Глава первая

Глава первая

Аврора Дюдеван помнила себя чуть ли не с трех лет, и в ее памяти сохранились столкновения, бурные споры и ссоры окружавших ее людей. Причиной и жертвой этих столкновений была она сама. Из-за нее враждовали две любящие женщины – высокопоставленная, чувствительная и тонко образованная бабушка – и малограмотная, вульгарная, развращенная мать, «дитя Киприды», которая менее всего годилась в воспитательницы своего ребенка. Обе женщины ненавидели друг друга со страстью, равной их привязанности к маленькой Авроре. Девочка знала, что является предметом распри и непримиримой вражды. Разумная бабушка была ласкова, окружала Аврору богатством, даже роскошью в своем родовом поместье Ногане; мать Авроры жила довольно бедно, вела беспорядочный образ жизни и, кроме того, была криклива, несдержанна, нередко ссорилась и даже дралась с соседями и родственниками. Она не могла воспитать Аврору, – как того требовало происхождение дочери (предками которой по отцу были графы и даже короли), и вынуждена была оставить ее в Ногане, у бабушки. Но Аврора томилась в поместье и страдала от разлуки с матерью, которую знала плохо. Она рвалась в Париж, к матери, и в конце концов поселилась у нее. Только после этого, горько раскаявшись, она оценила свою бабушку, которая к тому времени уже умерла.

Тогда начались столкновения с матерью, у которой Аврора жила некоторое время после выхода из монастыря.

Между ними не было ничего общего. Аврора не привыкла к мещанской сутолоке, к сплетням и ссорам. Ее угнетали крики и оскорбления, на которые мать не скупилась по отношению к ней. Она уже не могла любить свою мать и только жалела ее. Ей казалось, что женщина, ведущая столь беспорядочную жизнь, не может быть счастливой. Но легкомысленная и жизнерадостная Софи Дюпен в жалости не нуждалась. Она была довольна своей судьбой. Даже ранняя потеря мужа– он убился, упав с лошади – не потрясла ее. Она и до встречи с ним проводила время весело и беспечно и после его смерти не отказывала себе в удовольствиях.

Аврора не могла не оценить и некоторых достоинств Софи Дюпен: веселость и трудолюбие, которые унаследовали дети. В доме у матери Аврора выучилась рукоделию и домоводству и нисколько не гнушалась готовить обед, шить или убирать квартиру. Другим «занятиям» она, к счастью, не пожелала выучиться.

Но тяжелое положение в доме матери до известной степени ускорило замужество Авроры: она бросилась на шею первому встречному. Ей было восемнадцать лет, когда ее выдали замуж, вернее – она сама вышла, потому что молодой человек, которого ей сватали, в общем понравился ей… как понравился бы любой «избавитель», не обладающий заметными и отталкивающими недостатками.

Авроре некогда было разбираться в характере ее будущего супруга, и она не скоро поняла, что он не только посредственный, но и весьма ничтожный человек, который, в сущности, женился на деньгах. Надо сказать, что мать Авроры оказала ей большую услугу: она, по-видимому, разгадала нрав своего будущего зятя и позаботилась, чтобы в брачном контракте было точно оговорено, какое состояние – приносит с собой жена, а что принадлежит мужу. Если бы в контракте не было этого обозначения, Казимир Дюдеван, будучи в десять раз беднее жены, легко присвоил бы ее состояние.

Так Аврора поселилась в Берри, в поместье своего супруга. В первые несколько лет она не то что не замечала дрянности Казимира – она не была ослеплена любовью и не могла не видеть того-, что резко бросается в глаза, – но раннее материнство, заботы о детях поглощали ее время и силы, и она не задумывалась над тем, счастлива ли она с мужем: может быть, она не хотела сознаться самой себе в постигшей ее неудаче.

Но несходство натур обнаруживалось все резче. И, наконец, семейная жизнь супругов превратилась в ад. Беда Авроры была о том, что в ее характере сохранилось много детского: ей были чужды хитрость, подозрительность, она не сумела и взять в руки своего мужа, как сумела бы сделать, например, ее мать, чья власть над потомком королей, изящным, образованным Морисом Дюпеном, так несказанно изумляла и причинила столько огорчений его матери и бабушке Авроры.

