Симбирские рекруты

Симбирские рекруты

Всей деревней заревут:

Ваньку в рекруты сдают.

Народная песня

Небольшое отступление.

Мне известно, что фамилия Арефьев имеет арабское происхождение, Арефа означает «орел»; на Руси Арефа превратился в Арефия, и имя это встречалось еще в XVII веке.

Так вот, в Таможенных книгах Московского государства XVII века (города Сольвычегодска и Сольвычегодского уезда) указано, что в период с сентября 1677 по август 1678 года «Андрей Арефьев, усолец, посадский человек заплатил пошлину за проезд два алтына и четыре деньги… приплыв 7 октября 1678 года на дощанике от города Архангельского, он же 16 декабря с другими усольцами к Соли Камской» прибыл на четырех лошадях и теперь за отъезд уплатил четыре алтына с деньгою. Отмечен в бумагах Андрей Арефьев и 1879 году.

Вероятней всего, Андрей лишь наш однофамилец, и упомянул я о нем только затем, чтобы показать: независимо ни от чего первым Арефьевым в нашем роду был именно мой прадед Иван, сын Арефия, моего прапрадеда.

Как известно, в Росси XIX века, не говоря уже о XVII, фамилии носили дворяне, торговый люд, чиновники, мещане; крестьяне же, в большинстве своем крепостные, имели, скорее, прозвища; правда, иногда целая деревня – соответственно и крестьяне – получала фамилию своего помещика.

Зачастую только становясь рекрутом, крестьянин обзаводился фамилией, а заодно и отчеством – по имени своего отца; таких в списках нижних чинов армейских полков того времени предостаточно.

Так Иван, сын Арефия, стал Иваном Арефьевичем Арефьевым. Отсюда сделал я нехитрое предположение, что рожден прадед мой крепостным, в 1829-м или в начале 1830 года, а отец его, скорее всего, появился на свет между 1800 и 1805 годами в каком-нибудь селе или деревне той же Симбирской губернии.

Итак, отправной точкой является Симбирск, Симбирская губерния. Жителей тогда в губернии было миллион двести или миллион триста тысяч, из них непосредственно в Симбирске в 1850 году проживало тысяч двадцать с небольшим. Крестьян в губернии насчитывалось около миллиона, то есть подавляющее большинство, мещан – около пятидесяти тысяч.

Таким образом, крестьянское происхождение наших Арефьевых можно считать доказанным.

Симбирская губерния делилась на восемь уездов: Симбирский, Сенгилеевский, Сызранский, Буинский, Карсунский, Курмышский, Алатырский и Ардатовский, а до 1850 года в нее входили еще Ставропольский и Самарский уезды, которые отошли потом к Самарской губернии.

Уезды эти упомянул я здесь неслучайно – некоторые из них встретим мы в архивных документах полков Российской армии как места, откуда призывались рекруты; но это уже был результат поиска.

Что касается Ивана, отец мой все же говорил о Симбирске городе, а не о губернии. Тогда следует предположить, что даже в более широком толковании речь может идти, вероятно, о деревне Симбирского уезда, где родился прадед.

Известно, что с момента основания и до конца XVIII столетия город назывался Синбирском, а не Симбирском – простой народ употреблял старое название и в XIX веке, так, я думаю, выговаривал его и Иван Арефьев.

Всего же губерния включала восемь городов, более пятисот сел и более ста селец, около девятисот деревень. В самом Симбирске в 1850 году количество домов перевалило за две с половиной тысячи.

В конце XVIII – начале XIX века в Симбирской губернии насчитывалось много дворянских имений, владельцы их жили в городе и только временами наезжали в деревню, все чаще зимой.

