Глава 1. Молодые годы: между «суверенной защитой» и блужданием

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1. Молодые годы: между «суверенной защитой» и блужданием

Сен-Морис-де-Реманс – Амберьё – Лион – Париж – Семья – Крещение небом

ЛЕТО 1910 ГОДА, и мы находимся в аллеях, окружающих пруд в парке замка на зеленых холмах Бюгэ. Там десятилетний мальчик собрал всю семью, чтобы все полюбовались на его подвиги. У него душа изобретателя. И его последняя разработка – это модель аэроплана, то есть некая плетеная рама, закрепленная на руле велосипеда, и она затянута драповым полотном. Это то, что взрослые скоро станут называть «парусным велосипедом», но, как он потом напишет в «Маленьком принце», «взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять». Для юного Антуана де Сент-Экзюпери это совсем другое дело, одновременно обещание и вызов, это реалии, которые останутся для него навсегда связанными. Это та черно-белая мечта вроде иллюстраций, что встречались в книгах Жюля Верна, которые он буквально пожирал в семейной гостиной. В его голове уже поселился безудержный дух приключений.

* * *

Поэтому с раннего возраста юный Антуан не держался за землю и чувствовал вызов, который в едином движении тянул его в воздух и к самому себе. Его воля родилась там, на холмах Бюгэ: он будет летать!

* * *

Детство навсегда сохранит для него вкус некоей замечательной предварительности. От этого он и будет идти в жизни. Это, как он напишет потом в «Планете людей», «образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно воды родника, рождаются грезы». Иногда это будет тянуть его за собой, словно тайные паруса, иногда нагружать всем весом убегающего счастья. Однажды он доверится своей матери и напишет: «Я не уверен, что жил после детства». О своем детстве он будет вспоминать в самые серьезные моменты своей жизни, например, во время выполнения задания под Аррасом в 1940 году, где к нему явилось понимание своей мужской прочности, что потом будет отражено в «Военном летчике». Его детство – это то, что «словно корень, теряется во тьме». И его можно понять, ведь корни его семьи теряются где-то в отдаленных извилинах истории Франции. Например, в Сезарии де Сент-Экзюпери, принимавшей участие в американской войне за независимость и в битве при Йорктауне, бок о бок с Лафайеттом. Антуан принадлежал детству, но и этой истории тоже.

* * *

Между тем, сам он родился далеко от Северной и Южной Америки, в Лионе, 29 июня 1900 года, в семье Жана и Марии де Сент-Экзюпери, урожденной Фонколомб. Произошло это в двух шагах от лионского дома тетушки Марии, графини де Трико, выходившего на площадь Белькур. Все обещало мирное счастье, сдобренное беззаботностью родителей, которые в те времена смогли позволить себе роскошь брака по любви, а также рождение двух старших сестер Антуана, Мари-Мадлен и Симоны, младшего брата Франсуа и младшенькой Габриэль.

Но в 1904 году все рухнуло. Во время поездки с женой в ее фамильный замок Ля-Моль Жан умер от кровоизлияния в мозг. Мария осталась одна, без доходов и с пятью детьми на руках. Так смерть впервые вошла в жизнь Антуана де Сент-Экзюпери. И память об этой потере, усиленная возникшей пустотой, не покидала его больше никогда. В тот самый момент, кстати, и началась борьба с этой пустотой, ставшая его личной потребностью и имевшая целью объединение людей.

* * *

С этого момента жизнь строилась между домом на площади Белькур и замками Ля-Моль и Сен-Морис-де-Реманс. Последний был совершенно очаровательным местом для проведения летних каникул, и он останется единственным символом детства. В его коридорах он следовал за матерью и вытягивал из нее истории, к которым он потом прикладывал все свое детское воображение и в которых находил все богатство человека. Мама звала его «Король-Солнце», и он, как настоящий король, царствовал над своим братом и сестрами, навязывая им свои игры, в том числе в рыцаря Аклена.

