Глава первая

Глава первая

В особняке герцогини Сутерлендской собиралось все высшее общество, вся знать Лондона, а теперь уж и других городов. Явившись туда в сопровождении своих двух шотландских учениц, Шопен мог увидеть цвет Англии. Много было иностранцев, бежавших с материка. Французская, немецкая и итальянская речь раздавались на всех углах.

Кроме знакомых Шопену французских аристократов, он увидал и старинных, венских знакомых, изрядно постаревших за восемнадцать лет. Помимо знати, тут были артисты. Встретив Лаблаша, Тальберга, Полину Виардо и других, менее известных, Шопен сразу понял, что его поездка не удастся: слишком много виртуозов, это понизит цену музыки.

Он заметил большую разницу между приезжими и коренными жителями Англии. Те, кто жил у себя дома, обращались с другими вежливо, но все же с легким оттенком бесцеремонности. В их поднятых бровях и опущенных углах губ, в том, что они совсем не стесняли себя, можно было прочитать: «О! Вас тут, пожалуй, собралось слишком много! И все такие знаменитые! Ничего, мы достаточно богаты, чтобы вас купить. Но мы надеемся, что вы поймете, какое нынче время, и немного посбавите цену!» Артиста прямо спрашивали, сколько он стоит, то есть сколько берет за урок или за концерт. Несколько лет тому назад Шопен ездил в Лондон, но тогда отношение к артистам было совсем другое – не очень, правда, восторженное, но весьма уважительное.

Полина Виардо устроилась в лучшем лондонском театре и пела в очередь со шведской знаменитостью Женни Линд. Но обе, особенно Полина, жаловались на недостаток внимания, не со стороны публики – она-то принимала их очень хорошо, – а со стороны директора театра и других артистов. – Как переменчива судьба художника! – говорил Шопену Луи Виардо, муж Полины, – как непрочно его положение! Первое общественное бедствие, какая-нибудь революция – и искусство уже не нужно. А артисты обижаются, когда им говорят, что они только развлекают!

В Лондоне-кто бы мог подумать! – Шопен встретил Леопольдину Благетку, свое давнее, венское увлечение. Она была с мужем, корректным сухопарым бароном. В публичных концертах она уже не выступала из-за чрезмерной тучности, – «ах, что делает с женщинами время!» По этой же причине она не вспоминала прошедшее, тем более в присутствии мужа. Барон говорил только о политике. Леопольдина поддерживала его: – Когда же это все кончится? И что будет с искусством?

На вечере у герцогини Шопена приняли несколько лучше, чем других приезжих музыкантов, – оттого ли, что его богатые шотландки давно рассказали всем о Шопене, или оттого, что в газетах его сравнивали с Ариелем, воздушным видением, бесплотным существом. «Может быть, – думал он, смеясь в душе, – понравилось то, что я такой бледный, худой, длинноносый?» Во всяком случае, обращаясь к нему, лорды и леди не так растягивали свои лица в изумлении.

В тот вечер ждали королеву. Она прибыла и милостиво согласилась послушать игру Шопена. Ей понравилось, сна пробормотала что-то благосклонное. Когда она уехала, лорд-канцлер поздравил Шопена, а его жена сказала, что отныне все станут брать у него уроки и она сама подаст пример.

Уроки он получил скоро. Выяснилось, что он стоит двадцать гиней – именно столько ему платили за каждый урок. Ученицы были неинтересны, уроки во много раз утомительнее, чем в Париже. И вряд ли они окупали себя. Роскошный салон, целых три рояля – это было необходимо здесь, чтобы не подумали, что он один из тех музыкантов, у которых на визитных карточках написано: «Дает уроки на дому» или: «Ходит играть на вечерах». Пианист, поставивший у себя в салоне только два рояля, получал не двадцать, а только десять гиней за урок, а уж кто имел один рояль, тот мог играть на нем сам.

Но брать двадцать гиней стоило дорого, а ученицы были неаккуратны: то уезжали в деревню, забыв расплатиться, то довольствовались лишь несколькими полученными уроками, вообразив, что уже выучились играть, а может быть удовлетворившись репутацией ученицы знаменитого маэстро. Правда, вместо них, тут же появлялись другие, но такие же неинтересные и неаккуратные.