Прапрадед мой, Арефий, и сын его Иван, как водилось тогда, на помещика работали три дня и три дня на себя (думаю, в последнем случае с большей охотою). Семья, где родился Иван, как и большинство крестьянских семей, была многодетной; сам он, братья и сестры рядом со взрослыми трудились и в поле, и в доме, ходили в лес по грибы и по ягоды. На озимом поле сеяли рожь, на яровом – овес и гречку, возможно, просо и пшеницу – в общем, жили как все. Выращивали в губернии и огурцы, капусту, картофель, даже арбузы с дынями, да только вряд ли появлялись они на крестьянском столе…

Рек и речушек, кроме Волги, здесь хватало – хочешь плавай, хочешь – рыбу лови. В самой Волге водилась белуга, севрюга, осетр, стерлядь, сом, да и другие реки были богаты рыбой, только вот белуга да осетр с севрюгой предпочитали волжскую воду. А уж по берегам – утки, дрофы – несть числа живности, всего и не перечесть. В лесах встречи с волком, лисицей или зайцем не считались редкостью.

Если Арефий владел каким либо промыслом – гнул дуги, мастерил деревянную или глиняную посуду, вил веревки, готовил рыболовецкую снасть, – вероятно, он и сына этому обучил.

Но крестьянский быт состоял не только из рабочих будней. Конечно, и праздники были, конечно, парни и девки плясали, водили хороводы, играли в свайку и городки, в том числе и на интерес. Команда городошников в четыре пять человек, если проигрывала, подставляла спины соперникам, и тогда мужики и парни весело, с прибаутками понукали своих «лошадок» и катили на них по деревне.

Девчата, когда ходили на гулянье, старались приодеться в яркие сарафаны. Молодежь каталась на качелях; парням нравилось поскакать с девицами на доске, перекинутой через бревно потолще: девчонку ловким толчком подбрасывали повыше – и визгу больше, и сарафан раздувается только держи.

Не редкостью были и кулачные бои, «стенка на стенку» не на праздники – это само собой, а один на один, по установленным правилам. Боец в лаптях, рубахе и рукавицах, изворотливый и ловкий, умел держать удары; такого уважали не только свои, но хорошо знали в окрестных деревнях и селах.

Зимой особой забавой становилось катанье с ледяных гор. Крутой берег реки возвышался на десяток саженей, скатывались на досках, на ногах, стараясь удержаться, но чаще мчались на том месте, что пониже спины, причем не только детвора и молодежь, но и мужички посолидней.

Иногда ледяную гору строили сами: доски, плотно схваченные, устанавливали на столбы опоры, наверху делалась ровная площадка, спуск в обе стороны заливался водой – туда еще попробуй заберись. Зато вниз пронестись – одно удовольствие, была бы охота…

В детстве Ванюше, как и другим детям, бабушка рассказывала сказки про домовых и леших, их хоть днем с огнем ищи – не найдешь, а все равно страшно. И такие сказки, где героями коза, корова, петух – их искать не надо, вот они – во дворе. Если слушал малец про волка, зайца да лису, тоже не диво: зайди в лес подальше, так и встретишь.

И вполне могла порассказать старая бабка про Емельяна Пугачева, для нее он еще не стал преданием, как Стенька Разин или Ермак, о которых, как о славных волжских атаманах, ходили легенды.

Дело в том, что дед и бабка Ивана родились где-то в восьмидесятых годах XVIII века, а их родители, соответственно, в пятидесятых. Пугачев же прошел по Волге в 1774 году, многие документы его ставки сохранились. В них упомянуты конкретные населенные пункты, где формировалось «царево» войско, отмечены имена, в том числе и рядовых участников бунта.

Интерес представляют, например, следующие материалы ставки Пугачева. Еще в конце 1773 года подписывал Пугачев именем «Государя Петра III» манифесты, «объявленные во всенародное известие» и обращенные к «верноподданным всякого звания и чина». В них, в частности, говорилось: «…Я уже вас всех пожаловал сим награждением: землею, рыбными ловлями, лесами… также вольностью…» «…Кто не повинуется и противится: бояр, генерал, майор, капитан и иные – голову рубить, имение взять… Не оставайтесь в неведении, пожалуйста». «А кто сей мой указ получит в свои руки, тот бы тот же час как из города в город, из жительства в жительство пересылал…»

И еще писал Пугачев: «Копию этого указа отправьте в разные стороны и во все края копию с копии, не задерживая нисколько, передавать из деревни в деревню». Такие вести расходились широко и без бумаги, зачастую летели от деревни к деревне, опережая «государевы» отряды. Существовала и «обратная связь»: крестьяне, например, Алатырского уезда слали Пугачеву прошение о передаче им помещичьего хлеба и скота.

