Глава 3. Тайная печаль Африки

Глава 3. Тайная печаль Африки

Двое суток я не выходил из своего номера в леопольдвилльской гостинице. Поем и опять ложусь, закинув руки за голову, уставясь глазами в потолок, и час за часом лежу, точь-в-точь как когда-то в Нью-Йорке, а потом шагаю из угла в угол, пока не подкосятся ноги. Но я не скучал, Боже мой, напротив, мне было некогда: нужно все обдумать и принять разумное и окончательное решение.

Вначале я даже крепко ругал себя за невыдержанность и слишком поспешное решение, а главное — за такое легкомысленное заявление. Перед кем? Перед случайными людьми, и даже больше — колонизаторами. Это же осквернение глубокого и чистого движения души. Я поднял бокал за свою смерть не наедине с собою, не в трагическом обществе драгоценных призраков, а с тремя пройдохами, которые изгадили своим присутствием мой красивый жест.

Но, подумав и все взвесив, я успокоился. Первое движение души — самое искреннее и правдивое. Подсознательный и инстинктивный порыв, поднимающийся из сокровенных глубин, из кромешного мрака бытия к свету. Если правда, что «наша жизнь — это путешествие на край ночи», то правда и то, что «мы ищем прохода в аду, где нам не светит ни один огонек». Я все-таки нашел свой проход и свой свет впереди: бессмысленную в своем одиноком геройстве гибель. Красивый жест — войду в Итурийские леса, чтобы никогда не возвратиться оттуда…

Тихая и светлая радость наполнила меня, я чувствовал простую физическую легкость, точно вышел из ванны очищенный и чистый… И в то же время ощущал в себе странное раздвоение. Я — атлетически здоровый молодой человек, умеющий работать и любящий труд. Я поставил перед собой конкретную цель, и мой мозг уже наполнился деловыми расчетами и планами. Руки уже чешутся — скорее тащить и упаковывать снаряжение, а ноги уже сами несут меня на улицу — к людям, которые помогут мне организовать экспедицию. Смысл моего предприятия — уйти от людей, я начинаю действовать, и это бросает меня в самую гущу людской толчеи. Я не чувствую досады, напротив, я рад — засучиваю рукава и бодро кидаюсь вперед.

Вспоминая свои покупки в Сахаре, я пожимал плечами: вон ящики с туарегскими изделиями, на окне лежит папка моих зарисовок с листами мелко исписанной бумаги: мои дневники, словарь туарегских слов и прочее. К чему мне они? для чего? Если цель моей поездки — уйти из жизни. Гм… Непонятно. Уж не имеет ли мое новое предприятие двойной смысл — не только найти узкую дорогу к смерти, но и найти широкий путь в жизнь? Возможно, в ее более глубоком познании и понимании. Но зачем, зачем?

«Нет и нет, — успокаивал я себя, — это только присущая всему живому воля к жизни, некий автоматизм, естественный у всякого живого существа. Помнишь, как Мартин Иден, выбросившись за борт, в первую минуту начал бодро плыть. Какое меткое наблюдение! Как тонко прочувствовано! Безусловно, сам Джек Лондон, выбросившись за борт, начал бессознательно удерживаться на поверхности. Герои его книги и сам автор были здоровыми парнями, и плыли не они, а только их сильные тела, которым присуще стремление жить, а не умирать. А потом заговорило сознание — дух пересилил тело и после короткой борьбы освободился через добровольную смерть».

«Так будет и со мной», — повторял я, шагая по комнате.

Утром хорошо помылся, побрился, оделся и спустился вниз. В ресторане подали завтрак и свежую почту. Небрежно просмотрев парижские газеты, я развернул местную — так, без цели, и вдруг увидел набранную жирным шрифтом заметку «собственного корреспондента». «В Леопольдвилль из Голландии прибыл известный художник и глобтроттер (кругосветный путешественник [англ.]. — Авт.) мсье Гайсберт ван Эгмонт, который в скором времени отправляется в Итурийс-кие леса с целью стереть с карты Конго последнее оставшееся на ней белое пятно. В частности, мсье ван Эгмонт посетит короля пигмеев Бубу и приобщит тем самым отсталую народность к цивилизации и Миру Свободы. Как при этом не вспомнить замечательные слова величайшего гуманиста, его величества короля Леопольда II: “Открыть цивилизацию, путь в единственную часть света, куда она еще не успела проникнуть, рассеять тьму, которая захватывает еще целые народы, — вот крестовый поход, достойный нашего века прогресса!” Редакция желает бесстрашному крестоносцу полного успеха в его благородном начинании!»

