6. ГЕНЕРАЛ-ДИПЛОМАТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. ГЕНЕРАЛ-ДИПЛОМАТ

Наибольшая из всех безнравстенностей — это браться за дело, которое не умеешь делать.

Наполеон

Кроме Наполеона, в назначении Бернадота послом в Австрию поучаствовал и министр иностранных дел Франции, хитрая лиса в обличье епископа-расстриги, знаток человеческих слабостей, ловец удачи, мастер интриги и великий приспособленец, епископ Отенский — Шарль Морис де Талейран-Перигор (1754–1838). Соображения Парижа были просты и очевидны: они сводились к тому, чтобы иметь послом в Вене "сильного" генерала. Бернадот как нельзя лучше подходил под это определение.

Талейран назначил Бернадоту очень высокую зарплату — 144 тысячи франков в год плюс 72 тысячи франков подъёмных — и приказал ему немедленно выезжать к месту новой работы. Соглашаясь на назначение в Вену, Бернадот испытывал и высказывал сомнения в том, удастся ли ему оправдать это высокое доверие, но Талейрану, вероятно, легко удалось эти сомнения развеять. Бернадот должен был символизировать не только победу французского оружия в Германии и Италии и не столько подчёркивать бессилие одряхлевшей монархии, сколько персонифицировать саму революцию, пославшую на эшафот Марию-Антуанетту, родственную принадлежность Габсбургской монархии.

Формальное назначение его послом состоялось 11 января 1798 года. Приезду Бернадота в Вену предшествовала, однако, некоторая дипломатическая возня. Париж, действуя довольно бесцеремонно и нахраписто, проигнорировал необходимый в таких щекотливых делах обычай получить на нового посла агреман. Австрийцы всполошились, забеспокоились и забили тревогу — их дипломатия ещё не привыкла иметь дело с безродными послами-республиканцами, врывающимися в дом, не постучав предварительно в дверь. Но чем больше Вена просила, чтобы французы воздержались от направления к ним посла-республиканца, тем больше Париж настаивал на своей кандидатуре. Канцлер Франц Тугут писал об этом Талейрану, но было уже поздно: Бернадот без паспортов и верительных грамот буквально прорвался через австрийские пограничные кордоны, и некоторое время спустя три замызганных грязью кареты, в одной из которых мелькал орлиный профиль Бернадота, загромыхали по мостовым австрийской столицы.

Талейран также проинструктировал Бернадота, что если Вена будет выступать против ввода французских войск в Рим, то Австрии нужно немедленно объявить войну. Он должен был также внимательно следить за тем, чтобы Австрия не противилась распространению революционных идей в Баварии и других германских курфюршествах и княжествах. Ему поручалось отслеживать контакты Вены с Петербургом, а также изучать возможность восстановления суверенной Польши и искать для этого нужных людей в Австрии. Талейрана интересовали, в частности, возможность присоединения к Австрийской империи всей Польши и планы империи в отношении Турции, например не собирался ли Франц II, как и его предшественник Иосиф II, заняться расчленением Оттоманской империи. Одним словом, генерал должен был в соответствии с тогдашней практикой наряду с дипломатической работой заниматься и разведывательной деятельностью. Работы было более чем достаточно, и Бернадот, привыкший ко всяким неожиданностям и контрастам, приступил к выполнению своих обязанностей со свойственным ему энтузиазмом, военными привычками и оригинальностью своего характера.

Вопреки совету Талейрана и к вящему раздражению венского двора Бернадот прихватил в Вену двух своих адъютантов — Виллата и Морэна, двух офицеров — Жерара и Туссэна, а также несколько поляков. Потом Талейран всё-таки уберёт некоторых из них и отзовёт их во Францию. Он хотел бы придать новому послу несколько опытных секретарей, но выбрать было не из кого — всех разогнали, уволили, гильотинировали, повесили, посадили в тюрьму или расстреляли. Пришлось назначить совсем молодых людей, не имевших дипломатического опыта работы: Эмиля Годэна отозвали из Турции, а Жана Батиста Фревилля — из Турина, из которых старшему было всего 25 лет. Э. Годэн, по мнению Хёйера, выполнял в Константинополе какую-то сомнительную роль и был личностью во всех отношениях подозрительной. В частности, он отличался ярко выраженными наклонностями интригана и, как утверждает шведский историк, сумел оказывать на посла влияние. В частности, он редактировал все отчёты и доклады Бернадота в Париж. Ж.-Б. Фревилль же, напротив, был человеком скромным и старался держаться в тени энергичного Годэна.