Жители Симбирской (тогда еще Казанской) губернии в немалом числе сами составляли повстанческое войско. Не будем голословными: в пофамильных реестрах этих отрядов перечислены жители сел Ставропольского и Симбирского уездов.

Через Симбирск же, из Яика в Москву везли схваченного в 1774 году Емельяна Пугачева.

Таким образом, родители деда или бабки Ивана могли не только знать о Пугачеве, но быть очевидцами и даже участниками событий 1774 года в уездах Казанской губернии.

Выходит, наряду со сказками, легендами и поверьями, слышал Ваня весьма достоверные, передаваемые из поколения в поколение рассказы о событиях, что столь трагично разворачивались в родных ему местах за более чем пятьдесят лет до его рождения. В 1840 году жив был еще Салават Юлаев, девяностолетний пугачевский полковник отбывал пожизненную каторгу… Не знал этого Иван – на ту пору исполнилось мальчишке десять лет.

Жизнь крепостного крестьянина и в середине XIX века целиком зависела от нрава помещика, произвол которого – во всяком случае, до царствования Николая I – никем и ничем не ограничивался. Побои, издевательства и даже пытки крепостных, в том числе женщин, считались делом обычным, скорее нормой, чем исключением. Назначенный помещиком управитель, зачастую из самих же крестьян, вел себя порой более жестоко, чем барин. В годы царствования Николая Павловича было «трудно подыскать такое безобразие, которого помещик не совершал бы по отношению к крепостным людям». Несмотря на запрет, продолжалась и продажа крестьян.

И это – невзирая на прямое обращение царя к своим титулованным подданным: «Земли принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы приобрели их нашею кровью, пролитой за государство, но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью. …Этому должно положить конец».

Но жаловаться подневольному было некому, за всякое проявление недовольства наказывали его нещадно. В ответ крестьяне бунтовали, жгли помещичьи усадьбы, с наслаждением секли помещиков розгами – сводили счеты с ними. И такие расправы отмечались не единожды.

Известен случай, когда крестьяне барина не только высекли, но взяли с него расписку в том, что он не будет им мстить. Однако через некоторое время помещик отдал наиболее усердного крепостного «воспитателя» в солдаты. Тот предъявил сохраненную расписку приемной комиссии, и она стала известна при Дворе. Достоверно, что бывшему помещику камергеру пришлось с позором покинуть пределы России.

Не так уж были они бессловесны и забиты, наши предки – крепостные крестьяне, из которых в основном и формировались полки Российской армии.

В ответ на притеснения помещиков и управляющих убивали, душили, резали, стреляли в них и даже взрывали пороховыми зарядами. Для усмирения взбунтовавшихся посылали солдат, но среди крестьян находились такие, кто не винился под страхом любого наказания. Против обидчиков стояли порой всем миром, тогда карательные экспедиции выжигали целые деревни. Не даром на Руси бытует поговорка: «На миру и смерть красна!»

Такова хроника тридцатых, сороковых, пятидесятых годов XIX века. Как говорится, дальше ехать уже было некуда: призрак новой пугачевщины замаячил над Россией. Только официально зарегистрированных бунтов в царствование Николая I насчитывалось значительно больше пятисот.

Вот в такое неспокойное время и отдали в солдаты моего прадеда Ивана. Заглянем теперь в историю рекрутских наборов в Российской империи.

Начиная с правления Петра I размер повинности и порядок ее раскладки не определялись заведомо, а утверждались перед каждым набором, к тому же времени относится и установление пожизненного срока службы.

Если дворяне служили все поголовно, то для так называемых податных сословий повинность носила общинный характер, то есть конкретизировалось только число будущих рекрутов, а кого поименно назначить в армию, решало общество. Тогда же установили и солдатчину вместо наказания.