Добродушие молоденькой жены, ее незлобивость, доверчивость и беспечность были в глазах Дюдевана признаком природной глупости. Как всякий низкий человек, он уважал и ценил лишь тех, кто презирал его самого, кто мог бы его скрутить. Брак с «дурочкой», к тому же оказавшийся невыгодным благодаря предусмотрительности свекрови, раздражал Дюдевана. Он считал жену «идиоткой» и «растяпой» и говорил всем, что она одержимая. Ему претила ее страсть к книгам (он никогда ничего не читал) и сбивали с толку ее переходы от меланхолии к внезапным приступам веселья (когда в замок приезжали гости).

Все это привело к тому, что Дюдеван совершенно перестал стесняться, и его грубое обращение с женой заставило ее в конце концов возмутиться и порвать узы, которые она вначале считала крепкими. Удовольствия степного помещика довольно однообразны: охота, гости, карты и ограниченный, так сказать, «домашний» разврат на глазах у жены – то, что считалось вполне дозволенным и естественным. Аврора в достаточной степени презирала мужа, чтобы не страдать от его измен. Но она не могла оставаться с ним под одним кровом. Ей удалось выговорить себе право уехать на довольно длительное время в Париж. Она понимала, что бракоразводный процесс для нее, в сущности беззащитной, не может закончиться благополучно. Детей она не могла взять с собой, и с этим пришлось пока примириться. Дюдеван не удерживал ее: он чувствовал себя свободнее в отсутствие жены. Но она уже твердо знала, что больше к нему не вернется.

Она попала в Париж в том же году, что и Шопен. И перед ней также раскрылись пять Дантовых кругов этого города. Но она была женщина, и ей пришлось гораздо труднее. Порвав формально с Казимиром, она лишилась бы прав на свое состояние. Поэтому ей заблаговременно пришлось искать работу. В юности она много писала, это было утешением, и то, что муж рвал и сжигал написанное, не охладило ее рвения, а только укрепляло желание писать. Его варварское отношение к тому, что составляло ее радость, в чем она черпала силы, только ускорило их разрыв. Стало быть, литература могла стать в Париже ее профессией. Но писательницу-дебютантку встречали многочисленные и труднейшие препятствия. На первых порах Авроре не повезло. Ее никто не поддерживал. Над ней смеялись. Ее подозревали в самых низменных побуждениях. Ей возвращали рукописи. Один из издателей прямо сказал ей: – Лучше бы вы производили детей, сударыня! – Правда, в отчаянии и в гневе она бросила ему: – Постарайтесь сами, если сможете! – Но факт оставался фактом, с Авророй Дюдеван не хотели иметь никакого дела как с писательницей. Она легко могла потерять веру в себя: люди, которые считались компетентными в Париже, говорили ей, что у нее нет никакого таланта!

Ее красота могла оказать ей только скверную услугу. Ее пытались унизить – это никому не удалось. Конечно, она могла найти богатого покровителя, который ввел бы ее в литературу, – утешителя молоденьких неудачниц. Она отвергла самую мысль об этом. Измерив предстоящие испытания, Аврора не устрашилась. Ее успех не родился внезапно: ему предшествовала самая упорная, кропотливая, грошовая работа мелкого газетного сотрудника, проворного, терпеливого и выносливого, как ломовая лошадь. Отличное здоровье, оптимизм и неиссякаемая жизненная сила помогли ей преодолеть все трудности. То, что сломило бы другую женщину, только закалило Аврору.

Ни один день, ни один час не проходил для нее даром. После утомительной беготни по городу в поисках происшествий и утомительного отсиживания в редакции, плохо проветренной, прокуренной комнате, где всегда было шумно, она отправлялась вместе со своими земляками – беррийцами, приехавшими, как и она, в Париж, в театр или на выставку, стараясь не пропустить ни одного спектакля, ни одной картины и читая все, что выходит из печати. Это должно было развить ее ум, обогатить дарование. По ночам она работала для себя: писала то, что еще не принималось издателями, но что со временем должно было принести ей мировую славу. Усталости она не знала в те годы, и четырех часов сна было достаточно, чтобы восстановить ее силы.

