Первая даль поэта
Первая даль поэта
Александр Трифонович Твардовский. Из письма:
«Летом 1928 года мы с Сергеем Фиксиным, смоленским поэтом, совершали поездку „с целью изучения жизни и быта“, как было, помнится, указано в нашем мандате от смоленской комсомольской газеты, по маршруту: Смоленск – Брянск – Орел – Курск – Харьков – Симферополь – Севастополь.
Так как, имея наше командировочное удостоверение, мы командировочных, конечно, не получали, то в названных городах мы делали остановки с целью заработка. В Брянске на нефтебазе перекачивали вручную нефть из железнодорожных цистерн в баки, в Севастополе работали „кто куда пошлет“ на экскурсионной базе и во всех этих городах еще сбывали свои стихи в местных изданиях». [2; 39]
Сергей Андреевич Фиксин:
«Суть того памятного путешествия заключалась в юношеском стремлении „повидать белый свет“.
Как говорится в песне, „были сборы недолги“ – две смены белья на каждого да по десятку стихотворений, аккуратно переписанных от руки. Все это вместе с хлебом, колбасой и махоркой уложено в брезентовые портфели и поверх затянуто бечевкой. На случай дождей прихватили по старому плащу, да других-то и не было; у меня – серый, с разными пуговицами, у друга – цвета кирпича.
Хоть путь был загадан и долгий, денег у нас едва хватило только на билеты до Брянска. Но головы об этом не болели: с нами крепкие руки, надежные плечи, взаимные шутки и дружелюбные подтрунивания.
В Брянск приехали мы рано утром – от Смоленска это всего восемь часов езды. ‹…›
Работая в Нефтесиндикате, я приглянулся заведующему смоленской автобазой, старому большевику Павлу Матвеевичу Щелкунову. Он аккуратно следил за моими стихами в газетах и удивлялся, как это я „с таким талантом“ не вылезаю из промасленной парусиновой спецовки. И вот этого нефтяника-стихолюба еще до нашего „похода“ перевели на такой же начальственный пост в Брянск. Моя идея податься к нему была всецело поддержана другом, и мы, не теряя времени, отправились.
Нефтебаза находилась на окраине города, у самой железной пороги. Щелкунов, тучный бритоголовый дядька, встретил нас по-отечески. ‹…› Мы откровенно изложили ему свои замыслы и за скромным семейным чаем пришли к такому устному соглашению: два молодых проезжих стихотворца берутся по указанию завбазой перекачивать нефтепродукты из вагонов-цистерн в резервуары. За каждую цистерну бензина или керосина – три рубля. За нефть – на рубль больше. Ночевать в караульном помещении, вместе с милицейской охраной. ‹…›
Во второй половине дня, вооружившись насосом и тяжелой гофрированной кишкой, мы уже освобождали нутро первой цистерны. Не помню сейчас, сколько времени отнимала у нас каждая такая накаленная солнцем махина, но больше двух за день мы не одолевали. ‹…›
Брянской нефтебазе мы отдали совсем малую, почти незаметную частицу нашей жизни – не более десяти суток. Но зато дни эти помогли нам уверовать в неодолимую силу труда, и дальнейший путь уже не казался нам слишком рискованным и неясным». [2; 40–41]
Александр Трифонович Твардовский. Из письма:
«В Орле, помнится, нас встретил и приветил М. Киреев. В городе мы пробыли не более суток, ночевали в Доме крестьянина». [2; 39]
Михаил Михайлович Киреев (1903–1971), прозаик, переводчик:
«Я работал в ту пору секретарем редакции „Правда молодежи“. ‹…› Как-то жарким летним днем 1928 года в мой „кабинет“ (это был большой пустой зал с единственным столом в углу) энергичной походкой вошли два бодрых парня в поношенных сиреневых майках.
Представились. Стихотворцы из Смоленска – Твардовский и Фиксин. Едут в Крым, и, по всему видно, едут налегке. Через минуту-две мы сообща читали стихи наших новых – мимолетных – друзей, читали обрадованно, с неподдельным интересом… Стихи эти дышали подлинной поэзией. Особенно, помню, поразила нас „Уборщица“ Твардовского. Простая, „прозаическая“ тема, а вот берет за душу!
