Мое возвращение в дивизию

Мое возвращение в дивизию

В Петрограде я пробыл недолго, получив депешу от своего заместителя, что мою дивизию перебрасывали в район Гренадерского корпуса. Это меня страшно встревожило, т. к. дивизия не была еще окончательно сформирована и потому я поспешил выехать пятью днями раньше срока, успев за свое краткое пребывание в Москве и Петрограде заказать Земскому союзу 200 комплектов парной интендантской упряжи для дивизионного обоза дивизии и закупить 40 пудов лоскута кожи для починки сапог, послав депешу дивизионному интенданту для высылки приемщиков.

На обратном пути в Минске мне удалось испросить у Эверта отсрочку для переброски дивизии в район Гренадерского корпуса на два дня. 6-го января я вступил в командование и, в первый же день, был обрадован полученным известием о переименовании моей 131-й пехотной дивизии в 15-ю Сибирскую стрелковую и полков в 57-й, 58-й, 59-й и 60-й Сибирские стрелковые.

Я отдал об этом в приказе, написав следующее:

«Государю императору в 21 день декабря 1916 г. благоугодно было высочайше соизволить на присвоение вновь сформированной 131-й пехотной дивизии наименование 15-й Сибирской стрелковой дивизии и последующую нумерацию полков 57, 58, 59-го и 60.

Усмотрев в этом высочайшем повелении высокий знак монаршего внимания к полкам вверенной мне дивизии, сформированной, главным образом, из сибирских полков 3-го Сибирского армейского корпуса, я от всего сердца приветствую всех гг. офицеров и стрелков вверенной мне дивизии с новым дорогим для них наименованием. Я твердо уверен, что все чины дивизии от мала до велика приложат все свои силы и уменье, чтобы доказать своей боевой работой, что они достойны оказанной им Высочайшей милости».

Это переименование привело в восторг как офицеров, так и нижних чинов, гордившихся званием стрелка и я получил от всех командиров полков депеши с выражением благодарности за оказанное мною в этом содействие.

В этот же день к моей дивизии придан был 135-й военно-санитарный транспорт, ввиду того, что дивизионный обоз еще не был окончательно сформирован.

7 января прибыл вновь назначенный начальник штаба полковник Суходольский[563] и я, к моему большому сожалению должен был расстаться со Станиславским, которому надлежало вернуться к месту своего служения в Главное управление Генерального штаба.

Получив от них донесения о принятии и сдаче должности начальника штаба, я отдал 9 января следующий приказ по дивизии:

«Полковник Суходольский и подполковник Станиславский рапортами от 9 сего января за №№ 1607 и 1608 донесли, первый о принятии, а второй о сдаче им должности начальника штаба вверенной мне дивизии. Расставаясь ныне с подполковником Станиславским, я долгом посчитаю выразить ему от лица службы мою сердечную благодарность за отличное исполнение им обязанностей начальника штаба с самого начала формирования дивизии. На долю подполковника Станиславского выпала нелегкая задача по формированию штаба, – с этой очень сложной ответственной задачей подполковник Станиславский справился блестяще, и все это формирование свершилось быстро, незаметно, как бы само собой.

Несмотря на то, что вступая в и.д. начальника штаба дивизии он знал, что вступает в нее временно впредь до прибытия нового начальника штаба, подполковник Станиславский отдался порученному ему делу более чем добросовестно, отдавая ему все свои силы, вкладывая всю свою душу, – такое отношение к делу не могло не оказаться благотворным; приехав во вверенную мне дивизию и вступив в командование ею 23 ноября минувшего года, я уже застал штаб не только сформированным, но, что мне особенно бросилось в глаза, – это уже налаженная и дружная работа всех его чинов. В дальнейшем мое первое впечатление только подтвердилось, и я встретил в лице подполковника Станиславского ценного, дорогого мне помощника. Выражая Андрею Васильевичу чувство моего глубокого уважения за его выдающуюся преданность своему долгу, за его отеческое попечение о подчиненных ему чинах и за его всегда высокочестное правдивое отношение при всех возникавших вопросах, я прошу его принять мои самые задушевные пожелания счастья и удовлетворения в дальнейшей его службе по Генеральному штабу.

Счастливый путь Вам, дорогой Андрей Васильевич, и не забывайте молодую 15-й Сибирскую дивизию, которая с признательностью будет помнить своего первого начальника штаба».

8 января получено было приказание главнокомандующего армиями Западного фронта 15-ой Сибирской дивизии к вечеру 9-го числа перейти в район Гренадерского корпуса. Дивизия моя считалась сформированной, хотя многого еще ей не доставало и это меня крайне заботило. Но делать было нечего. <…>[564]

Перед уходом дивизии из района Койдонова все стрелки получили подарки, присланные им в большом количестве.

Наибольшая часть была из Москвы, из других мест особенно трогательные подарки были из Вышнего Волочка от учеников реального училища, среди них между прочим перископы собственноручной работы.

12 января устроился со штабом в имении «Вольна» в помещичьей усадьбе.

Переход полки сделали отлично, несмотря на трудные условия и сильные морозы. Перед выступлением я объехал все четыре полка частью верхом, частью в автомобиле, напутствовал их благословив каждый полк иконой. Вслед за полком выступил походным порядком и я с некоторыми офицерами штаба, чтобы иметь возможность по два раза объехать и посетить все полки в походе.

