляют рознь. Сент-Экзюпери освобождается от этого и стремится выразить единственную реальность, что отнимает у них силу и возвышается над ними. Его Каид говорит: «Я знаю: противостоят друг другу только слова, а человек, поднимаясь ступенька за ступенькой вверх, видит все по-иному». Он стремится создать мораль и этику, которые стали бы первоосновой примирения. Он пишет: «Нужны слова, которые уместили бы все высказанное разом, отдельные суждения – повод для взаимной ненависти. Светлое поле сознания слишком узко, и каждый, кто обрел для себя истину, не сомневается, что все остальное человечество лжет или заблуждается». Тем не менее, чтобы передать свои мысли, он не пишет теоретический трактат – одно из тех безжизненных творений, что держатся на одном лишь дыхании эпохи. Он задумал отобразить реальность дерева, его рост, борьбу против окружающего мира, и он не собирался побуждать нас прислушиваться к формулировкам, являющимся лишь «плоской тенью кедра». И его книга приняла форму поэтического текста, в котором разворачиваются пространные притчи, потому что, как выразился его Каид, «если моя картина озарила тебя иным пониманием вещей, то она уподобилась вершине, что упорядочила пейзаж». С помощью таких вот метафор он создал новую поэму, пытаясь объединить людей, чтобы попытаться найти «танец», о котором говорил Ницше[42]. И основано это не на обезличенной идентичности сторон, а на хорошо понятом уважении различий, потому что «пение в хоре – это одно», и «совсем другое – это создание песни». Цель автора – строить, причем в каждом из нас, человека, похожего на тех, что он знал в «Аэропосталь», безудержных в жизни и жестких в борьбе. Человека, способного танцевать этот танец, являющийся «борьбой в ночи с ангелом»[43].

* * *

Ему казалось, что он обращается к людям изнемогающим, которые, не зная о своем былом величии, не могут даже ощутить болезненность разрыва, их разобщившего. То есть эта книга стала его выступлением против духа своего времени, против условий, которые способствуют человеческому унижению. Он писал: «Все потускнело. Одеревенело. Но человек не догадывается о несчастье, не оплакивает утраченную полноту, он радуется свободе – свободе небытия». На самом же деле, человека уже и нет более, а есть народ, некая общность, состоящая из роботов или муравьев. И писатель приходит, чтобы противопоставить что-то тем «певцам свободы», что внесли свой вклад в деградацию человечества. Он говорит нам: «Я понял: человек – та же крепость. Вот он ломает стены, мечтая вырваться на свободу, но звезды смотрят на беспомощные руины». Все эти люди ищут лишь одно – голос, который мог бы направить их к самим себе. И Сент-Экзюпери стремится восстановить храм, поощрить людей к воссоединению с реальностью, лежащей у его основания, с духовной реальностью. Он считает, что человечество пребывает в израненной реальности, «потому что храмы мертвы и засыпаны песком, потому что здесь лишь корабли, получившие пробоину и потерявшие драгоценный груз полумрака и тишины; голубая вода неба хлещет в обвалившиеся купола, и тихо шуршит песок, всыпаясь сквозь трещины стен. А голод, от которого страдают люди, не утолен». Корабли, о которых тут идет речь, и должны были плыть к этой цивилизации, основанной на взаимообмене и взаимной помощи, в которой люди могли бы жить многие века в рамках совместного творчества. Он стремится воссоздать ту чудесную сеть, которая восстановила бы людей в их истинных масштабах. Он пытается поднять из руин «силовые линии», сделать так, чтобы люди не были больше подобны «потоку, рожденному грозой. У такого потока нет надежного русла, и он умирает бесплодным, не перевоплотившись дорогой в дерево, в траву». Вся деятельность Каида в его произведении и сводится к попытке поставить человека на место разрозненных существ, построить «плотины в горах, чтобы удержать воды», в противовес естественным склонам, которые приводят лишь к уничтожению чуда, таящегося в каждом из людей.

Его попытка изменить устоявшиеся взгляды задыхающихся людей основана на глубоком доверии. В самом деле, «кто упрекнет кедр за то, что он еще семечко, росток или растет не так, как надо?». Его Каид спокойно говорит об этом: «Его дело расти. Ошибка за ошибкой, и поднимается кедровый лес, благоухающий в ветреный день птицами».