Из шалостей рождалось воображение, которое потом раскрасит в романтические цвета всю его жизнь, всю его историю. Таким образом, как он потом напишет в «Военном летчике», он будет родом из своего детства, которое есть «огромный край, откуда приходит каждый», будет членом «закрытой цивилизации, где шаги имели вкус, а вещи – смысл, что не было позволено где-либо еще». Начиная с этой вполне защищенной жизни, уже начали строиться его мысли о цивилизации в целом. На этом зижделись его размышления об оппозиции между вечностью и временностью. Иногда двух родителей достаточно, чтобы дать ощущение вечности. Именно это он и говорил: «Я был навеки прикован к своему столику – тайный свидетель торжественного совещания, на котором оба мои дяди, знавшие решительно все, вместе творили мир. Дом мог простоять еще тысячу лет, и, тысячу лет расхаживая по передней с медлительностью маятника, оба дяди все так же создавали бы в нем ощущение вечности» («Военный летчик»). Можно было бы описать страну детства, приютившую его воображение, словами, которые он использовал потом для описания закрытых садов риад[3], организации жилищ в оазисах, которые в его глазах придавали человеческое измерение метафизическому молчанию песков. Сен-Морис, таким образом, стал прообразом единственного настоящего места, вне которого все – лишь блуждание. За пределами Сен-Мориса, в самом деле, он будет нигде, будет вечным странником. Он будет бежать отовсюду, нигде не обоснуется. Будет аскетом. И эта прямая конфронтация с его воспоминаниями приведет его к тому, что он начнет критиковать общество и те новые формы взаимоотношений, что складывались в его время. Вот что он писал своей матери: «Это место – единственный освежающий родник […] Сейчас в душе пустыня, где умираешь от жажды». Его память породит в нем критическое отношение к миру без связей и без мест, к миру, где все делается растворимым. Но, возможно, он сохранит о Сен-Морисе, месте из своего детского воображения, память, которую человек может трансформировать, чтобы преобразить мир, пробить его. А это – именно то, что он и будет делать не покладая рук.

* * *

Летние месяцы в Сен-Морисе были особо отмечены его знакомством с авиацией, которая в то время находилась еще в самом зачаточном состоянии. Братья Райт испытают свой самолет лишь за семь лет до этого, в дюнах долины Китти-Хоук, в штате Северная Каролина[4]. Почти ежедневно Сент-Экзюпери убегал от семейных ограничений и направлялся на заброшенный участок в Амберьё, что в шести километрах от замка. Лионские промышленники оборудовали там аэродром и испытывали новейшие модели того, что сейчас называется «аэропланом», в том числе «Берто-Вроблевски» – первый полностью металлический аппарат.

Там 7 июля 1912 года он получил свое воздушное крещение, заявив Габриэлю Вроблевски, что у него имеется согласие матери на совершение круга на самолете. И он не пожалел об этом незамысловатом обмане. С этого момента, по сути, жизнь, авиация и писательство стали для него единым целым. Его первое стихотворение было посвящено этому опыту. Хоть и весьма скромно, но он передает в нем свое восхищение: «Крылья дрожали в дыхании вечера/Мотор своим пением убаюкивал душу/Солнце касалось нас своим бледным светом» И он никогда больше не замолчит, благосклонно взирая на людей и на вещи.

* * *

К этому времени семейство Сент-Экзюпери больше не жило в Лионе. Антуан ходил в коллеж Нотр-Дам-де-Сент-Круа в Мансе, где он прослыл учеником непослушным и рассеянным. Зато, возможно, более мечтательным, чем кто-либо другой, за что, равно как и за его вздернутый нос, ему дали прозвище «Достань-ка Луну». Эта часть его детства тоже находилась под «суверенной защитой», как в Бюгэ. Он написал потом в «Военном летчике»: «Я радуюсь этому солнцу и упиваюсь запахами детства: запахом парты, мела, черной классной доски. Как хорошо, что я могу укрыться в этом надежно защищенном детстве». На самом деле, он был «странным учеником», ребенком, «который счастлив тем, что он школьник, и не слишком торопится вступать в жизнь». В эти годы он попробовал свои силы в журналистике. Как настоящий босс прессы, он оставил за собой первую полосу и страницу «поэзия» в газете, которая, впрочем, не пришлась по нраву отцам-префектам, и это стало одновременно его первой и последней публикацией.