В Вене французского посла считали унтер-офицером, сделавшим удачную карьеру. Естественно, это ранило чувство его собственного достоинства. Благодаря заслугам на полях сражений, он считал себя равным другим и никаких зазрений совести по поводу своего происхождения не испытывал. "Он принадлежал к тем уверенным в победе натурам, — пишет Блумберг, — которые никогда не сомневаются в себе и которых ничто не может сбить с толку". Если ему понадобилось всего четыре года для того, чтобы сменить унтер-офицерские лычки на генеральские эполеты, то что может помешать стать ему вполне приличным послом?

Такое поведение обрекало миссию Бернадота на провал.

Он прибыл в Вену 8 февраля 1798 года и переночевал в таверне "Белый лебедь" — здание для посольства Франции ещё нужно было подобрать. Верительные грамоты ещё находились в пути из Парижа. Уже на следующее утро Бернадот узнал, что его статус завышен: австрийцы ждали не посла, а посланника, потому что австрийские интересы в Версале должен был представлять барон и посланник фон Дегельманн. Министру иностранных дел Австрии Ф. Тугуту пришлось предпринимать экстренные усилия, чтобы умилостивить русского посла, который в дипломатическом корпусе был дуайеном и, естественно, не собирался уступать пальму первенства "французскому бунтовщику". Ни один владелец дома в Вене не соглашался пустить посла республиканской Франции к себе на постой. С трудом уговорили князя Карла Лихтенштейна отдать под посольство первый этаж принадлежавшей ему гостиницы на улице Валльнерштрассе. Франц II рассматривал приём своими подданными посла Французской Республики как личное оскорбление, и некоторые из жителей Вены, осмелившиеся пригласить посла или его секретарей к себе в дом, поплатились высылкой из столицы. С первого же дня пребывания Бернадота в Вене за ним было установлено плотное наружное наблюдение, а тайная полиция приняла все меры к тому, чтобы завести в посольстве Бернадота своего агента. Франц II с большим интересом лично прочитывал материалы слежки и разработки французских дипломатов.

Посольство въехало в дом на Валльнерштрассе с большой помпой и шумом. Всё необходимое для хозяйства — мебель, посуду, экипажи, ливреи и т. п. — пришлось закупать на месте. Аренда дома составляла астрономическую сумму в 30 тысяч франков в год. Последним из Парижа с двумя польскими диссидентами, инструкциями Талейрана и верительными грамотами 20 февраля прибыл секретарь Э. Годэн. Его задержали на границе как французского шпиона, и Бернадот в конце февраля смог наконец передать австрийскому министру иностранных дел копию верительной грамоты и обговорить дату вручения оригинала императору Францу II.

Аудиенция у императора была назначена на 2 марта. Улицы, по которым должен был проезжать кортеж с французским послом, заранее были запружены народом. На лестницах, балюстрадах, в залах и коридорах императорского дворца толпились любопытные придворные и чиновники. Бернадота сопровождал министр кабинета Австрии граф Коллоредо. Беседа с императором за рамки протокола не вышла: посол вручил монарху свои аккредитивы, обменялся с ним парой фраз и представил ему членов своего посольства. Императрица сказалась больной, и протокольная встреча с ней была перенесена на более поздний срок.

Начало дипломатической деятельности было вполне сносным, но потом Бернадота стали преследовать ошибки и явные просчёты, проистекавшие в основном из инструкций Талейрана, которым он неукоснительно следовал, и неудачных советов Годэна. Так получилось, например, с эрцгерцогом Карлом. Эрцгерцог, достойный противник Бернадота на поле брани, попал к своему императорствующему брату в опалу и в Вене пока отсутствовал. Встреча с ним была намечена на 12 марта, но за день до этого эрцгерцог послал к Бернадоту курьера и сообщил, что принять его в указанный день не может, поскольку должен был сопровождать брата на охоту. Наследник предлагал встретиться днём позже, но Бернадот, строго следуя инструкциям Талейрана, сделал оскорблённый вид и дал знать эрцгерцогу, что "предоставленной привилегией воспользоваться, к сожалению, не может".

