Женщины Хемингуэя. Прототипы и персонажи

Женщины Хемингуэя. Прототипы и персонажи

Друзья Хемингуэя говорили, что для каждого нового произведения ему была нужна новая женщина. Если это была шутка, то она недалека от истины.

Его первая любовь и его последняя любовь породили героинь романов «Прощай, оружие!» и «За рекой в тени деревьев». Первая его любовная страсть дала жизнь Брэтт Эшли в романе «Фиеста». Тайная возлюбленная (которую он долго скрывал от второй жены) преобразилась в героиню рассказа «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера». А сама вторая жена попала (или лучше сказать — угодила) в рассказ «Снега Килиманджаро». Третья жена вдохновила роман «По ком звонит колокол», первая попала в книгу «Праздник, который всегда с тобой». Только четвертая, последняя жена осталась за бортом написанного при ней великого произведения «Старик и море». Как персонаж она появляется только в письмах Хемингуэя и в его шутках — часто злых. (Зато ее увековечил Ирвинг Шоу — в образе Луизы в романе «Молодые львы».)

Женщин было так много, что им посвящена отдельная 500-страничная книга — «Женщины Хемингуэя» [1]. Однако третья жена писателя, Марта Геллхорн (сама писательница и журналистка), предлагала автору — Бернис Кёрт — назвать эту книгу «Жены Генриха Восьмого Тюдора-Хемингуэя».

Но в каком-то смысле он был консервативен и традиционен, — считает редактор Полного собрания писем Хемингуэя профессор Сандра Спэниар. — Первая жена, а потом и кто-то из друзей, говорили о Хемингуэе: «Его проблема — в том, что он считает, необходимым жениться на каждой женщине, в которую влюблен»[2].

Не на каждой. Героиней «Фиесты» — первого романа Хемингуэя, принесшего ему мировую славу, стала не тогдашняя жена Хэдли Ричардсон, а молодая англичанка Дафф Твисден — экстравагантная, окруженная поклонниками красавица, чья жизнь в Париже 20-х представляла собой трагический, но красочный хаос, к которому как нельзя больше подходили слова Гертруды Стайн, взятые Хемингуэем для эпиграфа к роману — «Все вы — потерянное поколение». Ревнивая влюбленность Хемингуэя в леди Дафф была первым испытанием для «парижской» жены Хэдли. Ей пришлось стать свидетельницей этой страсти во время поездки в Памплону в 1926 году, которая из веселого путешествия друзей превратилась в яростное соперничество мужчин за любовь леди Дафф. В реальности отношения Хемингуэя и Дафф Твисден ни во что не вылились, но тут же в Испании легли в основу романа «Фиеста», написанного в Мадриде за два месяца.

Писание было для Хемингуэя терапией, — считает профессор Джон Берри, директор мичиганского музея Эрнеста Хемингуэя. — У него была тяжелая наследственность от отца — неустойчивость психики, резкая смена настроений, склонность к депрессиям. Есть много свидетельств, что своей литературой он залечивал сердечные раны или «выписывал» из себя тягостный опыт. Он сам себе был психологом и психиатром.[3]

Причем в описаниях любви Хемингуэй часто преображал реальность так, чтобы это не ранило его самолюбие.

Достаточно вспомнить неумирающую (хоть и безнадежную) любовь Брэтт Эшли в романе «Фиеста», сладостную и безоглядную любовь Кэтрин в романе «Прощай, оружие» и Марии в романе «По ком звонит колокол». Любопытно, что при нестабильности собственной психики, Хемингуэй не терпел этого в женщинах. Он не без гордости писал, что все его жены были «счастливыми, здоровыми и стойкими, как кремень». И первым таким примером была «парижская жена» — Хэдли Ричардсон.

В посмертно изданной книге Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой» — о Париже 20-х годов — есть фраза, которая всех нас в молодости растревожила. После ностальгического описания счастливой жизни с Хэдли он пишет: «А потом пришли богатые». (И как бы разрушили их счастье.) Судя по всему, это в первую очередь относилось к американке, сотруднице журнала «Вог», другу семьи Полин Пфайфер, которая стала новой (сперва тайной) любовью Хемингуэя. О начале их романа он через много лет писал:

Куда бы мы ни ходили с ней в Париже, чем бы ни занимались, в этом во всём было непереносимое счастье и щемящая боль… Непобедимый эгоизм и вероломство во всем, что мы делали… нестерпимые угрызения совести.