* * *

Однако 2 августа 1914 года война сломала тот кокон, в котором ему так нравилось прятаться. В первые же дни его дядя Роже, который пытался занять место отца, был убит. Для обеих сторон это были судьбоносные часы сокрушительных ударов и штурмов, в одинаковой степени убийственных и безрезультатных.

Мария де Сент-Экзюпери, поступившая работать в лазарет на станции Амберьё, решила удалить детей подальше от конфликта и записала их в коллеж Вилла-Сен-Жан во Фрибурге. Там Антуан был настолько занят книгами, что забывал подготовить домашние задания. В это время он обнаружил особый интерес к поэзии, в которой, как он понимал, важно не только стилистическое мастерство, но и то, как человек относится к вопросам, имеющим самое важное значение. Тем не менее, самолеты продолжали оставаться – и останутся навсегда – в его мечтах. Однажды, когда он обедал в столовой с Шарлем Саллесом, он воскликнул: «Ты знаешь? Я садился в самолет. Это великолепно»[5]. В таких вот детских увлечениях и рождалось его призвание.

Однако в 1917 году смерть прошла еще ближе к нему, отобрав еще одну частичку души. Как он напишет позднее, она ударила его в неотъемлемую часть его естества. В январе, когда он возвращался во Фрибург после окончания новогодних праздников вместе со своим младшим братом Франсуа, последний потерял пальто. Стыдясь своей халатности, он не пожаловался на холод, несмотря на валивший снег и ледяной ветер. Когда работники коллежа заметили это, было слишком поздно, и Франсуа был госпитализирован с приступом ревмокардита. На Пасху, когда его перевели в Лион, врачи поняли, что затронуто сердце. Таким образом, это уже был вопрос каких-то дней или месяцев. Франсуа умер 10 июля почти на руках брата, ошеломленного смертью, которую он увидел так близко, и удивленного важностью для себя младшего брата, завещавшего ему все, что успел нажить в своей короткой жизни. Писатель вернется к этому гораздо позже, когда в «Военном летчике» напишет: «Если бы он был отцом, он завещал бы мне воспитание своих сыновей. Если бы он был военным летчиком, он завещал бы мне бортовые документы. Но он – всего лишь ребенок. Он завещал мне паровой двигатель, велосипед и ружье». Встретившись со смертью лицом к лицу, Сент-Экзюпери больше не будет ее бояться. Теперь он будет знать, что смерть – это присоединение к чему-то такому, чего до сих пор никто не видит, и именно к этому он будет стремиться всю свою жизнь. И этому он с огромным трудом будет подбирать слова.

* * *

Он теперь будет нести эту память, но не о чем-то, что ушло, закрылось, а о том, что на самом деле раскрылось еще более широко. Этот разрыв откроет ему пространство для поисков, сделает для него необходимым жизненное упрямство.

Понятно, что, когда он приехал в Париж на подготовительные курсы при лицее Сен-Луи для поступления в военно-морское училище, голова его не была занята учебой и правилами. В результате он оказался хорошим среди последних. Обучению он предпочитал шалости в городе в компании своего одноклассника Анри де Сегоня, с которым они, например, ходили поднимать литой люк на улице Кюжас, после того как Антуан изучил там условия стока воды. Это приключение, конечно же, имело одну цель – свидание с «милашками», как он их называл, с которыми каждый раз что-то не складывалось, как, например, в тот день, когда на выходе из своей пещеры он оказался лицом к лицу с директором лицея. Это были зачатки поисков любви, которые так никогда и не закончатся, маскируя то, что было в нем непоправимо изранено.