Бернадот отказался нанести протокольный визит своим коллегам-послам и исключение сделал лишь для послов Турции и Испании. О своём прибытии он, тем не менее, известил дипкорпус (кроме английского и ганноверского послов), разослав им свои визитные карточки, в которых снисходительно подтвердил, что сам он протокольные визиты принимать намерен. Такой афронт в дипломатическом этикете неприемлем, и вряд ли кто захотел воспользоваться приглашением нанести визит французскому послу, потому что первые протокольные визиты, независимо от национальности и возраста, должен наносить коллегам только что прибывший в столицу дипломат, а не наоборот.

Бернадоту на одном приёме удалось познакомиться с временным поверенным в делах Швеции Ф.-С. Сильверстольпе (1769–1851), первым шведом, которого он встретил в своей жизни. Швед выяснил, что в повседневном общении посол Франции оказался приятным человеком. "Французский посол, несомненно, завоюет здесь большие симпатии, — с апломбом докладывал Сильверстольпе в Стокгольм. — Его скромная сущность проявляется в разговорах как с высшей аристократией, так и с представителями средних классов".

Более содержательный отчёт шведского поверенного о Бернадоте поступил в Стокгольм после обеда, данного в честь посла Франции в испанском посольстве 13 марта. На обеде присутствовали члены дипкорпуса, правительства Австрии и императорского двора. "Французский посол беседовал со всеми и даже искал случая поговорить со мной, — писал Сильверстольпе. — В частности, он сказал мне, что Оттоманская Порта является общим другом Республики и Швеции. Я намереваюсь, сказал он мне далее с некоторой степенью доверительности, не пренебрегать возможностью поддерживать знакомство с оттоманским послом. У Швеции и Порты есть общий сосед, которым нам как-нибудь придётся заняться; поверьте мне, однажды мы доставим ему немало забот".

Бернадот шведу Сильверстольпе явно понравился, чего нельзя было сказать о сотрудниках его посольства: "Но с его молодыми секретарями и адъютантами, со всеми их талантами и умом, следовало бы… общаться лишь в крайнем случае и вести себя с ними более осторожно". Оснований для такого утверждения у шведского дипломата было более чем достаточно. Сотрудники Бернадота вели себя вызывающе, везде устраивали скандалы и своим поведением вызывали законное возмущение венцев. Так, в театре они при словах "Да здравствует король!" могли зашикать, засвистеть или отпустить громкое язвительное замечание; они презрительно отзывались об императоре и армии Австрии; буянили в ресторанах и почему-то поносили католическую религию. Австрийцы вызывали полицию, чтобы защитить французов от негодования публики. Тугут был вынужден просить прусского посланника сделать запрос в Берлин о том, разрешено ли и в Берлине показываться в общественных местах в таком вызывающем виде.

В своих шагах по исполнению наказа Талей рана Бернадот, злоупотребляя своим дипломатическим статусом, зашёл довольно далеко, в частности, в польском вопросе. Именно в этих целях он привёз с собой в Вену поляка Малешевского, который под прикрытием посольства осуществлял связь между польскими эмигрантами, служившими под командованием генерала Домбровского в Итальянской армии Франции, и недовольными элементами в самой Польше. Бернадот лично встретился с проезжавшим через Вену мятежным польским генералом Кралевским, что дало повод последнему похвастаться своим покровителем из посольства Республики в Вене. Письма Кралевского были перехвачены прусской тайной полицией, а король Фридрих Вильгельм III сделал по этому поводу запрос Францу II. Австрийский агент, камердинер Бернадота, добыл сведения, свидетельствующие о планах французов создать франко-шведско-турецкий альянс, главной целью которого было нападение на Россию.

Так что Бернадот в Вене отнюдь не сидел сложа руки и во всю занимался, если говорить современным языком, подрывной деятельностью, не совместимой с его официальным статусом.

По неподтверждённым данным, посол Республики, расширяя круг своих связей в Вене, был гостем в доме известного скрипача и композитора Рудольфа Крейцера. Слушал ли он игру скрипача, неизвестно — ведь музыки генерал не любил, его ухо привыкло лишь к бравурным маршам, зато в доме Крейцера он познакомился якобы с самим Бетховеном и вдохновил его на написание Героической симфонии, посвящённой Наполеону.