В 1732 году, при Анне Иоанновне, для дворян определили двадцатипятилетний срок военной службы, а в 1762 году Петр III своей грамотой о вольности дворянства и вовсе освободил их от нее. После первой турецкой войны, в 1793 году, вместо пожизненного конечный срок службы был установлен не более двадцати пяти лет.

Но вернемся в век XIX-й.

При Николае I империя делилась на две «полосы» – Западную и Восточную, предполагалось производить рекрутский набор с них поочередно, через год. В целом, порядок сдачи в рекруты к 1849 году определялся Высочайше утвержденным в 1831 году Уставом Рекрутским и рядом изменений и дополнений к нему. В Уставе излагалась сущность воинской повинности, порядок организации рекрутских участков и учреждения рекрутских присутствий, а также регламентировались: надзор за производством набора, порядок рассмотрения жалоб и ответственность за уклонение от службы. Там, в частности, говорилось: «Рекрутской повинности подлежат в Государстве мещане, казенные крестьяне разных наименований, крестьяне удельные, крестьяне помещичьи, свободные хлебопашцы и другие».

В 1834 году установлено было увольнение нижних чинов по выслуге двадцати лет в бессрочный отпуск на пять остальных лет – в этот период солдат фактически находился в запасе, но при необходимости его могли вновь призвать в армию.

Ко времени сдачи в рекруты Ивана характер воинской повинности все еще оставался общинным и таким сохранялся до 1874 года, когда повинность объявили всеобщей и личностной.

Чтобы представить себе возможный состав семьи Ивана, сына Арефия, остановимся подробнее на понятии «общинный характер повинности». Известно: веками в России преобладало общинное, рациональное начало – интересы общие доминировали над личностными; поэтому при выборе рекрута основное внимание обращалось на то, чтобы сдача его на службу принесла семье как можно меньше ущерба. Благосостояние дома в первую очередь зависело от числа рабочих рук: чем больше оставалось работников в хозяйстве, тем меньше ущерб семье. Именно эти, выработанные нашим народом традиции были фактически узаконены Рекрутским Уставом 1831 года.

Порядок отбывания воинской повинности, согласно этому Уставу, назывался «очередным» и заключался в следующем: «Все семейства вносятся в очередные списки, по порядку числа работников, то есть способных к труду в возрасте восемнадцати-шестидесяти лет. Каждая семья, до которой дошла очередь, ставит рекрута, если в ней есть лицо, годное физически, в возрасте двадцати-тридцати пяти лет». Причем предпочтение отдавалось холостому; если таковых оказывалось несколько, то старшему полетам; из женатых брали бездетных, если детей имели все женатые, тогда право выбора оставалось за родителями.

Сразу же оговоримся: очередной порядок действовал безусловно только в отношении мещан, казенных и удельных крестьян; что касается крестьян помещичьих, то для них очередь устанавливалась «по усмотрению» помещиков, это также определялось законом.

Истинных обстоятельств рекрутирования прадеда Ивана отец мой не знал, а знал ли дед Александр Иванович – неизвестно. Ясно одно: если Иван родился крестьянином и судьбу его решало общество или «справедливый» помещик, его старший брат, скорее всего к тому времени наверняка женатый, и оставался в семье тем работником. Возможно, живы были еще мать и отец, приблизительно пятидесяти лет от роду, по тем временам – старик со старухой. Семьи крестьянские, как правило, многодетные, значит, имелись у Ивана младшие братья и сестры.

Но допускаю и другое.

Если сдали сына старика Арефия в рекруты «по усмотрению» помещика (или помещицы) за проступок, следовательно, либо сам Иван, либо отец его чем-то не угодил барину: может, слово какое было сказано невпопад или поклонились не как положено, может, заступился Иван за приглянувшуюся дворовую девку… А то, глядишь, сотворил Ваня что и посерьезнее, Бог его знает. Впрочем, и сельское общество вполне могло определить в солдаты парня, который, по их мнению, исправлению не поддавался. Однако необходимо отметить: таковых, даже вместе с бродягами, в армии насчитывалось не более одного на сто человек.