* * *

Но каким должен быть тот человек, которого он хотел бы в нас увидеть? Во-первых, способным удивляться – это верный урок, полученный им еще в Сен-Морис-де-Реманс. Он пишет: «Я ищу того, кто похож на окно, распахнутое на море». Однако не забыл он и урок, который будет выражен в его «Планете людей». Ему хотелось бы, чтобы человек раскрылся, соизмеряясь со стоящим перед ним препятствием. Да, жизнь, которую он предлагает, проявляется в способности удивляться, но она также является и реальностью боя. Он утверждает: «Мне нужен тот, кто напряжется и одолеет подъем, пусть это будет невысокая горка, в будущем он поймет все другие куда лучше, чем мнимый знаток, с чужих слов рассуждающий о доброй сотне гор». Человек его восхождения – это тот, кто весь исцарапан в кустарниках, кто падает в канавы, кто срывается, отбивается от камней, но продолжает двигаться вперед. Потому что чем дальше он продвигается вперед, тем лучше он становится. Он и не думает отрицать боль при родах, предшествующую рождению человека. Но он уверяет нас, что этот путь страдания, свойственный человеку и весьма далекий от существования муравья в муравейнике, и является единственно возможным. Борьба с препятствиями – и есть способ, позволяющий сделать так, чтобы новое появляющееся существо наполнилось чем-то, например, ответственностью за свою собственную жизнь. За свою жизнь во всей ее широте и самоотверженности. Так некая особь сама становится мостом и путем, ведущим к человеку во всей полноте этого понятия. И он приходит, чтобы научить нас тому, что все дело – в пройденном пути, который суть освобождение от старой кожи, страдание, предшествующее изменению. А следующий человек становится символом вечного становления, недостижимого по сути, ибо «значимо только направление», потому что «важно идти, а не прийти куда-то, ибо приходим мы только в смерть». Идущий человек проходит между двумя бескрайними пространствами, между непоправимостью прошлого и неожиданностью будущего. Автор пытается убедить нас в том, что сама реальность этого человека, идущего вперед, заключается в преодолении препятствий, потому что тот, кто идет, «сбивает о камни ноги, кровавится о шипы, карабкаясь по склону, срывает до крови ногти». То же движение вынуждает его отбросить частицы своего старого состояния, он раздирает свою плоть о скалы, и это приводит к постепенному избавлению от индивидуализма, к проявлению себя во всей своей широте. Автор пытается предостеречь нас от фантазий, связанных с погружением в блаженство. Его Каид говорит нам: «Сожалеть о полученных ранах – все равно что сожалеть о том, что родился на свет или родился не в то время. Прошлое – это то, что сплело твое настоящее». И по ходу книги вся жизнь начинает напоминать непрерывный бой. Ведь автор не забыл строения, увиденные в аргентинских равнинах, потрепанные ветром и побитые дождем. Все это выведено в образе дерева, потому что «кедр не спит, день и ночь он ведет борьбу, оборачивая в глубинах ствола себе на пользу те же самые частички враждебного мира, которые могут послужить его погибели». Он нам напоминает, что кедр, то есть человечество, растит себя каждую секунду в обстановке, мало отличающейся от боя[44].

Человек, таким образом определяемый, становится строителем, созидателем. И его постройки укрепляются тем, что он вкладывает в свою работу. Если он просто созерцает или размышляет, его медитация – это лишь пустая рефлексия о будущем. Автор устами Каида выражает следующую мысль: «Мне явилась новая истина: приуготовлять будущее – значит всерьез заниматься настоящим. Тот, кто устремлен к будущему, а оно не более чем его собственная фантазия, истает в дыме утопических иллюзий». И вот человек – это уже рука, складывающая камни будущего здания. А путь, который нам предлагается, – это не путь бескровных вычислений, это путь действия. Это путь францисканцев, потому что написано: «Ты не можешь предвидеть будущего, ты можешь позволить ему быть». Благодаря творчеству человечество открывает для себя горизонты общности. После борьбы, связанной со строительством своей собственной жизни, человек начинает участвовать в развитии общества, в творчестве, основанном на энергии и решимости, которые каждый вкладывает в свою работу. Человек, заняв место в пережитом им настоящем, приходит к свету будущего всего человечества. Автор констатирует, что «народ занят, и мало-помалу возникают дворцы, водоемы и висячие сады». Совместная работа, в свою очередь, изливает свет на человека, потому что он может жить лишь тем, что отдает. Автор находит слова для своей интуиции и отмечает, что «на строительство храма нужен век, и целых сто лет богато сердце зодчего. Вкладывая, растешь и растишь возможность выкладываться». Он утверждает, что не любит «людей с омертвелым сердцем», потому что «тот, кто не тратит себя, становится пустым местом».

Думая об обществе, основанном на взаимном обмене и дарах, Сент-Экзюпери стремится воссоздать сеть связей, которые изменяли бы людей, делая их более разносторонними. И человек у него благодаря этому движению, что ведет его от себя самого к цивилизации в целом, становится стражником, «дозорным царства, все владения которого – круглая каменная площадка башни и звезды над головой». И все размышления автора пересекаются в этом образе, объединяющем человека и общество.