Отношения с Тугутом не сложились вообще. У австрийца были особые причины для беспокойства и недоверия к французскому послу: в прошлом он состоял у версальских Бурбонов на денежном содержании, и Бернадот мог в любой момент нанести ему смертельный удар, если бы обнародовал этот позорный факт из его биографии. На первой же беседе Бернадот ринулся в атаку и потребовал от Тугута принять меры, чтобы французские эмигранты прекратили носить старые свои награды, а австрийские государственные календари в рубрике "Франция" больше не упоминали старые титулы дочери Капетов и эмигрировавших Бурбонов.

Ещё одним поводом для его демарша и возмущения австрийцев стал эпизод, произошедший в австрийской Венеции, в котором французские граждане из-за своих трёхцветных кокард подверглись оскорблению со стороны местного населения. 30 марта последовала французская нота, вновь напоминавшая Тугуту о ношении на улицах французскими эмигрантами своих орденов, что, по мнению Бернадота, "было сравнимо с бунтом против Республики". 31 марта посольство выпустило уже 2 ноты: в одной Бернадот протестовал против того, что австрийские власти в Вероне покрывали от правосудия каких-то разбойников и бандитов, а в другой генерал требовал выпустить из австрийской тюрьмы гражданина Коломбо, уже 20 лет проживавшего в Вене, работавшего учителем детей графа Коллоредо и якобы осуждённого в 1793 году за "святое дело, за которое боролся французский народ".

Как ни странно, все эти "дипломатические" выходки достигали своей цели, и МИД Австрии и австрийские власти изо всех сил старались не портить настроение французскому послу и предупреждали все его желания. Они никоим образом не хотели пока обострять отношения с Францией, хотя сами потихоньку готовились к войне.

Послом заинтересовалась наконец императрица. Она послала к Бернадоту неаполитанского посланника Батиста с вопросом, когда тот намеревался явиться к ней на аудиенцию. Генерал выразил своё принципиальное согласие, и тогда Батист порекомендовал ему выбрать для визита воскресное утро, когда в приёмных покоях императрицы бывает большой приём.

Императрица сгорала от любопытства увидеть прославленного генерала и не побоялась вызвать недовольство русского посла графа Андрея Разумовского, не желавшего присутствия Бернадота на её воскресном куртаге. Она была сама любезность и предупредительность, и когда французский посол появился на приёме, она не поленилась выйти ему навстречу и приветствовать его у самых дверей. Бернадот произнёс маленькую вступительную речь, в которой выразил стремление Франции к миру и удовлетворение выздоровлением императрицы. Та в свою очередь рассыпалась в комплиментах и сказала, что никогда не сомневалась в мирных намерениях Республики. Понятное дело, Бернадот как настоящий кавалер благоразумно воздержался от обычной своей жёсткой и наступательной манеры разговора и проявил снисходительность к женщине. Потом разговор перешёл на общие темы: театры, музыка, венская жизнь и прочие невинные вещи.

В тот же день Бернадот был представлен эрцгерцогам и эрцгерцогине Амалии, а сам Франц II посвятил французскому послу целых 15 минут, чем вызвал неодобрение своих фаворитов и придворных дам, вынужденных, чтобы не упасть в обморок, прибегнуть к нюхательным солям. Но император, его супруга и дети, не обращая на это никакого внимания, говорили только с послом Франции. У выхода из дворца Бернадота ждала благожелательно настроенная толпа, и когда он проходил к экипажу, толпа почтительно расступилась перед ним. Казалось, сбывались предсказания шведского дипломата, и Бернадот на самом деле завоёвывал симпатии венцев.

11 апреля, на следующий день после приёма у императрицы, Тугут вызвал к себе Бернадота и объявил, что гражданин Коломбо вот-вот будет выпущен из тюрьмы и что император скоро отдаст распоряжение по поводу ношения бурбонских орденов. Но, добавил министр иностранных дел, Франц II должен соблюдать при этом особую осторожность, чтобы не раздражать русских, которые взяли на себя обязанность быть покровителями Людовика XVI и его сторонников."Что означает безумное неистовство этого северного тирана? — ответил Бернадот, имея в виду императора Павла I. — Французская Республика не боится и презирает эти угрозы. Скоро этот тигр в человеческом обличье подвергнется нападению в самом центре своих владений. Все классы общества устали от его ига, а его глупые планы хорошо известны французскому народу… но он скоро будет остановлен. Польша предоставляет большое поле для приобретения славы… Французская республика ещё не заявила о себе, но сохраняет за собой право и возможность высказаться, когда наступит подходящий момент".