Когда она выбралась наконец на широкую дорогу, завоевав равенство с другими литераторами (немногие знали, с каким трудом добилась она этой победы), когда ее романы стали печататься, а издатели, почуяв выгоду в союзе с новым автором, сменили прежнее недоверчиво-презрительное отношение к ней на почтительное и даже угодливое, когда совершилось превращение незаметного, зависимого труженика, рискующего в любой день потерять и это незавидное положение, в знаменитую писательницу, Жорж Санд – таково было теперь выбранное ею имя – принялась обдумывать план завоевания полной свободы. За два года она стосковалась по своим детям и пожелала вернуть их себе, добившись официального развода и раздела имущества. Она стремилась к этому не для того, чтобы вступить в новый брак: собственный неудачный опыт внушил ей отвращение к брачным узам вообще. Но ей нужна была независимость, такая же, какой пользуются мужчины, занятые серьезным и важным делом. Ее ремесло– она сознательно называла это ремеслом – было для нее священно. Она собиралась посвятить ему всю жизнь. Но быть женой, а стало быть рабой, не представлялось ей возможным. Жорж Санд смеялась в ответ на уверения подруг и родственников, что жена – это значит хозяйка. Она хорошо помнила, какой «хозяйкой» она была в доме Дюдевана в Берри!

Казимир был чрезвычайно изумлен, увидав, как его «разиня» и «недоумок» выступает против него на суде. Она говорила так же смешно, «по-печатному», как и в Берри, но судья был явно на ее стороне и обращался с ней в высшей степени почтительно. Удивление Дюдевана сменилось негодованием. Его более всего возмущало, что Аврора не бранила его, не изливалась в жалобах, а как будто щадила его, «прощала» и только просила освободить ее от него. Писательству жены Дюдеван не придавал серьезного значения: всякий может писать! И был убежден, что успех достался ей не совсем честным путем. Смазливая бабенка всегда найдет покровителей!

У него были аргументы, которые он считал серьезными. Он не сомневался, что она вела развратный образ жизни. Женщина, у которой нет ничего грешного на уме, никогда не оставит мужа и будет покорно сносить его дурное обращение и измены. Только пожелав блудить сама, она потребует свободы. Судья просил Дюдевана держаться благопристойного тона и даже один раз лишил слова, когда Казимир принялся приводить примеры легкомыслия и глупости Авроры.

Дюдеван имел возможность затянуть процесс. Он воспользовался этим. Но Аврора знала, что победа на ее стороне: писательница Жорж Санд уже значила в обществе неизмеримо больше, чем беррийскии помещик Казимир Дюдеван! Он мог еще причинить ей неприятность, но не мог ни вернуть ее, ни оставить при себе детей. Аврора сказала ему, что останется его другом, если он добровольно согласится на развод. Он высокомерно фыркнул и пригрозил:

– Вы еще у меня натерпитесь!

После того как вышел в свет ее первый роман, она уже знала, что все остальное будет легче. Она перестала быть поденщиком, но тем неутомимее взялась за свою любимую работу профессионального романиста. У нее были твердые убеждения, сложившиеся в результате собственного опыта и многочисленных наблюдений: несправедливость задевала ее, все, что она видела, врезалось в память. Вера в собственные силы, подкрепленная первым значительным успехом, повелевала ей обнародовать пережитое и увиденное. Ей казалось, что жертвы произвола, которые в таком количестве встречались ей, взывают о помощи. Поэтому ничто на свете не заставило бы ее свернуть с намеченного пути.

Она принадлежала к тем счастливым писателям, которым всегда есть, что сказать, и даже больше, чем они в состоянии высказать.