Однажды жена не выдержала, заплакала и попыталась выяснить, что происходит между мужем и Полин. И Хемингуэй сказал ей в сердцах: «Зачем ты заговорила об этом?! Зачем вытащила это на свет?!». В это время он уже практически жил с двумя женщинами и питал несбыточную надежду сохранить обеих. Хэдли переехала на три дня в отель, все там обдумала и потребовала развод. Она ужасно страдала, она писала друзьям: «Время мое занято, а жизнь пуста». Она еще не знала, каким спасительным было ее решение.

Письмо, написанное в то время Хемингуэем отцу, несмотря на легкий самообман и мелкие передергивания фактов, трогает искренностью чувств и оставляет ощущение непобедимости его любовного пыла:

Тебе повезло быть влюбленным только в одну женщину всю твою жизнь. А я целый год любил двух женщин, оставаясь при этом верным мужем. Этот год был для меня адом. Хэдли сама попросила меня о разводе. Но даже после этого, если бы она захотела, чтобы я вернулся, я бы остался с ней. Но она не захотела. У нас давно были трудности, о которых я не могу тебе рассказать. Я никогда не разлюблю Хэдли и никогда не разлюблю Полин Пфайфер, на которой женат я сейчас….Про-шлый год был для меня трагичным, и ты должен понять, как тяжело мне писать об этом[4].

В книге «Смерть после полудня» Хемингуэй напишет: «Лучше переболеть оспой, чем влюбиться в другую женщину, когда любишь ту, которая у тебя есть».

В трагичный для него 1926 год Хемингуэй совершил несколько резких поступков: он написал пасквиль на Шервуда Андерсона, замечательного писателя, у которого сам многому научился… и порвал отношения с Гертрудой Стайн. Об этих отношениях — профессор Берри:

Говоря о женщинах Хемингуэя, нельзя не назвать Гертруду Стайн. В Париже она поначалу играла роль его второй матери, его ментора. Стайн пристрастила его к миру современной живописи, открыла ему глаза на Матисса, Пикассо, Сезанна. Это она сказала ему: «Попробуйте писать так, как они рисуют». Потом он говорил, что старается «писать под Сезанна». Стайн повернула его от классики к модерну, к новому восприятию мира, принятому Парижем 20-х годов.

Конечно, Хемингуэй, как прозаик, перерос теоретизирования Стайн. Он начал дразнить ее и переиначил ее знаменитый пример модернистской прозы: «Роза есть роза есть роза». Он говорил: «Роза есть роза есть роза есть луковица». И это был еще наименее обидный вариант.

Из семейных записей о детстве Хемингуэя, — рассказывает профессор Берри, — видно, что он был обычным американским мальчиком из хорошей семьи, воспитанным в духе Викторианской эпохи и попавшим, как кур в ощип, сначала в чудовищную реальность Первой мировой войны, а потом в модерный, требовательный мир Парижа. Хемингуэю пришлось выдержать много экзаменов, чтобы стать тем, кем он стал, — ведущим писателем-модернистом.

Действительно, Хемингуэй писал о своем юношеском представлении о войне: «Я думал, что это спортивное состязание. Мы — одна команда, а австрийцы — другая». Тем не менее война не сломала его, а закалила. Сам тяжело раненный, он вынес из огня товарища. По пути его снова ранило, но он дотащил друга до укрытия и только тогда потерял сознание. Читаем в книге Бернис Кёрт «Женщины Хемингуэя»:

Его привезли в Миланский госпиталь — с перебитыми ногами. Ему только-только исполнилось 19 лет. Первая же медсестра — пожилая женщина — была покорена его мужеством, широкой улыбкой, веселым апломбом и ямочками на щеках. Все итальянцы в госпитале его полюбили, без конца навещали и спаивали. Медсестры его баловали, и он с ними перешучивался. Но он был серьезен с Агнес фон Куровски — красавицей и одной из лучших армейских медсестер. Эрнест писал ей письма — на другой этаж. «Он не флиртовал, — вспоминала Агнес. — В юности он относился к тем мужчинам, которые любят только по одной женщине за раз».