Таким образом, оснований считать, что прадеда моего сдали в рекруты за проступок, почти никаких.

Итак, в то время как в Симбирской губернии – впрочем, как и по всей Европейской части России – крестьяне собирали урожай, спешили до дождей закончить работы, праздновали Всемилостивому Спасу, а затем Успение Пресвятой Богородицы, Императором Николаем I был подписан документ, который определил всю дальнейшую судьбу Ивана, а следовательно, моих предков по отцовской линии. Прочтем его:

ГОСПОДИНУ ВОЕННОМУ МИНИСТРУ

Манифестом, сего числа изданным, назначивъ произвесть очередной осьмой частный наборъ съ губерний Восточной полосы, за исключением губерний Орловской, Калужской и Тульской, и съ пяти губерний Западной полосы Государства, Повелеваю Вамъ:

1. Рекрут, которым по сему набору будутъ собраны, распределить в войска, сообразно данным Вамъ на сей предметъ повелениям, и 2. По предмету обмундирования рекрутъ, руководствоваться установленными для сего правилами.

В г. Варшаве Подписано:

августа 19 дня 1849 года Николай

Далее приведем описание документов, коими регламентировались все без исключения действия, направленные на исполнение рекрутского набора качественно и в срок, и отдельные выдержки из них.

Инспекторский департамент Военного министерства издает 20 октября 1849 года циркуляр, который подписывает Дежурный Генерал Главного Штаба. В нем, в частности, говорится:

«ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, утвердив Расписание о распределении рекрутъ по Манифесту 19-го Августа сего года, как очередного, осьмого, частного набора в Восточной полосе Государства граждан и однодворцев Западных губерний, и тептярей и бобы лей в Рекрутские Присутствия губерний назначать Воинскими Приемщиками штаб- и обер-офицеров по прилагаемой при сем ведомости» (то есть по утвержденному списку. – Авт.). А далее отмечается, что наблюдением за набором и выбором рекрутов «в Гвардию, Гренадеры, Артиллерию и Саперы (в элитные части того времени. – Авт.) командировать Генералов Свиты Его Императорского Величества и Флигель адъютантов по прилагаемому при сем списку».

Таким образом, сразу определялась персональная ответственность за качественное проведение набора, и высшие чины армии все вопросы должны были решать на месте.

Впервые предписывалось «рекрутам сего набора не брить лбов, а стричь им волосы на голове, по положению о нижних воинских чинах». Очень важное нововведение, ведь раньше выражение «забрили лоб» означало, что человека отдали в рекруты, а команда «Лоб!» следовала после медицинского осмотра и решения приемной комиссии. Большинство рекрутов знали: не дашь цирюльнику на водку, брить будет всухую, небо с овчинку покажется.

Кстати, счастьем необыкновенным была другая отметина: если брили не лоб, а затылок – выходит, забраковали, в рекруты не берут. Есть свидетельства, что зачастую, ошалев от такой удачи, парень голым выбегал на улицу из рекрутского присутствия, хорошо, если одежду прихватывал…

Набор рекрутов Восточной полосы, куда входила Симбирская губерния, на то время проводился с 1 ноября 1849 года по 1 января 1850 года (по другим сведениям, с 1 октября по 1 декабря 1849 года). Следующий набор в губернии, девятый, приходился нате же месяцы 1851 года.

Служил мой прадед, как уже отмечено, с 1850 года, значит, все сходится, и нас будет интересовать именно восьмой набор с Восточной полосы империи.

К концу осенних полевых работ по деревням и селам пронеслась весть о наборе, для многих она стала страшнее засухи или мора. Но делать нечего, семьи, где два три работника («двояки» и «трояки»), стали готовиться к сдаче. В дом старика Арефия тогда пришла беда неминучая, думаю, известно было и ему, и жене, что Ивана заберут, считанные дни живет он в родном доме, потом уж не увидят они сына никогда. Солдат мог погибнуть в бою с «басурманами», умереть от болезни или жестокого наказания, да и сами старики не рассчитывали прожить еще четверть века. Словом, провожали молодого, здорового парня, а горевали, будто хоронили его. В иной семье при таких обстоятельствах и уродство сына почиталось за счастье. Бывали случаи, когда парни калечили себя – рубили пальцы, выбивали зубы. О зачетной квитанции, которая могла бы выручить, никто и не думал: стоила она двести-триста рублей серебром.