Ее книги встретили восторгом, благодарностью, поклонением, а также свистом, улюлюканьем и проклятиями. Она ратовала за освобождение женщин, но многие женщины – не говоря уж о мужчинах – прятали ее книги от сыновей и дочерей. Однако молодежь доставала эти книги и зачитывалась ими. Общество разделилось на два лагеря – непримиримых врагов Жорж Санд и ее преданных друзей. Но даже враги невольно способствовали ее славе. Чем сильнее бранили ее критики, тем быстрее распространялись ее книги. Издатели потирали руки, хотя бывали случаи, когда они не только подвергались нападкам через печать, но даже прямым физическим нападениям со стороны какого-нибудь разъяренного рантье.

Мужчины-читатели, а также и многие литераторы, если "не считать самых крупных, были в ярости. Вековечная, ненависть к женщине, которая осмеливается стать свободной и завоевать равное с ними место в обществе, заставила их преследовать Жорж Санд с фанатической неутомимостью. Она терпеливо сносила эти преследования: не писала эпиграмм на своих критиков, как красавица Жирарден, не бросалась на них с ножом, как Луиза Колле27. Уверенно и непоколебимо продолжала она свое дело, а когда ей приходилось с глазу на глаз встречаться со своими врагами, она с неожиданным для них спокойствием выслушивала их нападки, а иногда и пыталась разъяснить свою точку зрения.

Молва приписывала Авроре много похождений. Молва не совсем ошиблась: требуя свободы для женщин, Жорж Санд желала доказать на примере справедливость этого требования. В ее жизни было много бурного, тягостного и счастливого, горького, возвышающего. К тридцати трем годам она почувствовала усталость и жажду покоя. Но только не от литературного труда. Никогда еще ее талант не расцветал ярче, обилие мыслей захлестывало ее, сюжеты один другого замысловатее, образы один другого выпуклее вырастали перед ней. Едва закончив трудный, длинный роман, она уже начинала новый. Но она думала, что любовь и все связанное с этим уже не повторится в ее жизни, и сетовала, что состарилась раньше времени. Много сил отняла у нее двухлетняя, красочно описанная ею страсть к одному из знаменитейших поэтов Франции.[25] Это чувство, самое сильное из всех, которое приходилось ей переживать до последнего времени, совершенно измучило ее, потому что ее возлюбленный был человек трудный, нетерпимый, требовательный и эгоистичный. Она порывала с ним и возвращалась к нему, уверенная, что он нуждается в ней (так оно и было!), и прикованная к нему собственными принесенными ему жертвами.

Но она не была способна к рабству, а он только этого и требовал. Весь Париж знал об этой любви. Аврора писала о ней очень подробно, прямо и косвенно: и в письмах, и в романе, потом в воспоминаниях. Это было в своем роде манифестом, декларацией прав женщины. Но она смертельно устала от всего этого.

Ее последняя, спокойная привязанность к скромному, ничем не выдающемуся человеку также становилась ей в тягость, отчасти потому, что это чувство не было глубоко с самого начала, а главным образом потому, что она, опытная писательница и психолог, плохо знала собственную натуру, не подозревала, сколько жизненной энергии сохранилось в ней. Недаром Лист сказал ей, что минутная слабость, минутный упадок духа означает только, что она собирается с силами. Одно писательство, хоть оно и было для нее важнее всего, не могло целиком заполнить ее жизнь. Как бы то ни было, в тридцать три года, в полном смятении, почти в отчаянии и все же внутренне радуясь и даже ликуя, она должна была сознаться себе, что захвачена снова – на этот раз возвышенной, огромной, непостижимой любовью, перед которой все прошедшее тускнеет и меркнет. Если бы она умерла за месяц до этой встречи, вся ее жизнь не имела бы цены, несмотря на «Валентину», «Индиану» и даже ее высшее достижение– «Лелию»! Ничего не было прежде! В первый раз она поняла, что значит это великое и страшное чувство, тем более сильное, что она менее всего ожидала его. Она не верила, что это еще возможно для нее. Впрочем, всякое новое увлечение казалось ей сильнее всех предыдущих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.