* * *

Итак, написание «Цитадели» привело Сент-Экзюпери от человека к цивилизации. При написании этого произведения он изменился, как он сам говорил, за неимением в жизни приключений. Тем не менее, в конце 1937 года приключения сами настигли его. В сентябре он убедил министерство авиации позволить ему совершить перелет Нью-Йорк – Огненная Земля. Он отправился туда в поисках второго дыхания. В начале января 1938 года он переправился в Нью-Йорк со своим механиком Жаном Прево. Его «Симун» был разобран и помещен в трюм корабля. По прибытии он погрузился в работу и начал готовить перелет.

Взлетев 14 февраля, он, однако, уже знал, что его попытка закончится неудачей, на что ему указал вещий сон. Полет проходил, как и планировалось, между Нью-Йорком и Веракрусом. А в Гватемала-Сити 15-го числа предсказание догнало его. Возможно, сыграл свою роль его слабый английский, когда он заправлял топливный бак. В любом случае, когда самолет взлетал, он был излишне перегружен. Он с трудом оторвался от земли, а потом скорость начала резко падать, и самолет разбился. К счастью, он не загорелся. Спасателям удалось быстро вытащить пилота и его механика из кабины. Они извлекли Антуана де Сент-Экзюпери еще в сознании, но он буквально истекал кровью. Список травм оказался весьма длинным. Одно веко было разорвано до глазницы; имелась открытая рана на нижней губе и серьезная рана под правой рукой. И не только это, поскольку скоро появилась сильная лихорадка. В состоянии глубокой комы, в которую он погрузился, у него начались галлюцинации. Слова с трудом вырывались из его груди. Бредя, он вспоминал свое детство, фуникулер, который доставил его на холм Фурвьер. Он вспомнил и рекламу, увиденную на стенах по пути, которая восхваляла бинты: «Бинт Бон-Секур – повелитель ран и ожогов». Но в его состоянии и он не мог ему помочь. Быстро распространялась инфекция. Врачи обнаружили ее уже после его переправки в Нью-Йорк. Она зародилась в одной из его ран.

Во время госпитализации он начал работать над книгой, которая тогда еще носила другое название, но вскоре будет называться «Планета людей»[45]. Однако вдохновения вновь не хватало. Он нуждался в эмоциональном шоке, который мог исходить только из воспоминаний детства. Для этого он оставил Соединенные Штаты с намерением совершить паломничество в Сен-Морис, а потом во Фрайбург. Потом он поехал повидать свою бывшую гувернантку Маргариту Шапеи, которую дети в свое время называли Муази[46]. И тогда воспоминания вернулись, а вместе с ними появилось и вдохновение.

Однако вновь обретенное спокойствие оказалось недолгим. Международная обстановка быстро захватила его. 29 сентября были подписаны Мюнхенские соглашения, которые не могли обмануть никого, даже Даладье, который, выходя из самолета по возвращении в Орли, ответил на овации словами: «Ах! Идиоты! Если бы они только знали». Сент-Экзюпери тоже не питал иллюзий. Он знал, что эти соглашения открывали нацистской Германии свободный путь в Чехословакию. И потом тоска писателя будет только увеличиваться – особенно во время его поездки в Германию, куда он отправился несколько недель спустя. Там он посетил «Школу фюреров» (F?hrerschule), которая безумно напугала его. Ему казалось, что это какой-то страшный сон. Он понимал, что там воспитывают не высших должностных лиц, а роботов. Во время своего визита он обратился к Отто Абецу, ответственному за франко-германские отношения, сопровождавшего его, и заявил: «Создаваемый вами тип человека меня не интересует». И речь тут могла идти не о храбрости, а о простой констатации, которая оглушила его и привела в отчаяние. Это был март 1939 года. И он уже понимал, что война неизбежна: все восхваляли его «Планету людей», а он ее предчувствовал.

* * *

С этой тревогой Сент-Экзюпери вскоре вернулся в Соединенные Штаты, чтобы участвовать в американском издании своей книги. Он не знал, что ждет его в будущем, но был готов к худшему. И там, в Америке, его дискомфорт, пусть и завуалированный, не давал ему ни секунды на передышку. Он страдал, заранее страдал по поводу того, что казалось ему неизбежным.

«Тогда, быть может, мне раскроется то, что трудно выразить словами. Я приду к огню, как слепой, которого ведут его ладони. Он не смог бы описать огонь, а все-таки он его нашел. Так, быть может, явится мне то, что нужно защищать, то, чего не видно, но что живет, подобно горящим углям, под пеплом деревенских ночей».

«Военный летчик» (1942)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.