В частных наборах, каким и стал восьмой набор 1849 года, брали по пяти рекрутов с тысячи душ, один шел от тридцати сорока семей, например, город Симбирск должен был поставить около ста рекрутов.

Набор в армию не затрагивал широкие слои общества в нынешнем понимании. Не казалось это событие для государства чем-то из ряда вон, скорее, наоборот: означало наличие профессиональной армии. Для семей, отдававших своих мужчин в рекруты, солдатчина становилась горькой, но естественной неизбежностью, остальное же население интересовали иные вопросы. Не было рекрутирование предметом обсуждения и на страницах печати – время дискутировать на эту тему еще не пришло, тогдашнего читателя занимали совсем другие стороны жизни. Например, «Симбирские губернские ведомости», еженедельная газета, сообщала обывателю о приезде в город почтмейстера, помещика или гвардии поручика и даже о том, где они поселились. Мы и теперь можем прочитать, что исправляющий должность сызранского городничего останавливался в доме девицы такой-то, а титулярный советник из Самары – в номерах Власова. Печатались и частные объявления:

«В городе Пензе пропала собака породы водолаз, росту большого, черной шерсти, кличка ему Богардъ. Кто доставит в Пензу, в дом г. Арапова, или известит, тот получит 35 рублей серебром».

Иван, как я понимаю, газеты этой не читал, думаю, был они вовсе неграмотен. Да, впрочем, платы за поимку водолаза на зачетную квитанцию все равно бы не хватило.

Нашу тему в какой-то мере затронула напечатанная в газете информация о требованиях Статистического отделения Министерства внутренних дел предоставить данные об общей сумме денежных взносов, собранных по Симбирской губернии за последние десять лет «вместо поставки рекрутов натурою». Видимо, как обычно, денег не досчитались, и данные министерских статистиков и губернских чиновников разошлись. Сумма эта осталась мне неизвестной. Впрочем, ясно, что нашего семейства она и не касается. Получило ли искомые данные Министерство, тоже большой вопрос.

Но вернемся к семье Арефия, где готовились к проводам Ивана и вспоминали грустную припевку:

Что под солнышком трава –

То солдатска голова.

Ай, бабушка Макарьевна!

Ай, тетушка Захарьевна!

Ох, кумушка Сысоевна!

Всей деревней заревут:

Ваньку в рекруты сдают!

Ох, сватьюшка разбоевна!

Ты прости, желанный Ваня:

Вот ужо те будет баня.

Ай, родная Прокофьевна!

Ай, выручи, полштофьевна!

Пришел день везти Ивана в присутствие, как водится, плач стоял в избе и на улице. Скорее всего, случилось это в ноябре или декабре, как теперь нам точно известно, 1849 года; к этому времени в губернию и уезды уже направили офицеров из полков для участия в приеме рекрутов, а прибыть они должны были не позднее 25 декабря.

В небольшой избе – сестры и братья. Где все, там и младшие, они плохо понимают, что происходит, но Ивана им жалко: он их нянчил, заступался, если соседские обижали. Смотрят с полатей, носами шмыгают…

Старший брат рядом с родителями, неловко ему: брат служить уходит, а он рядом с женой остается. Само собой, отец и мать сына благословили, крепится Арефий, успокаивает Ивана (да скорее жену): «Служба не петля, Бог даст, свидимся». Кто-то говорит: «За Богом молитва, за Царем служба не пропадает».

Старший брат и отвез Ивана в уездное Воинское присутствие. Розвальни, покрытые рогожею, уносили будущего защитника веры, царя и Отечества по уже заснеженной дороге все дальше от дома. И невольно оглядывался Иван, стараясь различить в заснеженной дали быстро уменьшавшееся черное пятнышко – свою избу. Пока деревня не скрылась из виду…

В Присутствии рекрутов осматривали лишь в светлое время – такое было строгое указание: темнело рано, при свечах иного признака болезни или увечья могли не заметить.