«Черт побери, кто это успел сделать мне такую рекламу? Наверное, мои спутники вместе решили разыграть меня: напечатали и теперь хохочут!» — спокойно подумал я. Но, перечитав заметку, задумался. Отложил газету, внутри осталось какое-то неприятное чувство. Как будто бы я поймал себя в собственную сеть или того хуже — поймался в сеть полковника Спаака…

Не спеша стал готовиться к походу. Я уже кое-что знал об Африке и поэтому представлял себе все трудности или, по крайней мере, как тогда мне казалось, думал, что я их представляю. Нужно захватить ружья и патроны… обуться в крепкие сапоги… ну, что еще? Захватить лекарства и бинты… Гм… Что же дальше? Ах, да — компасы и карту! Ну все, что ли? Конечно, побольше денег мелкими купюрами… Понадобятся одеяла, плащ, палатка, спички, посуда… Все? Как будто бы. Надо приобрести эти вещи и заказать недостающее, в последнюю минуту докупить то, что забыл.

За дело!

Сделав в первый же день заказы и купив то, что оказалось в наличии, я получил несколько дней свободного времени. Бывших спутников я потерял из вида и не жалел об этом. Они мне надоели. Полковника Спаака, весьма полезного в таких делах человека, вообще не хотел больше видеть и знать. Мое предприятие не должно быть связанным с бельгийскими властями и колонизаторами вообще. Причем здесь колонизаторы?

«На моем жилете восемь пуговиц»… Тьфу! Нет, друзья, на моем жилете пять пуговиц, заметьте себе это!

В ресторане я случайно познакомился с весьма приятным человеком моего возраста, неким доктором де Гаасом. В ожидании выполнения моих заказов я слонялся по городу и, в конце концов, завернул к новому знакомому. Врач оказался интересным человеком, он знал много о местной жизни, совершенно новой для меня. Мы поговорили о мерах предохранения от заразных кишечных и кровяных болезней, потом доктор де Гаас, большой энтузиаст своего дела, повел меня в маленькое и грязноватое отделение для негров при большой и благоустроенной больнице, где он работал. В отдельной комнате на цепи сидел молодой негр прилично одетый и обутый.

— Вот посмотрите на этого больного. Весьма характерный случай. Выслушайте меня внимательно, и вы узнаете об Африке кое-что новое, — врач стал задумчиво перелистывать историю болезни. — Жозеф Сассока, 30 лет, уроженец маленькой деревни. До рекрутского набора жил в естественных условиях деревни и родной семьи. После отбытия военной службы направлен в областной город в качестве ученика сельскохозяйственных курсов. Курсы окончил хорошо — стал инструктором и районным уполномоченным областного агронома. Такой инструктор участвует в распределении нарядов отдельным деревням по принудительному выращиванию обязательных культур и помогает властям собирать натуральные налоги. Больной жил один при складе в казенном помещении. Месяц тому назад вечером после работы он вдруг выскочил на улицу, стал рыдать, рвать на себе одежду и звать на помощь свою мать. После того как прохожие и полиция водворили его в комнату и заперли, он постепенно успокоился и наутро объяснил начальству, что население якобы его ненавидит и за своей спиной он целые дни слышит угрозы. После десяти дней работы приступ нервного возбуждения повторился: больной заперся в своей комнате и опять с громким плачем звал мать и родственников. Через окно свидетели видели, что Сассока трясся всем телом и забился в угол, даже закрыл лицо бухгалтерско-учетной книгой. Через два дня его душевное равновесие восстановилось, но через неделю во время работы он внезапно закричал, разорвал свое удостоверение личности, служебные документы и книги, разбил мебель и пытался бежать якобы в родную деревню. В госпитале он продолжает дрожать и плакать, зовет к себе мать и порывается бежать к ней, чтобы она его защитила. Таков фактический материал. Мой диагноз: «Реактивный психоз. Приступы психомоторного возбуждения с маниакально-бредовыми наслоениями». Случай в высшей степени типичный.

— Почему?