Артисты, как и в Париже, зависели от прессы. Но там упоминание в газете было необходимо начинающим, здесь же концерты прославленных виртуозов не скоро удостаивались рецензии, а между тем газетная заметка определяла успех. Тальберг, краснея, поставил это на вид редактору газеты. О Шопене рецензия появилась довольно скоро, но– кто знает? – может быть, его покровительницы тайно позаботились об этом?

Мелькали разнообразные лица, титулы, ордена, громкие фамилии: леди Байрон, лорд Веллингтон, испанский герцог, сын дона Карлоса и даже тринадцатая кузина Марии Стюарт. Музыка Шопена всем нравилась, леди в один голос повторяли, что она «течет, как вода». Его шотландские спутницы окружили его бесконечным вниманием, они были деликатны, ненавязчивы и очень выносливы. С утра до вечера они наносили визиты своим знакомым, а потом принимали их у себя. Из желания развлечь Шопена они предлагали ему участвовать во всех их увеселениях. Он не мог отказать им – они были слишком добры к нему.

Старшую – или младшую? (он не мог разобраться в этом) – звали леди Кэт Эрскин. Она была замужем, и оттого все находили, что в ее наружности и манерах меньше смешного и чудацкого, чем у ее незамужней сестры. В действительности обе были не более причудливы, чем десятки других замужних, вдовых и пребывающих в девичестве леди. Они были даже в чем-то приятнее остальных, потому что держали себя проще. Они отличались довольно веселым нравом, особенно леди Кэт, которая любила поговорить и сама рассказывала анекдоты, впрочем, совершенно благопристойные и невинные. Но она-то считала их рискованными и втайне гордилась своей смелостью. Она была полная, румяная и любила покушать.

Младшая – или старшая? – из сестер, мисс Джейн Стерлинг, была молчаливее, ела с меньшим аппетитом. Ей было лет сорок пять, и она уже утратила привлекательность, если и обладала ею в молодости. Худая, почти высохшая, с длинными светлыми буклями, спадающими вдоль впалых щек, обтянутая темной шалью, которая делала ее фигуру прямой и плоской, с вечным молитвенником или библией в руках, она скорее производила впечатление бедной миссионерки Армии спасения, чем самой богатой невесты в Шотландии. Шопен шутя писал друзьям, что мисс Стерлинг как две капли воды похожа на него самого, а это не было комплиментом: от собственного отражения в зеркале, особенно по утрам, ему становилось жутко. Но у мисс Джейн была необыкновенно белая, нежная кожа на лице и замечательно добрые серо-синие глаза. Это замечалось не сразу, но иногда, в редкие минуты, неизвестно отчего, лицо мисс Джейн совершенно преображалось и становилось очень приятным.

Полина Виардо и Женни Линд пели в салонах народные песни: Полина – испанские, а Женни – шведские. Женни нравилась Шопену больше: с ней он чувствовал себя как-то ближе к родине, хотя в том «отблеске полярных зорь», который освещал ее пение, не было ничего общего с польской музыкой. Но она была скромная, простая девушка. Слава не вознесла ее на недосягаемую высоту, и в ее родном городе ждали, что когда-нибудь она вернется и больше не уедет. Она часто рассказывала Шопену, какие луга в Швеции, какие восходы и как она часто не спит по ночам, вспоминая все это… В Стокгольме ее дожидался жених, друг юности, с которым она собиралась обвенчаться, как только скопит необходимую сумму.

Полина все устраивалась, беспокоилась, «ерзала» и никак не могла удовлетвориться своим новым положением. Шопен избегал ее, боясь, что она станет говорить с ним о Париже. Но она молчала. Достаточно было одних газет, которые обливали Жорж Санд грязью. Шопен не находил мстительного удовлетворения в этих статейках, они волновали его меньше, чем он ожидал. Он чрезвычайно ослабел и не мог волноваться больше. Тот подъем, который он испытал перед отъездом, в Англию, очень скоро сменился тоскливым унынием. Его дни проходили молниеносно, и каждый был похож на другой. Визиты, люди, разговоры, кареты, лестницы, по которым он уже не мог подниматься сам… Единственным его утешением была переписка с родными. Он еще мог подробно писать, шутить, рисовать карикатуры. Читая его письма, Изабелла радостно восклицала: – Ей-богу, он совсем выздоровел! – Но Людвика знала его лучше, чем Изабелла: она читала между строк. После того как все прочитывали письмо, пани Юстына уносила его к себе, надевала очки и медленно перечитывала сама. Потом долго молилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.