В прелестной медсестре Агнес фон Куровски не было ни капли сентиментальности, но война, Италия, влюбленный мальчик… «Я люблю тебя, Эрни, — писала она ему из Флоренции. — Я совершенно потеряна без тебя — наверное, из-за дождя… Я плакала от радости, узнав, что мы возвращаемся в Милан, и я снова тебя увижу».

К сожалению, сохранилось очень мало писем Хемингуэя к женщинам, сыгравшим особенно важную роль в его жизни, — рассказывает профессор Спэниар. — Из переписки с Агнес фон Куровски остались только ее письма к нему. А его письма Агнес сожгла по требованию итальянского офицера, с которым у нее начался серьезный роман после отъезда Хемингуэя в Америку. Это же случилось и с его письмами к первой жене — Хэдли, — она сожгла их после развода. И третья жена — журналистка Марта Геллхорн — сохранила немногое. Она испытывала такие горькие чувства к Хемингуэю, что даже запретила упоминание его имени в комментарии к ее книге. И это при том, что не он от нее ушел, а она от него.

Что же сам Хемингуэй писал о любви? «Мужчины, — говорит в „Снегах Килиманджаро“ жена голливудского режиссера, — всегда хотят новую женщину: ту, что моложе, или старше, или ту, которой у него еще не было. Если вы брюнетка, они хотят блондинку, если вы блондинка, они хотят рыжую. Они так созданы, и вы не можете их за это винить. Им нужна куча жен, и это чертовски трудно для одной женщины — быть кучей жен». Текст этот отдан персонажу, но явно принадлежит автору. И его не назвать романтиком. Правда, профессор Сандра Спэниар не готова с этим согласиться:

Самые замечательные романы Хемингуэя написаны о любви: «Прощай, оружие» и «По ком звонит колокол». И образы женщин в этих романах вечно критикуют именно за романтизм, особенно Кэтрин Баркли из «Прощай оружие», прототипом которой стала Агнес фон Куровски. Пишут, что Хемингуэй заставил героиню буквально раствориться в любви к лейтенанту Фредерику Генри (который, конечно, автобиографичен). Я-то думаю, образ Кэтрин гораздо глубже: она отгородилась любовью от враждебного мира, разбитого вдребезги войной. Создала свой уголок, в котором могла жить, сохраняя достоинство. Смерть Кэтрин в конце романа тоже вызывает споры: одни критики считают это местью Агнес, которая в реальной жизни отвергла Хемингуэя (ход тоже достаточно романтичный). Другие объясняют такой конец романа женоненавистничеством автора. Но вспомним — все романы Хемингуэя кончаются трагически. Он сказал однажды: «Если двое полюбили друг друга, добром это не кончится».

«Я никогда не разлюблю Полин», — писал Хемингуэй отцу в 26-м году. Но уже в 31-м у него началась многолетняя, мучительная для Полин, связь с красавицей Джейн Мэйсон — женой менеджера авиакомпании. Она была охотницей и рыболовом, и в рассказе «Недолгое счастье Фрэнсиса Маккомбера» стала (совершенно незаслуженно) прототипом Марго — жестокой жены, застрелившей презираемого ею мужа в момент его триумфа. А в 1940 году Хемингуэй писал другу, известному критику Максвеллу Перкинсу, знавшему о его новом романе с журналисткой Мартой Геллхорн:

Мы с Мартой не можем ехать на Восток вместе… Придется встретиться уже прямо там. Мой тебе совет: женись как можно реже и никогда не женись на богатой стерве.

Это — о Полин. Развод был через суд, скандальный, и разъяренная семья Полин отсудила у Хемингуэя большие деньги. Сама Полин осталась одна слишком поздно. Сыновья-подростки категорически не давали ей заменить отчимом их обожаемого отца, и она прожила остаток жизни в одиночестве и злых обидах. К тому времени первая жена — Хэдли — уже давно была замужем за журналистом, Пулитцеровским лауреатом Полом Морером, и счастливо дожила с ним до старости.

Марта Геллхорн влетела в жизнь Хемингуэя как экзотическая птица. Когда они случайно встретились в баре на Ки-Весте в 1936 году, она уже была знаменита своими репортажами об опасных политических движениях — например, о немецких национал-социалистах. Несмотря на молодость, она была вовлечена в мировую политику и дружила с Элеонор Рузвельт. Интересно, что бармен, ставший свидетелем первой встречи Хемингуэя и Геллхорн, назвал эту пару «красавица и зверь».