И изложил Тугуту свой план изъятия у России ее части Польши и передачи её под управление эрцгерцога Карла. Упоминание о Польше было, конечно, со стороны Бернадота большим дипломатическим проколом: ведь Австрия участвовала в разделе Польши и получила в нём свою долю. Поэтому никакие заверения посла о мире не рассеивали подозрений, которые австрийские политики питали по отношению к Республике. Практические дела Директории свидетельствовали скорее об обратном.

Гостиница, в которой расположилось посольство Франции, скоро стала центром притяжения для всех австрийцев и немцев, которые разделяли идеи французской революции. После знакомства в доме Крейцера у Бернадота часто бывали Л. Бетховен, берлинский музыкант Хуммель и др.

Бернадот к этому времени уже устал от той роли, которую ему навязали Талейран и Директория. В Париже это заметили и не преминули одёрнуть его за то, что он в кругу венской аристократии стал терять свой "республиканизм". Талейран, в частности, ссылался на статьи в прусских газетах, в которых утверждалось, что сотрудники французского посольства в Вене перестали носить триколор. Талейран писал, что он, естественно, не верит пруссакам, но на вид Бернадоту поставил. Этим же письмом Талейран отозвал из посольства двух адъютантов генерала. Последнее до чрезвычайности разозлило Бернадота, и 11 и 12 апреля, т. е. уже через два месяца дипломатической работы, он в двух письмах сообщил Талейрану о своём желании вернуться в армию и тут же перевёл часть своих банковских вкладов в векселя. Но он не успел получить на своё ходатайство ответа, потому что в тот день, когда он занимался банковской операцией, события в Вене развернулись таким образом, что самым драматичным способом положили конец его пребыванию в Вене.

13 апреля Вена праздновала годовщину выступления ополчения против Итальянской армии Наполеона в Штайермарке. Примерно в 6 часов пополудни Бернадот по собственной инициативе приказал вывесить у своей резиденции большой трёхцветный флаг с надписью: "Французская республика. Посольство в Вене", который он заказал накануне у местного портного Келлера и который около 5 часов пополудни был доставлен на Валльнерштрассе. Ещё ранее Бернадот заказал для посольства в Париже табличку с гербом республики, но поскольку она не пришла, а реприманд Талейрана всё ещё звучал в ушах Бернадота, то он решил компенсировать её отсутствие флагом.

Некоторые историки и биографы Бернадота утверждают, что он специально приурочил вывешивание триколора к празднику венцев, но Хёйер категорически отвергает эту версию, главным образом из-за того, что годовщину народного ополчения Вена собиралась праздновать только через четыре дня. Шведский посол Сильверстольпе между тем отметил, что император Франц II очень хотел бы, чтобы венцы в этот день именно перед посольством Франции продемонстрировали ему свою преданность.

В дипломатическом корпусе Вены вывешивание флагов на зданиях посольств не практиковалось. Согласно тогдашним обычаям, иностранные знамёна вывешивали только в случае завоевания города. И венцы восприняли эту манифестацию как вызов. На Валльнерштрассе собралась большая толпа и стала требовать флаг убрать. Шеф венской полиции Лей, который прибыл на место между 7 и 8 часами, полагал, что народу перед посольством было не более 300 человек, в то время как пара свидетелей происшествия утверждали, что их было всего около 40 человек. Полиция посоветовала послу уступить требованиям толпы или, в крайнем случае, связаться с Министерством иностранных дел и объясниться. Бернадот наотрез отказался сделать и то и другое.

Стемнело. Толпа не только не рассеивалась, но с каждым часом увеличивалась в размерах. Собравшиеся на балконе посольства французские дипломаты ещё более подогревали её своими колкими замечаниями и язвительными выкриками — поведение, недостойное любого дипломата. Среди них особенно провокационно вел себя секретарь Годэн и его супруга. И тогда в одно из окон посольства, что рядом с триколором, полетел камень. Раздался звон разбитого стекла. Камень бросили, по утверждению Хёйера, отнюдь не из толпы, а из дома напротив, где находилась таверна под причудливым названием "Где волк читает проповедь гусям". Кто-то из его подвыпивших посетителей — то ли "гусь", то ли "волк" — запустил камень через улицу.