Впечатление от бодрого вида полков было очень хорошее, отсталых были единицы. По прибытии на место стоянки я явился к командиру Гренадерского корпуса генералу Парскому[565], который чрезвычайно любезно меня принял, пригласил пообедать и сам познакомил меня со всем штабом. Парский произвел на меня впечатление очень хорошего человека, но не боевого, его любили за его снисходительность, но авторитетом он не пользовался, т. к. был далеко не самостоятелен и колебался в решениях. Ко мне относился он очень хорошо, но я бы предпочел иметь более строгого и обладающего большой энергией начальника. Он настолько был мало самостоятелен, что советовался иногда даже со своим денщиком, находя что у того много здравого смысла. Помню, как я был поражен, когда он при мне как-то при разрешении какого-то вопроса (это было после переворота), позвал своего вестового, чтобы спросить его мнение. Объезжая полки своего корпуса, он любил говорить очень длинные речи, по содержанию может быть и очень хорошие, в чисто христианском духе, но не производившие впечатления и наводившие скуку.

При этом приезжая в какую-нибудь часть и желая обратиться к нижним чинам с речью, будучи небольшого роста, он требовал табуретку, вставал на нее и таким образом произносил свою речь, что выходило комично и не соответствующе званию корпусного командира. Почему он в таких случаях не приезжал верхом, что было бы несравненно приличнее, я не знаю.

Начальником штаба был Генерального штаба генерал Довгирд[566], человек знающий, да и в смысле энергии не далеко ушедший от своего начальника. Весь штаб производил впечатления какого-то патриархального учреждения, не подходившего к переживаемому времени и боевой обстановке.

Корпусной интендант[567][568], фамилию его не помню, был человеком мало заботившимся о своем деле, чтобы добиться чего-либо от него, надо было испортить много крови, я всегда с ним препирался и не отставал от него, пока не получал требуемого. Мне помогало то, что со мной считались и я добивался своего, что выводило всегда дивизию из затруднительных положений, особенно по продовольственной части. Моя настойчивость и самостоятельность делали свое дело.

Я объяснил Парскому, в каком тяжелом положении находилась тогда молодая дивизия, не имея своей артиллерии, своего обоза и своих лазаретов, которые в то время еще не были окончательно сформированы. Эти недочеты возмещены были приданными мне временно батареями 81-й артиллерийской бригады, а взамен дивизионного обоза и доставки хлеба из корпусной хлебопекарни предоставлены были мне, помимо 60-го и 135-го транспортов, еще и повозки из корпусного транспорта, но это было все не то, т. к. распоряжаться чужими частями, не чувствуя себя хозяином, всегда было нелегко. Что касается лазаретов, которые формировались в Москве вдали от моего наблюдения, то хотя они и пришли, но я ужаснулся, увидев их.

Все, от состава врачей и кончая последним обозным, были самого низшего разбора. Прошло много времени, пока мне удалось привести их в христианский вид. Поэтому я не решился их развернуть и взамен их придали моей дивизии Курско-Знаменский лазарет, великолепно оборудованный и с отличным составом врачей и всего персонала. Богодуховский передовой отряд пришлось временно оставить в прежнем районе, и только через 10 дней мне удалось найти ему помещение и перевести его.

От командира корпуса я узнал, что дивизии моей придется, через несколько дней стать на позицию, сменив 81-ю пехотную и потому мне надлежало подготовиться к этому, тем более, что позиция предстояла очень трудная и серьезная. Ознакомившись в штабе корпуса с условиями ее, я вернулся в госп. дв. Вольна, где расположился штаб моей дивизии. Огромный помещичий дом вместил в себя весь штаб, только некоторые отделения пришлось расположить во флигелях. У меня оказалась хорошая просторная комната, но такая холодная, что нагреть ее никак нельзя было из-за неисправности труб, приходилось заниматься в полушубке. А морозы, как на грех, стояли жестокие, все время термометр не поднимался выше 20° мороза.

Устроившись возможно удобнее, наладив работу в штабе, я посетил своих соседей – начальников дивизий, переговорив с ними и узнав от них все подробности той позиции, которую мне предстояло занять.

Объехав затем все полки, посетив лазареты и ознакомившись с местами расположения всех батарей, приданной мне 81-й артиллерийской бригады, которой командовал генерал-майор Борисов[569], дельный, честнейший и благороднейший человек, я 15 числа отдал приказ о вступлении дивизии на позицию. <…>

В этот же день я окончил начатый мною неделю тому назад труд: «Наставление 15-й Сибирской стрелковой дивизии на случай газовой атаки противника» и отослал в Петроград в типографию для отпечатания.

По выходе из печати брошюра эта, приложенная здесь, была создана и отправлена в дивизию во все части до рот и команд включительно и всем офицерам и взводным. <…>[570]

16 января я объявил в приказе по дивизии следующий приказ по Гренадерскому корпусу, отданный генералом Парским о подвиге двух нижних чинов 2-го гренадерского Ростовского полка, достойный подражания.

«1-го января сего года взят пленный при следующих обстоятельствах: вечером, 31-го декабря, 2-го гренадерского Ростовского полка ефрейтор Зайкин[571] и гренадер Мовлян[572], вызвавшись охотниками, поставили в 30–35 шагах от проволочных заграждений противника плакат, на котором было написано по-русски и по-румынски: «С Новым Годом!» и повешено 2 фунта хлеба, колбаса, 2 пустых банки от консервов и бутылка.

Вырыв у плаката окопчик, оба разведчика залегли и там пролежали до вечера 1-го января. В течение дня немцы обстреливали наш плакат разрывными пулями, а с наступлением сумерек, около 17 часов, один немец вышел из окопа и подошел к плакату, увидев засаду, он бросился бежать.

Один из разведчиков бросил в пленного 4 ручных гранаты, которые хотя и не разорвались, но остановили немца и он, видя направленные в себя винтовки, вынужден был сдаться.