— Больной — новоиспеченный интеллигент. Он трудно адаптируется к своему новому положению колониального бюрократа. Его трудовая нагрузка, с нашей точки зрения, ничтожна, но для жителя негритянской деревни она непосильно тяжела. Его мозг, помимо его работы, перегружен преодолением трудностей новых условий жизни. Вот об этих условиях существования я хочу сказать несколько слов.

Три года африканская мать носит ребенка на спине и кормит грудью. Только так, исподволь, под этой надежной защитой ребенок знакомится с радостями и опасностями окружающей среды. На четвертом году его жизни наступает критический момент — отделение от материнской спины и груди. Этот критический период проходит довольно мягко, поскольку ребенок поступает в не менее внимательную и ласковую среду — семейную. Негры в деревнях живут большими и дружными семьями, они спят в нескольких хижинах и весь день вместе проводят под сенью огромного дерева, которое почитается семейной реликвией и божеством, объединяющим и защищающим всю семью. Ребенка наравне с собственными детьми охраняют многочисленные дяди и тети, потому что в африканской деревне нет «своих» детей, есть только дети общей большой семьи. Вот поэтому здесь нет сирот, и ребенок даже без родителей всегда растет в обстановке любви, внимания и безопасности. Подрос ребенок — он становится членом деревенского коллектива и всю жизнь, с детства, он живет и работает вместе с людьми ему знакомыми. Так было, но так уже не всегда бывает теперь и в ближайшем будущем уже не будет. Деревень, затерявшихся в глуши, становится мало, теперь из каждой деревни проложена дорога к ближайшему шоссе, и она доставляет молодого человека в город, где он каждый день должен по десять часов работать на шахтах, заводах, в порту, на складах и жить в «бидонвиллях». Издали мечтать о холодном пиве, желтой шелковой рубашке, красных трусах и никелированном велосипеде. Он создает свою семью не в чистой, просторной и прохладной хижине под развесистой пальмой, а на пыльной и смрадной городской окраине в тесном сарае, кое-как сколоченном из грязной гнилой фанеры и ржавой жести, среди тысяч других таких же убогих сарайчиков. Новоиспеченный пролетарий или интеллигент не зарабатывает достаточно, чтобы утолять голод и потребность в удовольствиях. Отсюда сначала неудовлетворенность без надежды на лучшее, а потом отчаяние. Муж пьянствует, жена ругается, дети плачут — вот обязательные условия жизни в бидонвилле. В душе, оторванной от родных корней, быстро рождаются чувства, которых она раньше не знала: неуверенность в себе, страх, враждебность и агрессивность.

Вот положение, свидетелями которого мы являемся: мучительное рождение нового на обломках старого, смятение души и катастрофический рост числа душевных болезней с ярко выраженными психотическими очагами. Горнопромышленные поселки, большие морские порты и фабрично-заводские города ширятся и сливаются. Ограниченный и постоянный очаг заболевания — эндемия, перерастает в пандемию — заболевание всего населения страны. В этом стремительном прыжке Африки из века охотников и пастухов в век пролетариев и интеллигентов сгорают человеческие души. Этот молодой негр на цепи, порвавший казенные торговые книги и собственное удостоверение личности, в слезах зовущий из родной деревни на помощь мать, как больной — глубоко символическая фигура. Это — молодая Африка сегодняшнего дня!

Мы расположились на прохладной веранде в шезлонгах, черный бой подал хорошо охлажденные бутылки неплохого местного пива. Пиво и лед — весьма приятное сочетание! Несколько минут мы обсуждали вопрос — не лучше ли бросать в пиво кусочки льда?

— А как, вообще, здесь обстоит дело с лечением душевных болезней, тем более что вы сами, доктор, говорите об их растущем для Африки значении?

— На всем Африканском континенте, не считая Северной и Южной Африки, работает около пятидесяти европейских врачей-психиатров, то есть один врач на два миллиона местных жителей.

— Здорово! Как же они выходят из положения?

— Довольно часто пользуются услугами черных знахарей-заклинателей.

— Ах, так… Ну с ними далеко не уедешь!

— Напрасно вы так думаете. Современный психиатр, вооруженный всеми достижениями мировой науки, излечивает примерно 75 % больных. Знахари-заклинатели около 40 %, это столько, сколько в Европе излечивали до начала этого века.

— Черт возьми! Как же это получается?