Он не сомневался в том, что из-за войны нечто ломалось в людях и в цивилизации. Действительно, располагаясь на крышах во время бомбежек Парижа, он умел видеть в этом лишь «феерическое» шоу.

* * *

Драма, которая связывает, интимна. Его выходки, хоть порой и развлекали компанию, регулярно перемежались с необъяснимой недоступностью. Он словно находился одновременно и рядом с друзьями, и где-то далеко, в один миг переходя от вспышки эйфории к меланхолии.

Он поступил в Академию изящных искусств, имея в виду стать архитектором. И его можно было увидеть неловко несущим свои папки для эскизов, в основном полные чистых листов, чья белизна не нарушалась из-за частых и более усердных посещений кафе, а не мастерских. Это были зачатки «прекрасной эпохи набережных Сены и неверных подружек», как сообщает нам его тогдашний сообщник Бернар Лямотт, с которым он разделял «одно молоко с сильным привкусом Перно»[6]. Он позволял себе под давлением семьи познать мирское. И он ходил в слишком коротких брюках, в слишком широком пиджаке и в бабочке, которая смотрелась так, будто вот-вот упадет, в салоны мадам де Ментон, герцогини Вандомской, но особенно – к Ивонне де Лестранж. Он жил в ее особняке № 9 по набережной Малаке, и ему было достаточно лишь спуститься на этаж, чтобы переместиться из хаоса набросков и незаконченных стихов, заполнявших его комнату, к бурным спорам между авторами «Нового французского обозрения». Там он имел возможность следить за наметками редакционной политики и за духом своей эпохи. Будучи хорошим наблюдателем, он подкармливал свои устремления словами Андре Жида, Гастона Галлимара и Жака Копо. Это позволило ему установить твердые духовные ориентиры во времена великих потрясений. Совсем недавно Ницше поставил под сомнение принципы философии, а большевистская революция нарушила равновесие в западной политике. Искусство также испытывало потрясения, в том числе в 1910 году, с появлением абстракционизма Кандинского. Именно в это время, однако, он начал подразумевать для себя иное будущее и увидел себя в качестве инженера и писателя.

* * *

В 1921 году пробил час военной службы. И он пошел по пути своих склонностей – в авиацию, в то время представлявшую собой элитный корпус, состоявший из смельчаков, рисковавших жизнью при каждом полете. В апреле он поступил во 2-й полк истребительной авиации, базировавшийся в Нойхофе, в ближайшем пригороде Страсбурга. Он был назначен в «ползучие», то есть в персонал наземного обслуживания техники, и лишь потом добился разрешения начальства на патент военного летчика. 18 июня он получил первый урок пилотирования на «Фармане F-40» с летным инструктором Робером Аэби, который остался доволен учеником: тот усваивал все очень легко, да плюс быстрота реакции сразу же уберегла его от аварии на борту самого быстрого самолета того времени, который назывался «Сопвич Кэмел»[7].

В середине июля он получил возможность погрузиться в детали ремесла авиатора во время назначения в Марокко. Там он наслаждался, прогуливая занятия, и познавал вкус одиночества во время летных часов. Он получил обучение в пустыне, но в нем пока еще не было ничего от подвижника, и он жаловался матери на монотонность пейзажа: «Вы думаете, что мой разум питает вид тринадцати камней и десяти пучков травы? Это хорошо в романах. В действительности же это одурманивает. При этом ничего не думаешь, совершенно ничего». В самом деле, ему часто было невмоготу. Там он так скучал по зеленым полям Бюгэ, что рвал листья редких деревьев, встречавшихся у него на пути, и потом раскладывал их по всей длине стола. Тем не менее, именно в этой обстановке начали проклевываться его литературные способности, плоды еще неизвестного ему призвания. По сути, то же, что привело его к авиации (он получил патент в декабре), раскрыло и его писательские таланты.