Разведчики, захватив пленного, начали отходить и по ним из окопа был открыт ружейный огонь, в ответ на который отдельные взводы 2-й и 4-й батарей 1-й Гренадерской артиллерийской бригады открыли огонь по стрелявшим и тем облегчили отход двух храбрецов.

Отмечаю с удовольствием продуманную и остроумную разведческую хитрость, давшую пленного без потерь с нашей стороны и от лица службы объявляю мою благодарность инициаторам этого и составителю плана командиру 10-й роты 2-го гренадерского Ростовского полка подпоручику Батурину[573] и вр. командующему 3-м батальоном поручику Георгианову[574], а молодцов ефрейтора Зайкина и гренадера Мовляна награждаю Георгиевским крестом 4 степени, первого за № 132262 и второго за № 131267».

17-го моя молодая дивизия уже стояла на позиции. Позиция эта на всем фронте Гренадарского корпуса была самая серьезная, хотя протяжением она была всего 3 версты. Немецкие окопы сближались с нашими в некоторых местах до столь близкого расстояния, что нас разделяло только одно общее проволочное заграждение в два хода, за неимением места сделать таковые с обеих сторон, ручные гранаты можно было перекидывать свободно из одних окопов в другие, что со стороны немцев практиковалось почти ежедневно.

В одном месте, где расстояние между нашими и немецкими окопами было не более 30 шагов, как раз на середине этого расстояния, находился колодец, которым за отсутствием другого, приходилось пользоваться и нашим и немцам.

Потребность была так велика, что между немцами и нашими состоялось молчаливое соглашение и каждое утро за водой ходили сначала немцы, а затем наши, причем никогда в это время ни одного выстрела, ни с той стороны, ни с другой стороны не было. Я раз пришел специально посмотреть на эту оригинальную картину.

Кроме того трудность позиции состояла в том, что местность за нашими окопами на расстоянии 2-х верст была совершенно открытая, что не позволяло подвозить пищу днем, приходилось это делать один раз в сутки с наступлением темноты и подвезя кухни к открытому месту, нести пищу до окопов 2 версты в ведрах. Для того, чтобы она при переноске не охлаждалась, были устроены особые двойные ведра, вставлявшиеся одно в другое с промежутком, наполняемым горячим углем, т. к. на позиции в виду близости немцев костров для разогревания пищи отнюдь разводить нельзя было. С дровами для кухонь и добывания угля было тоже очень трудно, их приходилось подвозить за 25 верст, ближе лесов не было.

Смену полки провели блестяще, без суеты, тихо, в полном порядке; я не без волнения ожидал телефонного доклада об окончании смены и все время прислушивался, не стреляют ли немцы?

В первый же день я отправился в окопы правого участка и хотя они занимали по фронту всего 1 версту, мне пришлось потратить на обход их и ознакомление с ними от 10 утра до 7 вечера, благодаря массе опорных пунктов, узлов сопротивления и нескольких линий. Эта укрепленная полоса представляла собой целый лабиринт с ходами, переходами, лисьими ямами и т. д. Разобраться в этом лабиринте было очень трудно, ориентироваться тоже. Вернулся я к себе совершенно разбитый.

Немцы не стреляли, пока я ходил по окопам, но когда я шел обратно по открытому месту, то весь мой путь они забросали гранатами, не принесшими однако мне никакого вреда. В первый же день были первые жертвы – один стрелок 59-го полка убит пулей в голову, другие два ранены.

Отдохнув один день, я, на следующий, обошел окопы левого участка, изучая его. Получив опять большое количество подарков, состоявших преимущественно из теплых вещей, столь нужных при непрекращающихся морозах, часть из них была из склада императрицы, другая из Земского союза, я раздал их мерзнувшим в окопах стрелкам.

В это время я был очень обрадован приходом в дивизию в мое распоряжение третьей саперной роты Гренадерского саперного батальона, той самой, которая работала у меня в Бородине в 1912 году и о которой я писал такие восторженные отзывы в своих воспоминаниях за тот год. Почти весь состав роты был тот же, и когда я приехал к ним, то оглушительное «Ура!» раздалось на мое приветствие. Эта рота так же усердно как и в Бородине, работала у меня на моей трудной позиции все время своего прикомандирования.

К 21-му января я успел уже основательно ознакомиться как с окопами, так и с расположением полков в резерве, обозов, команд и т. д. Результатом этого ознакомления с частями дивизии явился мой приказ за № 69 от 22 января 1917 года:

«1. Обойдя расположения всех полков дивизии и подробно ознакомившись со всей боевой позицией, как первого, так и левого боевых участков, я не мог не обратить внимания на чрезвычайную сложность той позиции в смысле расположения окопов, укрепленных пунктов, ходов сообщения и т. д. Несмотря на то, что я обходил позиции непосредственно после смены, мне было отрадно убедиться, гг. батальонные и ротные командиры успели уже разобраться во всех деталях на своих позициях.

Благодаря этому и смена полков, произведенная на обоих участках одновременно, прошла так блестяще, что не вызывала никаких активных действий со стороны противника. За такое серьезное отношение к делу по ознакомлению с позицией и за столь заранее продуманный план смены полков на таком сложном участке я долгом почитаю от лица службы благодарить командиров 59-го и 60-го Сибирских стрелковых полков, батальонных и ротных командиров.

Полки, находящиеся в дивизионном и корпусном резервах, расположились хорошо, особенно 58-й Сибирский стрелковый полк, благодаря тому, что весь полк сосредоточен вместе. Несколько труднее в этом отношении 57-му полку, разделенному на три части. Предлагаю командиру 57-го Сибирского стрелкового полка обдумать вопрос более сосредоточенного расположения батальонов и команд полка не в ущерб, конечно, боевым задачам.