Так начиналась первая даль поэта…» [2; 39–40]
Сергей Андреевич Фиксин:
«О Курске особых воспоминаний как-то не осталось. В этом городе мы пробыли около двух суток: первый день устраивали свои дела в „Курской правде“, а назавтра до глубокой ночи бродили по вокзалу в ожидании харьковского поезда.
Харьков поразил нас своим неоглядным цветником на привокзальной площади. Вдобавок ко всему утро выдалось настолько ясным, теплым, что сразу поверилось в удачу.
В газете „Харьковский пролетарий“, куда нам посоветовали обратиться со своими стихами, встретил нас высокий, худощавый человек по фамилии, если не изменяет память, Ярошевский. Сейчас представляю его смутно, но помню его доброжелательность и умение отличать в стихах зерно от половы. Еще помню вошедшую к нам при чтении стихов пожилую женщину, изящно одетую и довольно красивую. Она была, кажется, заместитель редактора. Женщина, надев пенсне, читала наши стихи молча и в такт ритму удовлетворенно кивала головой. Мы наблюдали за ней и чувствовали, что стихи ей нравятся.
– Милые ребята, – как-то неожиданно сказала она, дочитав последнюю строчку и сняв пенсне, – скажите честно: вы ждете похвалы или денег? Только честно!
Подыскивая более удобный вариант ответа, я растерялся. Но мой друг нашел его сразу:
– Ни того, ни другого. Два билета до Симферополя.
– Так вот, будет то и другое. Надо как-то ребятам помочь, – обратилась она к Ярошевскому и передала ему наши листочки. – Выберите сами. И напишите в бухгалтерию.
Тут Твардовский, сидевший рядом, больно ущипнул меня за колено. Я ответил ему тем же. Произошел взаимообмен чувствами. Словами такое не передашь. ‹…›
Симферополь оказался куда малолюднее и тише Харькова. А зелени, цветов и синего неба здесь было, пожалуй, даже больше. Для полноты блаженства не хватало лишь одного Черного моря, но и до него уже можно было дойти пешком.
Особенно памятным событием в этом городе осталось вынужденное столкновение моего друга с незадачливыми работниками из местной газеты.
Не спеша продвигаясь к центру города, в одном из киосков покупаем литературное приложение к газете „Красный Крым“ – еженедельник наподобие теперешней „Литературной России“. Разве что потоньше. Перелистываем, просматриваем. Твардовский делает последнюю затяжку, отбрасывает окурок и с присущим ему юморком заключает:
– Тут, если чего и недостает, так это наших стихов. Придется друзей выручить!
Под чертой последней полосы читаем адрес редакции и не задерживаясь отправляемся „на выручку“ „Красному Крыму“.
Что представляли собой принявшие нас там люди, сейчас сказать затрудняюсь, но отлично помню – у Твардовского они отобрали в очередной номер стихотворение „Горькому“. ‹…›
И вот наконец Севастополь. Это уже все. Можно сказать, – добрались.
‹…› Неторопливо шагая по раскаленным плитам города русской славы, не пропускаем ни одной вывески, ни одного газетного стенда. Спрашивать же у людей было как-то совестно – ведь даже сами точно не знали, чего ищем.
Бродили-бродили и наконец, кажется, набрели: „Экскурсионная база Наркомпроса“. ‹…›
Нас поместили отлично. Комнатка оказалась как раз на две койки. ‹…›
Как-то утром нас разбудил незнакомый голос:
– А ну-ка, братья писатели, вставайте, поговорим!
Мы быстро вскочили. Перед нами стоял человек в легком чесучовом костюме. На вид он был довольно молод, но все же старше нас. Ранним гостем оказался сам директор базы Дмитрий Иванович Кузнецов. ‹…›
– Вот что, друзья мои, – начал он после краткого с нами знакомства, – вы долго еще собираетесь у нас пробыть?
Истинных намерений директора мы сразу не угадали и как-то смутились, хотя тон его обращения к нам казался мягким и добрым и по всему чувствовалось, что человек о нас уже наслышан. Может, только это и придало нам смелости ответить не задумываясь:
– Пока не намекнут…
Кузнецов приятно улыбнулся.