В передние комнаты Присутствия заводили вновь прибывших по десяти человек, сдатчики и родственники оставались во дворе. Здесь во время приема находились нижние чины жандармских команд, которые состояли вестовыми при офицерах корпуса жандармов. Следили они за порядком, всякие безобразия тут же пресекали, тех, кто пытался вдруг противиться, могли и в колодки посадить.

В следующих комнатах располагалась собственно комиссия. Рост рекрутов мерили специальным трехаршинным деревянным шестом, обитым жестью, расчерченным вершковыми метками и заверенным печатью Военной коллегии. В тот набор в армию брали мужиков не ниже 2 аршин 4 вершков роста, то есть 1 метра 60 сантиметров. При этом были четкие указания Инспекторского департамента Военного министерства: «все имеющие рост 2 аршина 5 вершков и свыше отправляются немедленно, по закрытии Присутствия, в губернские города, где выбирают из них (находящиеся там Генералы и Флигель Адъютанты) в Гвардию, Гренадеры, Артиллерию и Саперы недостающее число».

Росту в 2 аршина 5 вершков, то есть 165 сантиметров, из осмотренных и прошедших комиссию имели более половины парней да мужиков, но далеко не все отбирались они в элитные войска, учитывались и некоторые другие внешние данные, а также причины сдачи в рекруты.

Уездная комиссия состояла из офицера – Военного приемщика, лекаря, трех грамотных нижних чинов, прикомандированных из Гарнизонного батальона и Инвалидной команды, они-то и заполняли все установленные по форме бумаги.

Ивана, как и других рекрутов, внимательно осмотрели, измерили рост, в рот заглянули, записали возраст, имя и имя его отца, а потому в формулярных списках и иных документах значился теперь Иван Арефьев, сын Арефьев – так и пишется наша фамилия с декабря 1849 года. Указали в списках и какой деревни и уезда житель, какого помещика крепостной.

Потом выдали моему прадеду, как и прочим, «фуражную шапку темно зеленого сукна, без выпушки, по образцу, разосланному Комиссариатским Департаментом Военного Министерства», а также: шинель серого сукна с таковым же воротником, полушубок, брюки суконные темно зеленые, рукавицы суконные, две рубахи да две пары сапог, кроме того, ранец серого крестьянского сукна и «галстух» черного сукна. Что с этим «галстухом» делать, потом подсказали солдаты Инвалидной команды, сам Иван наверняка этого не знал.

Рекрутов из всех уездных Присутствий под охраной солдат внутренней стражи отправляли в город Симбирск, в Губернское воинское присутствие. Здесь они должны были находиться до сбора всей партии рекрутированных, туда же передавались формулярные списки и прочие отчетные документы.

А партии из симбирских рекрутов составлялись в 1849 году такие:

– 55 человек в Санкт-Петербург, в Штаб его Императорского Высочества для направления в Гвардейский корпус;

– 354 человека в Новгород, к Командующему резервной дивизией Гренадерского корпуса;

– 992 человека в город Славянск для резервной бригады 19-й пехотной дивизии;

– 498 человек в город Бахмут для резервной бригады 21-й пехотной дивизии;

– 164 человека в Симбирский внутренний гарнизонный батальон.

Всего получается 2063 рекрута, это расчетное число и значится в документах по Симбирской губернии, а кто-то еще от руки написал цифру 2152 и разницу вывел – 89. То ли в Инспекторском департаменте решили рекрутов с запасом брать (дорога-то дальняя), то ли иная была причина – не узнать теперь. Возможно, предусматривались случаи побегов, заболеваний и гибели в пути – отправлялись в дорогу зимой, в январе, пешим порядком по заснеженным трактам.