Переходя затем к расположению команд, обозов I разряда и околотков полков, находящихся на позиции, я нахожу их слишком разбросанными и удаленными, особенно, в 59-м Сибирском стрелковом полку, необходимо принять меры возможно более сосредоточенному их расположению для облегчения надзора за ними.

Что касается околотка 59-го полка, то я нахожу его совершенно не на месте, слишком он далек от расположения полка, также и обоз I разряда. Все это, постепенно подыскав соответствующее помещение, надо изменить. Предлагаю командиру полка по выработке своих соображений мне доложить.

Переходя, затем, к внутреннему порядку осмотренных мной полков и к найденным недочетам, укажу наиглавнейшие:

1. При обходе моем левого боевого участка мне бросились в глаза винтовки 3-го взвода 5-й роты 60-го Сибирского стрелкового полка, сплошь покрытые густым инеем и запорошенные совершенно снегом. Произошло это вследствие небрежности взводного, который поставил винтовки как раз перед дымовой трубой, выходящей из землянки, где находился и сам взводный. Дым, выходящий из трубы, прямо окутывал винтовки, которые очевидно и индевели и примерзали на сильном морозе. Несмотря на то, что рота эта прибыла до 11-ти часов, когда я делал обход, не удосужился обратить внимание на винтовки, также и временно командующий ротой тоже равнодушно отнесся к такому вопиющему безобразию. Объявляю временно командующему 15-й ротой прапорщику Фищенко[575] выговор, а взводного, у которого под самым носом происходило это безобразие, старшего унтер-офицера Андрея Гусака[576] смещаю в отделенные командиры с переименованием в младшие унтер-офицеры и переводом в другую роту. Обращаю внимание командира 60-го полка и временно командующего 2-м батальоном на этот печальный случай. Приказываю всем начальствующим лицам всех степеней частей вверенной мне дивизии обратить самое серьезное внимание на хранение и бережливое содержание оружия. Я во многих ротах при обходе позиции делал замечания по этому поводу. Казалось бы, почетное звание стрелка обязывает каждого хранить свою винтовку и беречь ее, как зеницу ока, а между тем, это не всегда так. Можно не доесть, не доспать, но винтовку вычистить, протереть – это первое, что должен сделать стрелок, помолившись Богу. В этом духе и надо воспитывать стрелка. Я очень надеюсь, что подобных случаев, как описанный, во вверенной мне дивизии больше не будет.

2. Телефонная связь оставляет желать лучшего, провода во многих местах, особенно на правом боевом участке, проведены беспорядочно, без системы, переплетаются между собой, изоляция во многих местах отсутствует. Приказываю немедленно заняться упорядочением этого серьезного дела.

Что касается других мелких замечаний и пожеланий, которые я лично высказывал при обходе, предлагаю принять к точному руководству.

3. В одном из полков вверенной мне дивизии за январь месяц были три самовольные отлучки стрелков в тыл, которые так и не возвратились. У нас принято как-то формально относиться к подобным явлениям, с чем я примириться не могу.

Приказываю в подобных случаях немедленно мне доносить телефонограммой с копией дивизионному коменданту, в которой указывать, какой роты, взвода, когда прибыл в полк, какой губернии. Одновременно с этим приступить к дознанию, которое представлять мне не позже пятого дня. Вместе с этим сообщать в канцелярию губернатора, по месту родины отлучившегося, на предмет лишения пайка семьи и розыска.

4. За последние дни в полках дивизии, стоящих на позиции было 15 случаев обмораживания, причем один из них тяжелый, остальные легкие. Хотя морозы действительно стоят сильные, но это нисколько не служит оправданием начальствующих лиц. Большинство этих случаев приходится на один из полков, в другом случае единичные. За каждого обмороженного будут мне отвечать ближайшие начальствующие лица. Командирам полков при повторении случаев обмораживания рассматривать каждый случай во всей подробности по существу».

Одновременно с этими заботами чисто строевыми и боевыми приходилось заниматься доформированием дивизии и немилосердно приставать к начальству с теми или другими ходатайствами, а также вести усиленную переписку с окружным генералом московского военного округа, достойным и милейшим генералом Окуньковым[577] по поводу кадровых унтер-офицеров и специалистов для моего дивизионного и других обозов.

Благодаря любезности и предупредительности генерал Эверта, мне удалось достать необходимые суммы на приобретение походных церквей для полков дивизии, выписав их из Москвы, в чем мне помог добрейший В. В. Шереметевский[578], бывший мой дорогой сотрудник по губернаторству и попечительству трезвости в Москве.

Я чрезвычайно торопился с доформированием дивизии, так как стоять на трудной позиции с приданными чужими частями, у которых были свои привычки, свои взгляды, часто не сходившиеся с моими, было очень трудно.

И я с нетерпением ждал того момента, когда моя дивизия не будет уже нуждаться в чужой помощи, когда и артиллерия, и обозы, и лазареты все будут свои.

Целыми днями приходилось ездить, чтобы лично все предусмотреть, везде дать должные указания, ничего не упустить, а дома меня всегда ждали ворохи бумаг, донесений. Чины штаба, когда дело дошло до боевой обстановки, оказались малоопытными, приходилось их натаскивать, а начальник штаба Суходольский со своим характером и привычками меня выводил из себя. Он сразу хотел поставить себя в самостоятельное положение, многих бумаг не докладывал и распоряжался за моей спиной, давая от себя указания командирам полков, шедшие зачастую совершенно вразрез с моими взглядами. Это был человек, высоко мнивший о себе, бестактный и какой-то упертый, так что мне с ним было очень трудно. Несколько раз я ему выговаривал, требовал, чтобы он помимо меня не делал никаких распоряжений, но ничего не помогало. Тогда, чтобы раз и навсегда завести известный порядок, я решил письменно дать ему нужные указания.

