Еще раз об Алексее Толстом

Еще раз об Алексее Толстом

Лето 1943 года. Опять Барвиха. Алексей Николаевич сам сеял, сажал и растил цветы. Вызывает меня в сад, где под окнами кабинета решил посеять маки… Лицо озабоченное, а глаза веселые, хитрые. Он говорит:

– Нужно подбавить под маки хорошей земли – хорошая земля на грядах у Паши в огороде. Пока Паша ходит в сельпо, возьмем ведра, лопату и стащим у нее землю. (Паша ведала огородом, курами и прочим хозяйством, а также стряпала. Нрава была строгого, характера бурного, и Алексею Николаевичу нравилось ее побаиваться.)

Крадучись и поглядывая на ворота, не возвращается ли Паша, мы направились к огороду, наполнили ведра землей «с дивным вонючим перегноем», как смачно сказал Алексей Николаевич, благополучно донесли и разбросали землю на приготовленном месте. Мак был посеян, семена были, конечно, «совершенно необыкновенные», и маки должны были вырасти «невиданной красоты». Так оно и было в дальнейшем. А пока что вернулась Паша, ее зоркий хозяйственный глаз обнаружил убыль земли на грядах, и она, не на шутку рассердившись, разыскала Толстого и стала его срамить и обвинять в воровстве. Он очень серьезно и упорно отводил обвинение и не сознался. А Паша загадочно и пророчески говорила:

– Все равно от правды как ни отпирайтесь, а вам не уйти – она вылезет наружу!

Алексей Николаевич так вошел в игру, что даже не на шутку рассердился на Пашу. И действительно, «правда вылезла». Когда выросли и зацвели маки, среди них выросли также и могучие плети огурцов. Как выяснилось, в землю, которую мы воровали, были уже посажены огуречные семена. Паша торжествовала.

Тем же летом около дома в саду идет подготовка к киносъемке. Режиссер М. К. Калатозов с помощниками, прожекторы, съемочная аппаратура… Предстоит заснять Толстого, произносящего речь, написанную им для Съезда прогрессивных деятелей кино, который должен вскоре состояться в Америке. Алексей Николаевич в рабочем костюме садовника возится с цветами:

– Текст готов, я готов, все продумал, начинайте!

Включают прожекторы – съемка идет. Стоя около цветущих пионов, Толстой вынимает из кармана коробочку, открывает ее и неторопливо, деловито посыпает пионы каким-то порошком. Режиссер задает вопрос:

– Что вы делаете, Алексей Николаевич?

Толстой, не отрываясь от дела:

– Как всякий порядочный человек, я уничтожаю вредителей. – После чего осматривает, подпирает палочками, подвязывает мочалкой цветы и вдруг, задумавшись, распрямляется и очень естественно и просто начинает произносить текст речи, обращенной к съезду. Постепенно весь преображается, голос его крепнет, делается гневным, он стоит, вытянувшись по-военному, почти неподвижно, лицо серьезное, дикция безукоризненная. Кажется даже, что он переоделся в другой, более подходящий для трибуны костюм.

Бесконечно много дала мне дружба с Алексеем Николаевичем. Редко с кем я могла быть столь плодотворно откровенной. После наших встреч я всегда возвращалась в свою жизнь, обогащенная большими чувствами, страстным, взволнованным и, я бы сказала, горделиво-патриотическим отношением к жизни.

Толстому всегда хотелось больше знать, больше работать, больше любить, больше ненавидеть… Всегда и все – больше!

Но… 23 февраля 1945 года беззастенчивая смерть преждевременно лишила человечество даровитейшего русского писателя.