— Просто. Негритянский знахарь-заклинатель, прежде всего, изолирует больного от среды, которая прямо или косвенно повлияла на возникновение болезни или ухудшила ее течение. Он селит больного в своем саду, ограждая от насмешек, ругательств и насилия, от дополнительной нервно-психической нагрузки. Эти дикари держат психических больных свободными, в непринужденном общении со здоровыми, притом только с теми, кого желает видеть сам больной. О, здесь мы имеем совершенно новый практический прием! До него у нас только додумались лучшие умы, и реально он нигде не проведен в жизнь. Вы видели связанных больных или сидящих на железной цепи? Как по-вашему, что больше содействует выздоровлению — прогулка в саду по негритянскому методу или сидение на цепи по нашему?

— Не знаю. Если прогулка, то почему вы не освободите вашего узника?

— Не имею права. Любое медицинское вмешательство связано с правовой ответственностью, а режим душевнобольного в особенности. Он плюнет в физиономию проходящего генерала, а потом мне расхлебывать кашу! Пока придется подождать…

— А лечение в собственном смысле?

— У негров есть хорошие медикаменты — возбуждающие и успокаивающие. Есть и своеобразная физиотерапия успокаивающего характера: ритмичные движения, танцы и дикая, до изнеможения пляска, что-то вроде дозированной разрядки возбуждения, весьма эффективная по форме воздействия на нервную систему. Но у них все разумное прикрыто болтовней о волшебстве, магии и духах. По существу, у нас и у них все сводится к правильному диагнозу и соответствующему лечению. У них — духа, у нас — болезни!

Мы помолчали, обмахиваясь большими веерами.

— А более конкретные разделы медицины у них имеются? Скажем — хирургия?

Доктор только отмахнулся.

— Что вы… Какая у черномазых хирургия! Для этого у них нет двух условий — письменности и антисептики. Письменность — это возможность накапливать знания и передавать из поколения в поколение… Их следует жалеть, но хирургия… Вы можете себе представить негритянскую соломенную хижину и голого негра, делающего другому негру серьезную полостную операцию? Грязные твари…

Все готово и упаковано.

— Я хочу отправиться в Стэнливилль, оттуда в Итурийские леса, — мимоходом говорю я хозяину гостиницы.

Бельгиец поднимает брови.

— А вы имеете пропуск, мсье?

— Пропуск в Стэнливилль?

— Нет, в Итурийские леса, мсье. По железной дороге, на автобусных линиях и на автомашине вы можете передвигаться куда угодно, но вне дорог нужен пропуск.

— Почему?

— Треть территории Конго принадлежит правительству. Это самые бедные и неинтересные места. Бесперспективные места! Понимаете, мсье? Вторая треть земель принадлежит королю, а третья — концессионерам, и всюду на въезд нужен пропуск.

— От кого?

_ От владельцев: концессионеров, правительственных учреждений, губернатора.

_ В отношении поездки в Итурийский лесной массив мне придется обратиться…

— Только к его превосходительству господину губернатору — представителю собственного кабинета его величества, занимающего и пост личного секретаря ныне правящего короля.

— Нет, нет, мсье. Хлопотать бесполезно, поскольку вы фактически не имеете серьезной цели: вы — не ученый, не миссионер и даже не коммерсант или предприниматель. Эти земли — правительственная собственность, ее мы призваны уважать и охранять.

— А если я обращусь к самому его превосходительству?

— Бесполезно. Извините, мсье, я весьма занят. Мне очень жаль. Прощайте.

Проклятые собственники! Все рухнуло… Нехотя я отправился на станцию, нужно аннулировать кое-какие свои распоряжения и расторгнуть договора. День прошел в озлобленной суете. Вернулся в гостиницу потный, грязный и злой. На столе нашел приглашение пожаловать на частный ужин к господину графу Ж.Д.Г. Кабеллю.

В уютном салоне большие окна были распахнуты прямо в сад, мы ужинаем втроем: мадам Раванье — молодая дама из Парижа, щедро декольтированная и очень красивая, граф Кабелль — худенький старичок в белом колониальном смокинге с моноклем, и я. Изысканный стол и ничего не значащий разговор. После ужина мы закурили. Не задавая вопросов, я жду.

— Нужно высоко ценить не только искусство, но и тех избранных, кто творит произведения высокой эстетической ценности, — говорит небрежно граф. — Мадам, позволю себе познакомить вас с произведениями этого молодого человека, верная рука и изобретательный ум которого так восхищают во всех столицах мира любителей прекрасного.