«29 января 1917 г. 9 час. № 533

Начальнику штаба 15-й Сибирской стрелковой дивизии

Прошу вас принять к руководству следующий, устанавливаемый порядок докладов:

1. Все депеши и телефонограммы, полученные за ночь предоставлять мне через дежурного офицера в 8 часов, кроме не терпящих отлагательства и сообщений о каких-либо происшествиях на позиции – таковые должны докладываться мне деж. офицером тотчас в какой бы час ночи они получены не были.

2. Все донесения, поступающие с позиций от командиров полков к 9 часам, о ночных разведках и потерях за ночь, присылать мне для прочтения тотчас по докладе их Вам и до составления сводки для штаба корпуса.

3. Все депеши на мое имя передавать мне по получении через дежурного офицера немедленно в течение всего дня.

4. Все поступившие бумаги до 21 часа, ежедневно, на мое имя, без исключения, а на имя Ваше, все касающееся частей дивизии, должны докладываться мне Вами после 21 часа, деля бумаги на требующие личного доклада и не требующие.

Первые должны докладываться, вторые в папке только передаваться. Срочные бумаги или имеющие особое значение должны докладываться мне Вами во всякое время, тоже и всевозможные донесения с позиции о противнике или наших действиях.

5. Бумаги, исполненные по моим резолюциям или текущие, требующие моей подписи присылать мне на подпись к 19 часам, которые же запоздают, подавать при докладе в 21 час. Срочные подавать на подпись в течение всего дня.

6. Все приказы по выходе их, а также и бумаги имеющие особое значение, как планы обороны, руководящие указания и т. п. в копиях по одному экземпляру одновременно с рассылкой в части или штаб корпуса представлять мне.

7. Донесения о списочном составе частей дивизии и количестве штыков в копиях также доставлять мне.

Свиты генерал-майор Джунковский».

После этого дело несколько упорядочилось.

Со штабом корпуса у меня отношения были отличные, со штабом армии несколько натянутые, благодаря моему постоянному приставанию из-за снабжения дивизии, постоянных депеш с неподходящими, по их мнению, выражениями и т. д.

Но это меня не смущало, т. к. только такой своей назойливостью я достиг того, что к 1-му февраля у меня в дивизии не только было уже все полагающееся, но даже с большим избытком. Окончив же формирование, я быстро наладил свои отношения со штабом армии.

Постоянные мои поездки, посещения полков во второй половине января команды и батарей не могли не вызвать ряда приказов, которые я и привожу:

1. 23-го января 1917 г.

«Сего числа неприятельская артиллерия открыла огонь из тяжелых батарей по окопам 59-го Сибирского стрелкового полка, о чем командир полка немедленно доложил мне, прося разрешения обстрелять тяжелыми снарядами неприятельские батареи.

Несмотря на ряд моих попыток передать приказание командиру 1-й батареи 12-й тяжелой артиллерийской бригады, я не мог ничего добиться ни на батарее, ни на наблюдательном пункте не было ни одного офицера и отвечали какие-то бестолковые нижние чины. Пришлось прибегнуть к офицеру-наблюдателю 81-й артиллерийской бригады, через которого и было передано мое распоряжение. Только минут через 20–30 удалось командиру 81-й артиллерийской бригады переговорить с командиром батареи, таким образом было потеряно почти полчаса благодаря небрежно организованной службе в батарее.

После же открытия огня снаряды, вместо окопов, ложились перед немецкой проволокой, что доказывает насколько поверхностно произведена была пристрелка. Ограничиваюсь на первый раз выговором командиру батареи полковнику Попову[579] и приказываю ему немедленно принять меры, чтобы служба велась у него на батарее так, как того требует серьезность положения, а о том, как им организованно наблюдение, дежурство, связь, приказываю мне донести завтра же, а также, кто из офицеров должен был находиться на батарее и на наблюдательном пункте и не оказался там, когда я звонил».

2. 24-го января 1917 г.

«1. Обойдя вчера полковые околотки 59-го и 60-го Сибирских стрелковых полков вверенной мне дивизии, я нашел среди лежащих там больных 11 обмороженных стрелков 59-го полка и 27 обмороженных 60-го полка. Между тем донесения об обмороженных далеко не достигают этих цифр.

Усматривая в этом или небрежность или желание скрыть, не могу не обратить внимание командиров полков на такое нежелательное явление и предлагаю им в этом разобраться.

Опрашивая вышеуказанных стрелков, я не мог не обратить внимания, что в 59-м полку из 11 обмороженных 9 приходится на 3-й батальон, 5 из них на 11-ю роту. При этом я был поражен, что среди 11-й роты с обмороженными ногами младший унтер-офицер Зюдов[580] с 2 Георгиевскими крестами. Оказалось, что означенный унтер-офицер был послан за получением соломы, вернулся сильно озябший около 24 часов и был поставлен со своим отделением в окопы для наблюдения, не успев обогреться, простоял до 6-ти утра – результат обмороженные ноги. Правда, что позиция, которую в то время занимал 3-й батальон, самая не выгодная, т. к. ни одного укрытия в этой передовой линии нет и потому стрелки лишены возможности тут же обогреться, но такой большой %, падающий на один батальон и даже на одну роту, заставляет призадуматься – были ли приняты все необходимые меры со стороны ближайшего начальства, думаю, что нет. Случай с унтер-офицером Зюдовым меня приводит к этому печальному выводу. Уверен, что командующий 11-й ротой штабс-капитан Богданов[581], которого я привык считать за отличного ротного командира, разберется сам в этом деле и примет все меры для того, чтобы такие случаи не могли иметь места. <…>

Дивизионному врачу приказываю возможно чаще посещать полковые околотки и проверять содержание в них больных и раненых, следить, чтобы легкие больные не залеживались, а серьезные обставлялись лучшим уходом.