И тут Бернадот допустил ещё одну оплошность. Вместо того чтобы подействовать на полицию, чтобы она разогнала толпу, он сам вышел на улицу — по свидетельству очевидцев, "в голубом вышитом золотом мундире, с вышитыми золотом же ножнами, при сабле и в шляпе с золотым кантом, украшенной плюмажем" — и стал по-французски, "с республиканской энергией", как он потом написал Талейрану, выкрикивать угрозы в адрес собравшихся. Австрийцы не понимали языка, но уяснили, что им громко угрожали, и это ещё более враждебно настроило их против посла и его людей. Время было примерно половина девятого, и полиция снова посоветовала послу спустить флаг, но это не возымело на него никакого действия. Он заявил, что будет защищать триколор до последней капли крови. Талейран мог быть довольным своим послом! А. Палмер утверждает, что в этот злополучный вечер посол хорошенько выпил, но против этого предположения резко выступает Хёйер, утверждающий, что это не соответствовало истине. Посол был трезв как стёклышко, он просто был возбуждён.

Камни из толпы летели теперь градом. Вернувшись с улицы, Бернадот сочинил ноту Тугуту, в которой обвинял полицию в бездеятельности и требовал примерного наказания виновных. Ноту в МИД повёз адъютант Морэн. Тугут устно пообещал Морэну принять меры, но прошло не менее часа, пока не появились солдаты, но и они ничего не предпринимали, потому что их было слишком мало. Летели камни, звенели разбитые стёкла, а самые возбуждённые преодолели ограду и стали карабкаться на балкон. Какой-то отчаянный венский Гаврош сумел ухватиться за древко и спустить флаг. Толпа подхватила его и в триумфальном шествии понесла на площадь Шотценплатц. Там толпа встретила карету князя Коллоредо, остановила её и, вырвав у сопровождавших её скороходов факелы, подожгла ненавистный французский триколор. Удовлетворив таким способом свою месть Франции, венцы пошли к императорскому дворцу и выразили свои верноподданнические чувства. От дворца отделился гвардейский офицер и подобрал остатки флага.

Полиция, чтобы излишне не раздражать народ, действовала осторожно и мягко, ограничившись лишь выставлением вокруг посольства Франции жидкой цепочки своих людей. Такое отношение было воспринято толпой по-своему: она проникла на территорию сада посольства, разбила окна, сломала двери, ворвалась внутрь здания и стала крушить мебель и прочую обстановку. Некоторым удалось войти в гараж и разломать экипажи Бернадота и секретаря Годэна. Дело начинало принимать дурной оборот.

Бернадот отправил в МИД Австрии вторую ноту протеста и обвинил власти в фактическом потворстве бесчинствам разбушевавшейся толпы. Он также потребовал выдать ему паспорт, потому что больше не может оставаться на своём посту — по крайней мере, до тех пор, пока австрийские власти не накажут зачинщиков всех безобразий. Бернадот требовал теперь от Тугута немедленного и категоричного ответа. Ноту повёз личный секретарь посла Феррагю, но по дороге его избили, и конверт с документом пришлось везти французскому врачу Франценбергу, который ещё встретится нам на страницах этой книги.

Пока составлялась нота, слуги Бернадота, находившиеся на первом этаже, дали по толпе залп из пистолетов и легко ранили одного из смутьянов. Толпа на минуту отхлынула назад, но возвратилась снова и стала атаковать покои самого посла. Бернадот со своими офицерами обнажили сабли и собирались дорого продать свои жизни.

Около 23.00 Бернадот принялся за составление третьей ноты Тугуту, в которой указал, что погром посольства продолжался уже около 5 часов, а власти ничего не предприняли для его защиты и даже не ответили на его две предыдущие ноты. Он снова потребовал себе и секретарям паспорта. Половина помещений посольства в этот момент находились под контролем толпы, трижды пытавшейся штурмовать главную лестницу на второй этаж, и посол с сотрудниками удалился в заднюю часть дома и ожидал, чем всё это кончится. Наконец прибыла кавалерия и быстро рассеяла толпу и очистила посольство от посторонних. По отчёту Бернадота в Париж, это случилось между 11 и 12 часами ночи. Лей написал в своём отчёте, что полный порядок был восстановлен к часу ночи. А. Блумберг справедливо полагает, что войска и полиция прибыли к месту событий подозрительно поздно.