Я не понял, что собственно граф хотел этим сказать, но на всякий случай сделал неопределенный скромный жест. Но когда он встал, выдвинул из изящного столика ящик и Достал оттуда кипу цветных гравюр, то у меня дрогнуло сердце, я почувствовал, что краснею.

— Прошу любить и жаловать: мсье ван Эгмонт — автор этих галантных путешествий в мир вожделений и инстинктов, ведь только они движут нас вперед! Полюбуйтесь и оцените, дорогая мадам.

И проклятый старик положил на колени красавицы мои старые работы.

— М-м-м… смело, но восхитительно, господин граф.

— Отменно, мадам.

Минута молчания. Они смакуют, спокойно прихлебывая ликер и кофе.

— Какая выдумка, не правда ли, мадам?

— О, граф, какая тонкость вкуса! Эти гравюры — объедение…

От первой волны стыда я уже пришел в себя. Кто эта дама? Не одна ли из тех, о ком рассказывал Крэги? Их не пускают надолго вглубь страны, но на сборы они не жалуются. Эта — дорогостоящая, она потрясет карманы его превосходительства! Черт… Чего ты сердишься? Впервые довелось увидеть своего заказчика из мира «Королевской акулы»… Ну и что? Выше голову! Держись твердо — это не более, чем артиллерийская подготовка. Интимный ужин вместе со шлюхой — рассчитанный жест для демонстрации своего превосходства. Его превосходительству угодно унизить меня. Зачем? Поставив в невыгодную позицию, он, без сомнения, предпримет атаку. Посмотрим, для чего я ему нужен! Заметили ли они, что я покраснел? Надеюсь, нет. Я успокоился и равнодушно смотрел на губернатора и его прелестную гостью.

— В этом жанре, маэстро, вы — гений!

— Я хорошо оплачиваемый специалист, ваше превосходительство.

До этого я называл губернатора господином графом, подделываясь под интимный стиль ужина. При упоминании своего служебного звания старик искоса, но внимательно посмотрел на меня и отложил гравюры в сторону.

— Вы посетили нас в поисках материала для новых творческих исканий, мсье ван Эгмонт?

— Вы совершенно правы, ваше превосходительство. Ищу экзотические сюжеты, которые обладали бы одним основным качеством — новизной. Всем все надоело, и в Европе художнику нелегко пробить себе дорогу к вниманию публики.

Мгновение губернатор молча глядел на свои холеные старческие руки, на длинные сухие пальцы. «Где я уже видел такие пальцы, похожие на красивые цепкие крючья?» И сразу память услужливо ответила: «На раскаленном небе Сахары они взяли тебя за горло. Помнишь? В шатре Тэллюа. А-а-а, верно! Ну, приятель, я теперь стал опытнее!» Мы оба подняли глаза и наши взгляды встретились.

— Я вам подскажу две темы, любезный мсье, — с расстановкой начал губернатор. — Первая — это пигмейский король Бубу, а вторую изложу вам завтра — прошу быть у меня ровно в десять утра на официальном приеме. Я не хочу развивать свою мысль сейчас, чтобы не утомить нашу прекрасную даму.

Монокль выпал из глаза, и лицо губернатора вдруг показалось мне очень старым, усталым и озабоченным. Черный слуга наполнил бокалы.

— За ваше успешное путешествие в Итурийские леса, и да здравствует король Бубу! — губернатор бросил это шутя и небрежно, но я встретил его серьезный и пристальный взгляд.

Так второй раз в жизни я выпил за неведомого мне пиг-мейского повелителя.

— Я хочу поговорить с вами совершенно конфиденциально. Наш разговор должен остаться между нами. Вы обещаете?

В большом служебном кабинете мы разговаривали с глазу на глаз — губернатор и я.

— Конечно, ваше превосходительство.

— В противном случае вы только потеряете. Позднее обдумайте мои слова и вы сами придете к тому же заключению.

— Я не болтлив, ваше превосходительство.

— Я в этом уверен! — он собрался с мыслями. — Некоторое время тому назад вблизи восточного края Итурийских лесов обнаружили нефть. Точное местонахождение пока не известно. Нефтеносные поля расположены в глубине лесов. От соседних пигмеев негры получили образцы «горящей грязи», а пигмеи — от других, живущих где-то в непроходимых дебрях. Эти образцы находятся в наших руках. Вот они.