2. В ночь с 16-го на 17-е января полки дивизии стали на позицию и приступили, таким образом, к боевой работе позиционного характера.

Благодаря позиционной войне и однообразной службе в окопах, при сравнительном затишье, а также и предстоящим усиленным ночным работам по укреплению позиций частями резервов, на строевые занятия остается мало времени. Вследствие этого люди невольно постепенно теряют воинский облик и распускаются, что особенно заметно и в полках командуемой мной дивизии в отношении нижних чинов прибывших пополнений.

Обращаю поэтому на это внимание гг. командиров полков, приказываю принять немедленно все меры к поддержанию в стрелках воинского духа, бодрости, сознания долга и укрепления веры в победу. <…>

Стрельбой заниматься ежедневно и самым тщательным образом, чтобы из каждого нижнего чина по возможности выработать отличного стрелка.

В полках резервов найти подходящие места для устройства стрельбищ, при желании всегда можно все устроить. Кроме стрельбы из винтовок обратить особенное внимание на обучение бросанию ручных гранат: без практики толку никакого не будет.

Сейчас во время затишья на нашем фронте надо пользоваться часом для совершенствования стрелка.

Ежедневно, по мере возможности, вести занятия с младшими офицерами, час-другой из дня выкроить для сего всегда можно, это лежит на обязанности батальонных командиров. Командирам полков обратить особенное внимание на занятия с прапорщиками».

3. От 24 января 1917 г.

«Секретно. Представляется настоятельная необходимость выяснить современный состав и группировку сил противника на фронте дивизии, – главнейшим средством к этому является систематически производимая разведка его сил и расположения. Причем внимательное изучение позиции противника даст возможность к планомерной организации разведки и выбору соответствующих задач.

Начальникам боевых участков, организуя разведку, необходимо ставить определенные и вполне достижимые задачи разведчикам и настойчиво добиваться выполнения их, а не ограничиваться шаблонным способом, вроде: «Наши разведчики доползли до неприятельского проволочного заграждения, не будучи обстреляны – отошли обратно».

В общем, известно, что у неприятеля есть проволока, за проволокой окопы и люди, а в руках у них винтовки, а для того, чтобы проверить эту истину, не стоит затрачивать силы людей и время, а равно и рисковать жизнью. Необходимо узнать, какие части сидят напротив нас, как укреплена позиция противника, где пулеметные гнезда, где его бомбометы и минометы, много ли противника, кто у них в тылу, где их секреты и полевые караулы, каким образом ведется противником сторожевая служба и т. п.

Соображаясь с такой общей целью необходимо высылать разведывательные партии в такие места, где есть надежда или проникнуть скрытно за проволоку, или захватить немца вышедшего из-за проволоки. Признаком того, что немцы вышли сами на разведку, может служить почти полное прекращение огня на тех участках, где такие имеются.

Если разведка ведется без системы, без твердо и ясно поставленной цели, то она в большинстве случаев не даст никаких результатов, а приучит только людей к халатному исполнению своих обязанностей, так как они будут терять веру в возможный успех. Там, где нельзя надеяться на такой, надо ограничиться только высылкой необходимого сторожевого охранения, цель которого не давать противнику возможности приближаться к нашим оборонительным линиям для их изучения. При всех попытках к разведке со стороны противника, пользоваться, в этих случаях, возможностью захвата и уничтожения разведывательных партий немцев, вышедших из-за проволоки, а не ограничиваться отбитием их огнем, особенно это касается тех случаев, когда противник приближается к нашим окопам и ведет разведку мелкими партиями.

Кроме обычной разведки возможно производить на некоторых участках после тщательного исследования и изучения подступов, силы и характера проволочных заграждений и огневой обороны большие поиски силами от роты до батальона, цель которых добыть открытой силой необходимых нам пленных, причинить противнику возможно больше вреда и заставить его быть всегда в напряжении. Проекты таких поисков своевременно представлять всегда мне на утверждение, донося об избранном пункте нападения, когда его предположено пополнить, сколько сил для этого предназначается, нужно ли содействие легкой и тяжелой артиллерии, необходим ли заградительный огонь химическими и обыкновенными снарядами, необходима ли поддержка резервом (у соседей) и т. д».

К этому времени все лазареты дивизии получили возможность начать правильно функционировать, что было необходимо, т. к. потери в частях дивизии все увеличивались и надо было в деле направления раненых и больных и распределении их ввести известный порядок. Он и был установлен следующим моим приказом от 24 января:

«Ввиду перевода состоящего при дивизии 55-го передового отряда Красного Креста и развернувшихся дивизионных перевязочного отряда, 1-го и 2-го лазаретов, приказываю раненых и больных направлять в:

1) Перевязочный отряд д. Вольна – раненых 58 и 59-го полков для подачи первоначальной помощи, откуда их переводить для дальнейшего лечения в 2 Курско-Знаменский лазарет Красного Креста.

2) 1-й лазарет в лесу восточнее до Задвеи – направлять больных с внутренними ими и хирургическими болезнями 58 и 59-го полков.

3) 55-й передовой перевязочный отряд Красного Креста (ф. Рафалин – всех раненых, непосредственно из полковых перевязочных пунктов 57 и 60 полков и больных 57-го полка).