– Так вот, я и хочу намекнуть, но только о другом. Хотите у нас поработать до конца сезона?
Мы с Твардовским молниеносно переглянулись и, как по сговору, подвинулись со своими табуретками поближе к директору, что уже почти означало наше согласие. И он понял это.
– Значит, по рукам? Отлично. Работой мы вас не задавим, ребята вы, я вижу, здоровые. Теперь слушайте. База у нас плановая, едва хватает мест даже предъявителям путевок. А такие кустари, вроде вас, валят к нам и днем, и ночью. И отказывать им грешно, и помещать некуда. Так вот, братцы писатели, я договорился со школой имени Шевченко занять их помещение под свой филиал. До сентября оно все равно пустует. В чем будет состоять ваша первая задача? Сегодня же идите в эту школу – она тут, рядом, по улице Карла Маркса, – и перетащите все парты в подвал… Шевченковский филиал потом будет закреплен за вами. Об этом после.
‹…› Со школой мы справились быстро. К обеду следующего дня вместо парт уже стояли чисто застланные раскладушки, а на двери самой маленькой комнаты красовалась художественно выполненная табличка: „Комендант“. Этот громкий чин был присвоен автору сих воспоминаний. Директор сдержал свое обещание, филиал базы предоставил в полное наше распоряжение. Должность же моего Трифоныча звучала еще многозначительнее: „Агент по доставке экскурсантов с моря и суши“. Это означало, что к такому-то поезду или пароходу мой друг должен отправляться на вокзал или пристань и встречать прибывших путешественников. Путевки проверять на месте: у кого они есть – на правую сторону, у кого нет – на левую. И так, группами, все следуют за агентом в город. Дорога одна. „Плановые“ по пути остаются на основной базе, а „кустарей“ Твардовский доводит до нашего филиала. Здесь мы проверяем их документы, берем за ночлег и выписываем квитанции.
Люди у нас долго не задерживались, самое большее – двое-трое суток, пока не обойдут все севастопольские и окрестные достопримечательности.
А вечерами вся молодежь нашего филиала – и хозяева, и „квартиранты“ – собиралась в пришкольном садике, выносила свои табуретки и устраивала импровизированные концерты. В ход шли и гармошки, и гитары, и мандолины – все, что испокон сопутствует юности при любых обстоятельствах. Сами же мы только могли читать стихи, но в силу своего „служебного положения“ воздерживались и от этого. Посильное участие принимали разве только в общем хоре, где голоса наши, конечно, не выделялись.
‹…› В середине августа появилась заметка в местной газете „Маяк коммуны“. Дословно цитировать ее не берусь, но всю суть помню отлично. В ней говорилось, что экскурсионная база открыла в помещении школы имени Шевченко свой филиал, что в пришкольном саду вечерами, до поздней ночи, стоит невообразимый шум, не смолкают песни и музыка, мешающие соседям спать, что руководят этим филиалом два невесть откуда приехавших экскурсанта, не имеющих никакого отношения к системе Наркомпроса… ‹…›
Не успели мы прочесть заметку, как открылась дверь и в комнату вошел Дмитрий Иванович Кузнецов. На лице директора были смущение и досада. Сел на свободную табуретку и хлопнул по столику своей широкой ладонью.
– „Проведемте, друзья, эту ночь веселей!“ – Он угодил как раз по развернутой на столе свежей газете. – Ах, вы уже читали? – И не стал разъяснять актуального смысла этой седой студенческой песни. Да мы и так поняли его…
Разговор состоялся утром. А вечером того же дня в квартире Кузнецова был устроен прощальный ужин в честь отъезжающих на родину двух самых молодых и исполнительных, но не входящих в систему Наркомпроса работников. ‹…›
В конце вечера нам были вручены совсем непредвиденные подарки – по светлому летнему костюму и по головке голландского сыра. Костюмы, видимо, потому, что их у нас не было. А сыром мы всегда восхищались за завтраком, и это не осталось незамеченным». [2; 42–54]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.