Тонкий сухой палец указал на ряд пробирок, установленных на штативе.

— Нефть! Вы понимаете, что означает такое открытие? В политическом, военном и экономическом отношении?

Я кивнул головой.

— Это — миллиарды золотых франков, мсье ван Эгмонт. Миллиарды. Но, чтобы капитализировать любое открытие, нужны дополнительные усилия, и не малые. В данном случае нужно точно установить место выхода нефти на поверхность. Вырубить лес, проложить туда шоссейную дорогу и провести пробное бурение. Так будут намечены границы нефтеносного района. К нему позднее нужно подвести железную дорогу, и только потом станут возможными промышленная добыча нефти и, разумеется, борьба за свою долю на мировом рынке.

Я молчал, ожидая, что он скажет дальше.

— По моему распоряжению геологи уже обследовали края котловины, в которой расположены Итурийские леса. Они допускают возможность наличия там грандиозных запасов нефти. Но джунгли пока что остаются для нашей техники малодоступными, и мы не можем идти на ощупь, с закрытыми глазами — это слишком дорого. Вы представляете, в какую цифру там обойдется километр шоссе? Никто не захочет строить и потом бросать, не правда ли?

— Пошлите экспедицию специалистов — это обойдется не так дорого.

Губернатор отмахнулся с досадой.

— Посылка экспедиции — второй этап. Первым должна быть только посылка в эти дебри нового Стэнли.

— И кто же им будет?

— Вы.

Я еле сдержался от порыва возмущения и резких слов. К чему спешить? Нужно узнать все до конца.

— Стэнли, открывший Конго и организовавший Свободное Государство для цивилизации, был материально вознагражден и вписал свое имя в историю. Я предлагаю сделать это и вам: станьте знаменитым и богатым, мсье!

— Спасибо, ваше превосходительство, вы очень любезны, но не лучше ли послать туда бельгийского офицера?

— Нет. Первооткрыватель потребует в будущей нефтяной компании свою долю, к тому же ему нельзя верить. Бельгийские специалисты потом вступят в дело, когда их можно будет допустить туда.

— А я?

— Вы — художник, фантазер, человек не от мира сего. Мне известно ваше отношение к золоту Ранавалоны. Мы сделаем вас богатым, и вы отправитесь в Париж приятно транжирить свои денежки. Кроме того, вы молоды и смелы, и вас, естественно, привлекают приключения. В начале вашего путешествия была Тэллюа, а в конце будет Бубу!

Губернатор приятно улыбнулся и щелкнул пальцами на манер кастаньет.

«Он лжет», — предостерег меня внутренний голос.

_ Интересующая нас территория — собственность государства. Но я — слуга его величества и защитник его законных прав на личное преимущество. Вы заключите со мной контракт как с представителем короны. Вы обяжетесь пройти Итурийский лесной массив по определенному маршруту с запада на восток и сообщить, каковы будут условия работы будущей экспедиции наших нефтяников, а найденные образцы нефти будут королевской собственностью. Кроме того, вы частным образом выясните, на каких наших факториях люди уже знают о нефти. Может быть, они потихоньку уже обследуют свои районы и даже имеют образцы? Кто из наших чиновников на факториях персонально хочет сделать заявки, и куда они намерены обратиться? К англичанам, американцам или к нам? Это очень деликатные вопросы, и бельгийский офицер их не сможет разрешить. Ему не поверят. Вначале этого грандиозного предприятия нужен совершенно посторонний человек. Артиллерия двинется только тогда, когда проводник укажет место брода.

Губернатор дал мне время подумать.

— Вы понимаете, мсье ван Эгмонт, перед вами стоит принципиальный выбор — убраться из Конго в качестве нежелательного иностранца или с почетом выехать знаменитым и богатым человеком, который поднес королю Бельгии дар не меньший, чем в свое время король Леопольд получил из рук Стэнли. Выбирайте. Может быть, вам требуется два-три дня на размышления?

— Нет.

— Может быть, нам следует договориться о вашем вознаграждении? Установить сумму и сроки выплаты?

— Нет.

— Тогда говорите, я вас внимательно слушаю.

Я потушил сигарету и повернулся к старику.

— Историю с сахарским золотом, ваше превосходительство, слышали, конечно, от полковника Спаака. Он порекомендовал меня как подходящего для вашего плана случайного авантюриста — нового Стэнли. Я не Стэнли и не ищу денег. Вы правы: я действительно хочу отправиться в Иту-рийские леса и хочу найти короля Бубу, но с одним условием.