Марта не принадлежала к категории женщин, которые становились жёнами Хемингуэя, — говорит профессор Берри. — Разумеется, она поддалась его обаянию и магнетизму, восхищалась его талантом, но она слишком скоро заметила его недостатки и не очень это скрывала. Она не любила его браваду, хвастовство, и ее пугал его эгоизм. Они вместе были в Испании во время Гражданской войны, и позже она писала: «Это был, может быть, единственный период в жизни Эрнеста, когда он загорелся чем-то, что было выше его самого. Иначе я не попалась бы на крючок». Они поженились в 1940 году, но война их все время разлучала. Хемингуэя бесило то, что Марта ставит на первое место не его, а работу. Он писал другу: «Я хочу жену, а не неизвестного солдата». Марта не относилась к нему так серьезно, как другие жены. Думаю, это и решило судьбу их короткого брака.

Еще до разрыва с Мартой, осенью 1944 года в Лондоне, где собрались перед высадкой журналисты, Хемингуэй наткнулся в кафе на писателя Ирвина Шоу и попросил познакомить с его дамой — журналисткой Мэри Уэлш. В конце этого дня он сказал новой знакомой: «Мэри, война нас разнесет, но запомните, пожалуйста, что я хочу на вас жениться».

«Главное в отношениях с Эрнестом, — писала Мэри Уэлш в дневнике, — принимать все, что от него исходит, хотя он может быть грознее бога в день, когда все человечество ведет себя неправильно». Мэри импонировала Хемингуэю. Он писал ей: «Месяц, проведенный с тобой в Лондоне, был счастливейшим в моей жизни — без разочарований, без разбитых иллюзий и преимущественно без одежды». Но, как говорила его героиня: «Если вы блондинка, они хотят брюнетку». С Мэри они поженились в 1946-м, а весной 47-го, в Венеции, он с еще одним журналистом поехал на охоту (даже в Венеции нашел, на кого охотиться). Под дождем они подобрали в свой джип дочь погибшего во время войны друга журналиста — 18-летнюю Адриану Иванчич. Читаем в книге «Женщины Хемингуэя»:

Адриана знала имя Хемингуэя, но, извинившись, призналась, что не читала его книг. «Не за что извиняться, — сказал Хемингуэй. — Из них ничего не узнать и ничему не научиться. Главное, что мы нашли вас в дожде, дочка, и едем охотиться». И он поднял фляжку за ее здоровье.

Адриана стала последней — платонической — любовью Хемингуэя и его музой. Он приглашал их с матерью к себе на Кубу, летал в Венецию, рвался к ней и боялся отпугнуть: ему было 48 лет, он был для нее стариком. Жена Мэри сердилась, обижалась, но писала в дневнике: «Я знаю, что никакими словами этот процесс не остановить». А он вымещал на ней безнадежность своей новой любви: называл ее «девкой, которая тащится за полком», говорил, что у нее «лицо Торквемады». Она терпела.

С Адрианы Хемингуэй писал Ренату — далеко не платоническую любовь полковника Кантуэлла в романе «За рекой в тени деревьев». Роман ругали, но Адриана стала знаменитостью в Италии, чуть скандальной — что ужасало ее мать-аристократку.

В 1950 году после довольно долгого перерыва состоялась их последняя встреча. Адриана, узнав о приезде Хемингуэя в Венецию, сама прибежала к нему в отель. Их встреча описана Бернис Кёрт со слов Адрианы Иванчич в книге «Женщины Хемингуэя»:

Адриана едва не заплакала: он поседел, исхудал и как-то усох. Он крепко обнял ее и потом долго с восхищением разглядывал. «Простите за книгу, — сказал он. — Меньше всего я хотел бы ранить вас. Вы — не та девушка, я — не тот полковник. — И потом, помолчав: — Лучше бы мне никогда не найти вас в дожде. — Адриана увидела у него на глазах слезы. Он отвернулся к окну: — Ну вот, теперь сможете всем говорить, что видели Эрнеста Хемингуэя плачущим».

Это время было уже началом конца: болезней, депрессий, паранойи, электрошоков, потери памяти. Он застрелился 2 июля 1961 года.

В книге «Смерть после полудня» Хемингуэй писал: «Любовь — старое слово. Каждый вкладывает в него то, что ему по плечу».