4) Лазарет при передовом пункте В. М. Пуришкевича – больных 60 полка;

5) (2-й лазарет (ф. Фелисин) – всех заразных и кожных больных и венериков 57, 59-го, 60 полков. До перехода 2 лазарета в ф. Фелисин означенных больных направлять в д. Ишкольда в эпидемский отряд В. С. Г.)

6). Зубоврачебный кабинет открывает свои действия при 55-й передовом отряде (ф. Рафалин) с 25 сего января для всех полков.

Дивизионному врачу иметь наблюдение, чтобы все изложенное точно исполнялось».

Постоянно обходя окопы, как только мне это по распределении времени представлялось возможным, я не мог не обратить внимание, что они, как-то неестественно выдвинутые вперед, требовали тщательного укрепления для приведения их в оборонительное состояние. Работы эти сопряжены были с неимоверными трудностями, ввиду особо тяжелых условий и недостатка рабочих рук.

Последнее являлось вследствие того, что из работы не было возможности наряжать стрелков из частей корпусного резерва (8 верст до передовой линии) и 2-х батальонов дивизионного (6 верст) ввиду того, что переходы по глубокому снегу туда и обратно отнимали непроизводительно 4–5 часов времени, да и работы после 2–3 часового перехода не могли быть успешными.

Кроме того и в тактическом отношении я находил рискованным ослаблять корпусный и дивизионный резервы, вследствие чего приходилось ограничиваться нарядами из полковых резервов, как правого, так и левого боевых участков, причем опять таки, по тактическим соображениям, больше половины стрелков и из этих резервов снаряжать, я находил не желательным. Из батальонных же резервов и от рот гарнизонов окопов можно было снаряжать только по полуроте или взводу.

Тяжелые же условия вызывались близостью противника, требовавшей большой осмотрительности. Кроме того местность позади первой полосы была открытая, почему подвозка, подноска материалов и сами работы можно было производить только ночью.

Помимо этих неблагоприятных обстоятельств, т. к. надо было окончить работы к 1 марта, у нас на февраль осталось рабочих дней не более 19–21, т. к. каждая смена частей на позиции, а их должно было быть три, отнимало в два приема от 2 до 3 дней, а т. к. известно было, что февраль месяц обыкновенно изобиловал снежными метелями, когда работать нельзя было бы и когда все время уходило бы на очистку окопов и ходов сообщения от снега, то число рабочих дней было бы еще меньше.

В виду всего этого мне пришлось ограничиться только самыми необходимыми работами и согласиться на постройку лисьих нор[582], взамен блиндажей, т. к. первые не требовали того огромного количества бревен как блиндажи и строились гораздо быстрее.

Затем еще одна отрасль, которой я не мог не коснуться, это руководство артиллерией. Помня из практики какие были всегда печальные результаты, когда артиллерией распоряжались не начальники боевых участков, а особо назначаемые лица, я составил схему заградительного артиллерийского огня на участке моей дивизии и, войдя в соглашение с соседними начальниками дивизии, выработал особый порядок действий артиллерии, причем предоставил право требования открытия такового огня не только начальникам полковых боевых участков, но и командирам батальонов и рот на своих участках, если командир полка признал бы это необходимым. <…>

3-го февраля я присутствовал на погребении двух стрелков убитых во время разведки, они в числе 20-ти уже совсем окружали немецкий караул, как вдруг один кашлянул, обнаружив таким образом себя.

Немцы, открыв беспорядочную пальбу, удрали и затем открыли огонь из бомбометов. Два наших были убиты, одному совсем оторвало голову. Об убитых узнали только тогда, когда засада была вынуждена отойти назад. Для выноса тел убитых были вызваны охотники, охотников оказалось 8 человек, в том числе ефрейтор Рязанов и стрелок Кузьмин; как только охотники подошли к месту, где лежали убитые, по ним открыли бомбометный и ружейный огонь и, вследствие близости расстояния до проволоки противника, забрасывали ручным гранатами. Местность же беспрерывно освещалась ракетами. Попытка не удалась, и они вынуждены были отойти. Спустя полчаса пошли снова и были обнаружены бдительным противником. Когда партия отчаялась уже вынести убитых товарищей, стрелок Кузьмин и ефрейтор Рязанов, несмотря на полное освещение ракетами местности, пошли вперед, увлекая своим примером остальных, и вытащили почти из-под проволоки убитых товарищей и их винтовки. Оба они за свой подвиг были мной награждены Георгиевскими медалями.

Первый же раз мои разведчики столкнулись с немецкими, мои 4-х немцев уложили, два из них упали за проволокой, а один у самой проволоки. Немцы стреляли и не давали взять труп, но мои молодцы все же притащили его, благодаря чему мы могли определить, какая немецкая часть стояла перед нами. У убитого нашли письмо в кармане, которое он не успел отослать своему брату. Вот копия этого письма, переведенная на русский язык:

«4 февраля 1917 г. Россия.

Милый брат!

Приветствую тебя со словами «Благословен Иисус Христос» и надеюсь также и у тебя. Твое письмо получил, за что весьма благодарю, теперь нет никакой возможности писать, так как должны стоять и сидеть в темноте – так как со светом скупо. Снаружи нельзя писать по случаю холодов. Теперь ужасно холодно. На постах мерзнут, на зимней стоянке так же. Служебной работы у нас не так много, как раньше. Русские держатся спокойно, они, должно быть, мерзнут так же, как и мы. Еда (freser) – до сих пор все отвратительный горох и макароны. Так уже два месяца – каждый день. Брюква, свекла, капуста истрачены.