Впрочем, пешком шли не все, циркуляр Военного министерства гласил: рекрутов, отобранных в Гвардию, отправлять «на обывательских подводах». Берегли, значит, будущих гвардейцев, да и отобрали их по всей губернии чуть больше полусотни.

Флигель адъютанту полковнику князю Волконскому, который непосредственно отвечал за отбор новобранцев в Гвардию, артиллерию и саперные войска восьмого частного набора в Симбирской губернии, Иван чем-то не показался (как и остальные 1509 рекрутов, отправленных в пехоту): может быть, ростом не вышел, а может, внешностью не приглянулся. Во всяком случае, ни артиллерию, ни гренадеров, ни тем более Гвардию мой отец не упоминал, а такое бы вряд ли забылось. Значит, служил мой прадед в пехоте – получается именно так. Здоровьем Бог не обидел Ивана, следовательно, попал он в резервную бригаду 19-й или 21-й пехотной дивизии.

Правда, набирали еще во внутренний Гарнизонный батальон, но солдаты, что там служили, за пределы губернии попадали редко, там и женились, и детьми обзаводились – словом, дальнейшая судьба каждого из них не вписывалась в биографию моего прадеда.

Итак, 992 человека направлялись в город Славянск, Харьковской губернии, а 498 – в город Бахмут, Екатеринославской губернии, что верст на 50 южнее. Именно среди этих рекрутов, которые составляли три четверти общего набора 1849 года по Симбирской губернии, и был Иван Арефьев.

Казалось мне, теперь задача упрощается: поднимем материалы по полкам 19-й и 21-й дивизий – всего-то восемь полков! – найдем документы за нужные годы, а там должны быть списки нижних чинов, конечно, при условии, что они сохранились. Если сильно повезет, увидим послужные списки, в них указано и кто родители, и какой деревни житель. А дальше еще интереснее – можно определить и батальон, и роту, и, вероятно, в каких делах участвовал.

Но оказалось все, к сожалению, не так просто.

Издавна самым большим архивом военного ведомства считалось Московское отделение Архива Главного Штаба, так называемый «Лефортовский архив» (теперь РГВИА). Направление работы отделения еще сто лет назад определялось как «поверка послужных списков и выдача справок», однако сотрудники его всегда вели и большую научную работу, готовили служебные справки по Военному ведомству. Можно себе представить, насколько увеличились фонды этого архива за истекший со времени его образования период.

Я оказался не первым, кого интересовала собственная родословная. Как-то прочитал я в одной из статей, что деятельность архива увеличилась особенно за последнее время; случилось это, когда потомки участников Отечественной войны 1812 года, ввиду предстоящего юбилея, завалили архив просьбами о выдаче им документов дедов и прадедов. Вспоминали все же наши соотечественники иногда – и даже в массовом порядке, – что было и у них прошлое…

Заместитель директора РГВИА в беседе со мной сказал, что у них имеется около трех миллионов единиц хранения, и добавил: «В принципе у нас можно найти данные обо всех, кто служил в Российской армии со времен Петра до 1918 года».

Тогда как найти нужные сведения? Единого системного каталога нет по войсковым частям, тем более нет именного указателя. Теоретически современная компьютерная техника позволяет это сделать, но подготовительную работу должны проводить десятки и десятки специалистов архивистов, а затем и программистов. А где взять на это средства? При нынешнем финансировании сохранить бы имеющиеся дела, многие из них требуют реставрации. Здание же, основные хранилища давно нужно ремонтировать, необходимо спасать ценнейшие материалы, спасать саму нашу историю. Невелик штат квалифицированных сотрудников – чтобы привлечь специалистов, необходимо установить в архивах принципиально иную схему оплаты труда.

Думаю, что и через десять лет такая систематизация не будет завершена, а жаль – именно по Военному министерству документы оформлялись и сохранялись с особым усердием, они о многом могли бы поведать, в том числе о конкретных лицах – не только героических генералах и фельдмаршалах (о них много написано книг и диссертаций), но и о рядовых офицерах и солдатах, их – тысячи фамилий в архивных документах. Потомки защитников Отечества живы и не знают, даже не подозревают, кем и какими были их пращуры.