После всего происшедшего в посольство Франции прибыл наконец барон фон Дегельман, кандидат в посланники Австрии во Французской республике, и от имени австрийского правительства выразил по поводу случившегося сожаление. Бернадот снова выразил протест по поводу пятичасового бездействия Тугута и в связи с тем, что министр не соизволил даже ответить на оба его послания. Дегельману оставалось только разводить руками, потому что никакими полномочиями он наделён не был, и просить француза не торопиться с отъездом. Установить виновных в бесчинствах очень трудно, говорил он, на это потребуется время, к тому же нужно принять во внимание обстоятельства…

Он уехал и в три часа утра 14 апреля появился снова — теперь уже с посланием от Тугута. Министр иностранных дел выражал сожаление по поводу произошедшего, обещал представить о нём императору подробный отчёт, тщательно расследовать обстоятельства нападения на посольство и со всей строгостью закона наказать виновных, но каких-либо конкретных шагов в этом направлении можно ждать только после того, как император будет обо всём подробно проинформирован. Всё это никоим образом не устраивало Бернадота, и он опять потребовал свои паспорта. Он не считал, что его отъезд из Вены будет означать разрыв с ней дипломатических отношений, и доложил потом об этом и Талейрану.

Убедившись, что от Тугута никакого удовлетворения получить невозможно, Бернадот предпринял необычный шаг и написал обо всём самому императору Францу. Письмо с жалобой на Тугута и полицию ранним утром 14 апреля повёз Жерар. В районе императорской резиденции Хофбург адъютант чуть было не попал под разъяренную толпу и был вынужден спасаться бегством и искать защиту у дворцовой стражи.

Ответ на письмо французского посла император поручил составить министру кабинета графу Коллоредо. Граф чуть ли не дословно повторил ноту Тугута о том, что распоряжение о наказании виновных должен дать император, который очень надеется, что Бернадот не уедет из Вены, и который по-прежнему весьма расположен к миру с Францией. К Бернадоту приехали также граф Дегельман и министр финансов Заурау, чтобы определить размер нанесённого зданию посольства ущерба, а министр полиции фон Перген издал прокламацию, в которой от имени императора и себя мягко пожурил хулиганов и обещал их наказать, если они и в следующий раз будут вести себя плохо. Эти обещания и слова по-прежнему никак не могли удовлетворить Бернадота, он расценил их как подстрекательство к новым действиям и продолжал настаивать на восстановлении на здании посольства французского флага и на немедленной выдаче ему паспорта. Несомненно, он не хотел упускать такого удобного предлога, чтобы поставить жирную точку на своей дипломатической карьере и уехать из Вены. Малешевскому паспорт уже выдали, и он поскакал в Париж докладывать о случившемся Талейрану. Впрочем, Бернадот ещё не знал, что австрийцам удастся задержать поляка и первым представить свою версию о событиях 13 апреля.

Вечером 14 апреля Дегельман выслал Бернадоту и его свите паспорта. Он порекомендовал французам назначить свой отъезд на раннее утро, чтобы лишний раз не возбуждать венцев. Не тут-то было! Бернадот покинул посольство на Валльнерштрассе в полдень 15 апреля с большой помпой в сопровождении большого эскорта кавалерии и при соблюдении всех правил церемониала и протокола. Перед отъездом здание посольства было окружено войсками, а за густой цепью военных колыхалась толпа возмущённых жителей столицы. На улице выезда Бернадота ждали группы аристократов, чтобы выразить ему своё сочувствие.

Инцидент 13 апреля 1798 года дал богатую пищу для всякого рода версий, предположений и вымыслов. Бернадот в своём официальном отчёте Талейрану обвиняет в заговоре Тугута, английского посла Идена и русского посла Разумовского. Думается, он и сам в эту версию не верил, но использовал её как удобную во всех отношениях фигуру политической риторики.

Австрийцы полагали, что Бернадот, как и Бертье в Риме, устроил инсценировку с флагом для провоцирования Вены на новую войну. "Почему испанский и голландский послы, приглашённые Бернадотом в качестве посредников для урегулирования конфликта, так и не вышли из дома? — спрашивали в ведомстве Тугута. — Почему на следующий день, 14 апреля, французский посол отверг все жесты примирения и извинения?"