Иосифу посчастливилось, он так долго находится в гарнизоне. Последнее пополнение, что мы получили все признанные годными к Гарнизонной службе. Старые молодцы 45 лет. Теперь из нашей роты еще 15 человек уехали. Из тех, что вместе прибыли – мы остались всего вдвоем – остальные откомандированы. Напиши мне адрес Генриха, из Кенигсхютте. Должен закончить свое письмо, так как последний кусочек свечи заканчивается.

Привет и до свидания, Виктор.

Отправитель мушкатер Виктор Кобылко

403-го пехотного полка 3-го батальона 2-й роты».

По этому поводу я отдал в приказе по дивизии следующее:

«В ночь с 29 на 30 и с 30 на 31 сего января 59-й и 60-й Сибирские стрелковые полки сменены на позиции 57-м и 58-м Сибирскими стрелковыми полками, простояв на ней с 17 сего января.

Молодые полки приняли свое первое боевое крещение после сформирования и показали за это время, что они остались верны заветам старых сибиряков и будут носить с честью высочайше пожалованное им наименование. Произведя скрытно для противника и в полном порядке смену частей 81-й пехотной дивизии, они очень быстро освоились с позицией, местами близко подходящей к окопам противника, и несли боевую службу с постоянными разведками, при очень тяжелых климатических условиях, благодаря сильным морозам.

Причем за это время особенно отличились: 2-й роты 60-го Сибирского стрелкового полка младший унтер-офицер Степан Трибух[583] и стрелок Петр Носков[584], которые, вызвавшись охотниками, выполнили успешно лихое дело.

В ночь на 26 января партия германцев силой около 25–30 человек в белых халатах пыталась захватить полевой караул 2-й роты, но метким огнем стрелков была отброшена в свои окопы, потеряв при этом 4-х убитых. Три трупа остались позади проволочных заграждений, а один между проволокой. Стрелки решили, во что бы то ни стало достать труп убитого, чему противник старался воспрепятствовать, и место это все время держал под сильным пулеметным и ружейным огнем. Однако в ночь с 29-го на 30-е января стрелкам Трибуху и Носкову удалось подползти к проволочным заграждениям противника, прикрываясь щитами, обернутые в белые халаты, они перерезали два ряда проволочных заграждений и несмотря на огонь противника, благополучно извлекли и притащили в окопы труп немца, благодаря чему удалось установить по найденным при нем документам не только принадлежность его к 403-му германскому полку, но и очень ценные сведения о душевном состоянии противника.

Ныне полки в резерве – на отдыхе, и я считаю своим долгом, за первую боевую работу благодарить командиров 59-го и 60-го Сибирских стрелковых полков, батальонных и ротных командиров, и всех гг. офицеров, – всем стрелкам объявляю: «Спасибо», а молодцов стрелков 2-й роты 60-го Сибирского полка младшего унтер-офицера Трибух и стрелка Носкова за молодецкую их работу и удаль (п. I ст. 145 Георгиевского статуса) по высочайше представленной мне власти награждаю Георгиевскими медалями 3 степени за № 148937, младшего унтер-офицера Трибух и 4 степени за № 854712 – стрелка Носкова».

Вообще мне всегда доставляли большое нравственное удовлетворение мои посещения полков на позиции, они несли службу с таким усердием, что мне почти не приходилось делать замечаний, и офицеры и стрелки все переносили тяжелые условия с удивительной бодростью.

2-го февраля я был обрадован прибытием ко мне в дивизию сформированного 15-го Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, в составе трех батарей, и 15-го Сибирского стрелкового паркового артиллерийского дивизиона, в составе двух парков. Для первого были выделены четвертые батареи 1-й Гренадерской, 7-й и 8-й Сибирских стрелковых артиллерийских бригад, для второго – третьи парки 2-го Гренадерского и 7-го Сибирского стрелкового парковых артиллерийских дивизионов.

Таким образом две батареи были из родных мне 7-й и 8-й дивизий, я был очень рад, что ко мне попали эти две батареи, командиры которых подполковники Шпренглевкий[585] и Ясенский[586] были выдающиеся, особенно первый.

Командир дивизиона Тихомиров[587] был для меня человеком совершенно новым. Познакомившись с ним ближе, я, к сожалению, не встретил в нем такого командира, которого бы мне хотелось иметь. При всех его безупречных нравственных качествах, это был маловоенный человек, не имевший должного авторитета среди своих подчиненных, без должной энергии, и потому у меня с ним были постоянные недоразумения.

Произведя смотр артиллерийскому дивизиону и осмотрев парковый дивизион, первое впечатление я вынес хорошее, особенно от бодрого вида нижних чинов из сибирской бригады. 1-я батарея из гренадер была послабее. Дав им три дня отдыха, я их поставил на позицию в ночь с 4 на 5 февраля. <…>

С постановкой на позицию 15-й Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона моя дивизия была окончательно сформирована, т. к. и дивизионный обоз также начал обслуживать дивизию, и я мог вздохнуть свободно.

В этот день штаб мой покинул старший адъютант по операционной части капитан Фролов, я очень пожалел об уходе от меня такого образцового офицера. <…>

4-го февраля, в день кончины покойного великого князя Сергея Александровича, я поехал в Киевский гренадерский полк, шефом которого состоял покойный, отслужил обедню и панихиду; это было в 8 верстах от меня. Офицеры с командующим полком Барыковым[588] встретили меня очень радушно и пригласили позавтракать в штабе полка на позиции; полк в то время занимал окопы. Завтрак был чудный, мне казалось, что я нахожусь не на позиции, а в Праге или Эрмитаже. Вина, водки было чересчур. Это последнее, особенно на позиции, мне не понравилось, в дивизии у себя я этого не допускал, и это всегда развращающе действовало на нижних чинов, которые теряли уважение к офицерам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.