* * *

По возвращении во Францию он попросил руки Луизы де Вильморен, с которой они познакомились в Париже. Она была красива, за ней многие ухаживали, и она пользовалась своими прелестями с некоторой даже наглостью. Но после первой серьезной аварии Сент-Экзюпери в Бурже красавица передумала, а в октябре вежливо отказала ему окончательно и бесповоротно. Таким образом, ситуация начала представляться ему еще более горькой. Для удовлетворения желаний Луизы он согласился на конторскую работу в офисе черепичного завода в Буароне. Он тяготился этой бюрократической каторгой и отмечал: «Это походит на подъем по бесконечной лестнице. Сейчас ровно 11 часов 13 минут и сколько-то секунд. Секундная стрелка – моя единственная радость. Это единственное, на что приятно смотреть» (письма друзьям). Без любви он с полной силой чувствовал свое изгнание в Сен-Морисе. И рождалось ощущение того, что это изгнание вечно и что оно не оставит его никогда, потому что, как он писал в «Цитадели», «если дом твой разорен, продан, что тебе делать с любовью к дому? Но это значит, что наступил час преображения, а это всегда больно». То есть он был обременен безысходной любовью, и в дальнейшем он будет рассыпать ее по страницам своих книг.

Кроме того, в это время он задумал записать свои авиаторские впечатления. Но пока он еще «искал себя». После ухода с черепичного завода он стал представителем фирмы «Сорэр» – производителя грузовиков. Но все это время оказалось для него потерянным. Бесконечные скитания по французским провинциям были сродни бесцельному бдению в неком «зале ожидания». С другой стороны, в поездках он учился ярче воспринимать окружающую реальность.

* * *

Писательство даст ему решение. Оно позволит ему собирать «трепет мира», даст возможность открыть самого себя, и он осознает, что есть лишь одна реальность, которая имеет значение для человека: дух, сознание. Вместе с самолетом это станет инструментом его строительства. Он откроется матери: «Ищите меня в том, что я пишу, в том, что есть скрупулезный и вдумчивый результат того, что я думаю и что вижу. В спокойствии моей комнаты или бистро я могу встать лицом к лицу с самим собой».

Молодые годы Антуана де Сент-Экзюпери, таким образом, были отмечены первыми шагами – между «суверенной защитой» Сен-Мориса и блужданием, вызванным ощущением, что он в изгнании. А писательство стало для него первым ответом в поисках стабильности, вторым же оказалась авиация. Но он по-прежнему пока оставался летчиком без работы. Ему не хватало сильных впечатлений для создания литературной реальности.

«Мы вернулись крепкими, сильными, настоящими мужчинами. Мы боролись и страдали, из конца в конец пролетали над бескрайними землями, любили женщин, не раз играли в орлянку со смертью, – только чтобы одолеть наихудшие страхи нашего детства, не бояться больше, что оставят после уроков и дадут лишнее задание, и бестрепетно слушать по субботам оценки за неделю».

«Южный почтовый» (1929)

«МЫ ВЕРНУЛИСЬ КРЕПКИМИ, СИЛЬНЫМИ, НАСТОЯЩИМИ МУЖЧИНАМИ. МЫ БОРОЛИСЬ И СТРАДАЛИ, ИЗ КОНЦА В КОНЕЦ ПРОЛЕТАЛИ НАД БЕСКРАЙНИМИ ЗЕМЛЯМИ, ЛЮБИЛИ ЖЕНЩИН, НЕ РАЗ ИГРАЛИ В ОРЛЯНКУ СО СМЕРТЬЮ, – ТОЛЬКО ЧТОБЫ ОДОЛЕТЬ НАИХУДШИЕ СТРАХИ НАШЕГО ДЕТСТВА, НЕ БОЯТЬСЯ БОЛЬШЕ, ЧТО ОСТАВЯТ ПОСЛЕ УРОКОВ И ДАДУТ ЛИШНЕЕ ЗАДАНИЕ, И БЕСТРЕПЕТНО СЛУШАТЬ ПО СУББОТАМ ОЦЕНКИ ЗА НЕДЕЛЮ».

Южный почтовый (1929)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.