Ход рассуждений австрийских дипломатов был верным, но лишь наполовину. Да, в действиях Бернадота просматривались элементы провокации, но чем она мотивировалась, они не догадывались. Откуда было Тугуту и его сотрудникам знать, что Бернадоту, как считают некоторые историки, надоело сидеть в душной для него Вене, что ему захотелось вернуться в любимую армию и что для достижения этой цели он не побоялся рискнуть отношениями Франции с Австрией.

Впрочем, Т. Хёйер обе эти версии отвергает как абсурдные и лишённые каких бы то ни было оснований. Почему бы не предположить, спрашивает он, что всё случилось спонтанно и незапланировано? Другое дело, что когда событие произошло, обе стороны вели себя неадекватно и лишь способствовали его продолжению. Власти заранее знали, что посольство готовилось вывесить эмблему республики, и могли заранее принять меры безопасности. Вызывает подозрения медлительность и пассивность Тугута и более чем запоздалое прибытие на место событий австрийских военных.

Да, пожалуй, так оно и было: Бернадот вывесил флаг с тем же основанием, с каким его сотрудники и прежде демонстрировали триколор, но праздношатающаяся толпа венцев восприняла это на сей раз как вызов. А далее события развивались по наихудшему варианту: полиция проявила нерешительность, а толпу "подогрели" неудачные действия самого Бернадота и его сотрудников. То, что эпизод послужил на руку послу, не вызывает сомнения, но это отнюдь не означает, что он его специально запланировал. Конечно, у него были шансы 14 апреля уладить конфликт с австрийцами и не покидать демонстративно Вену, но вот тут-то он и решил "закусить удила" и воспользоваться скандалом в собственных интересах. Он знал, что отъезд его разрыва отношений между обеими странами не вызовет — в этом он имел возможность убедиться, встречаясь с министрами и читая или выслушивая их объяснения.

В общей сложности генерал Бернадот провёл в Вене 2 месяца и неделю, а в качестве признанного посла пробыл и того меньше — всего полтора месяца. Но расчётам, которые Бернадот строил в Вене, не суждено было сбыться, и его в будущем ждало разочарование. В армию он не вернулся — во всяком случае, сразу, а венский эпизод лишь ускорил вступление в войну Англии. У Директории поведение посла особого одобрения не получило, ибо обострение отношений с Австрией пока в её планы не входило, хотя официально Париж высказал своё возмущение и протест. Талейран для себя считал, что в скандале был виноват сам Бернадот. Это мнение, кажется, разделял и Бонапарт, а потом к нему присоединились члены Директории. Скандал попытались замять на конгрессе в Раштадте и на конференции в Зельце. Конференцию, однако, до конца не довели, потому что война вспыхнула снова Вопрос о восстановлении чести Бернадота отпал сам собой.

На пути в Раштадт Бернадот распространял памфлеты, в которых во всех грехах обвинял австрийскую сторону и доказывал свою невиновность. На некоторое время Бернадот был вынужден задержаться в Раштадте: 24 апреля туда пришло указание Талейрана оставаться в городке и ждать дальнейших инструкций. 8 мая то ли дипломат, то ли генерал в отставке напомнил Парижу снова о себе, но ему ответили: "ждать". Подобное отношение к заслуженному генералу и неуверенность в будущем сильно нервировали и были оскорбительны. Бернадот впал в мизантропические настроения.

Отношение австрийцев к нему было самое предупредительное и внимательное. Наступала весна, он жил в шикарном замке и страдал от ничегонеделания. Директория предложила ему командование 5-й дивизией ополченцев в Страсбурге и тут же прекратила выплату жалованья посла, но он от этого унизительного предложения отказался и, не дожидаясь разрешения Парижа, 16 мая 1798 года покинул Раштадт. Директория оскорбилась в свою очередь — особенно после того, как Бернадот стал настаивать, чтобы она выразила официальное одобрение его действиям в Вене. В опубликованной им в газете Le Conservateur статье он писал: "Авторитет чиновника — достояние нации". Это выступление возымело действие: 26 мая Директория снова попыталась заинтересовать его дипломатической работой — на сей раз на важном посту посла в Батавской республике. Но Бернадот считал свой дипломатический опыт достаточным, чтобы не обогащать его в будущем. К тому же он занялся устройством своих семейных дел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.