— Каким же?

— Я сделаю это совершенно бесплатно.

Губернатор вынул монокль, как-то криво посмотрел на меня и снова вставил стеклышко.

— М-м-м, я начинаю убеждаться в том, что вы — исключительно милый молодой человек. О, да, настоящий служитель искусства. Но продолжайте, я слушаю вас.

— Бельгийская сторона поможет мне в отношении организации экспедиции, но я снаряжу ее сам и за свой счет.

— Э-э, постойте, молодой человек, вы потом хотите стать пайщиком в деле?

— Нет, я хочу сохранить независимость. Я не ищу богатства, вот в чем суть дела, ваше превосходительство, и я не желаю иметь ничего общего с будущим акционерным обществом.

Мы помолчали. Губернатор играл ножом для разрезания бумаг, глядя на портреты своих королей.

— И все-таки нам необходимо заключить договор. Мне нужно формально обеспечить короне приоритет и права на добытые вами образцы и на ваши карты.

«Не все ли мне равно? Я не вернусь, ничего этого не будет, — думал я. — Лишь бы отправиться и отправиться независимым человеком. Остальное — пустяки. Нужно согласиться».

Губернатор от руки начал писать текст договора, часто исправляя написанное.

— Я думаю, ваше превосходительство, что юрист скорее бы справился с этим делом.

— Нам третий не нужен, мсье ван Эгмонт, — и губернатор продолжал не спеша переписывать текст договора. Вдруг он поднял голову: — Почему вы не спрашиваете, что я так вам доверяю?

— Да, вот именно.

— Вы получите разрешение для перехода через лес только по определенному маршруту и выхода на линию наших восточных факторий точно в определенном пункте — фактории № 201. У вас будут продукты и патроны только для этого путешествия. Идти дальше, к границам английских владений, вы не сумеете, у вас не будет реальных возможностей для организации нового каравана, с помощью которого вы смогли бы тайно выбраться за границу и увезти с собой добытые вами сведения. Ради сохранения жизни вы вынуждены будете идти по намеченному пути, не сворачивая вправо или влево. В конце пути вас будут ждать. Соответствующие указания я заранее дам, так что лучше не дурить, честно и точно выполнять договор, — и он строго взглянул на меня.

— Лучше дайте извещение по всей линии, чтобы меня хорошо встретили!

— Вот этого делать нельзя. Если вы появитесь на линии в качестве лица, связанного со мною, то ничего не узнаете. Связь на линии в моих руках, и я, наоборот, приму все меры, чтобы вы там появились без предупреждения. Да и здесь, в Леопольдвилле, вы должны поменьше афишировать деловую сторону нашей дружбы. Вы — художник, а я — поклонник вашего таланта. Вам взбрела в голову сумасшедшая фантазия отправиться в джунгли, а я без всякой задней мысли помогаю вам не как губернатор, а как ваш личный знакомый, который просто использует свое служебное положение. Пусть, если кое-кто здесь и будет недовольно ворчать — не беда. Тем лучше, это доказательство в пользу естественности моего плана. Вы сейчас получаете интересную авантюру, а потом, лично сдав мне все образцы, пометки на карте и фамилии, с почетом отбудете из Конго и приметесь за литературную обработку своих чудесных воспоминаний, а иллюстрации вашей книги потрясут читателя не меньше, чем текст, я это знаю. Через год или два книга о новой «La croisier’e noire» откроет вам доступ в Пантеон истории человеческой цивилизации! Вам понятен мой намек на известную книгу «Черный крестовый поход», написанную участниками трансафриканской экспедиции Ситроэна в 1923 году?

В гостинице я долго вертел документ, изготовленный губернатором в двух экземплярах. Подписывая его, я ровно ничего не заметил, все было как будто бы в порядке. Только позднее мне вдруг стала ясной истинная подоплека дела: договор был составлен на личном бланке господина графа, а в тексте не было ни слова о бельгийском правительстве или короле. Вот, старый мошенник, он решил вырвать смачный куш из-под самого носа обожаемого им монарха и казны, завладеть первоначальной информацией, дающей возможность первому сделать заявку на нефтеносные земли и всех опередить, предварительно и тихонько устранив всю мелюзгу — служащих на факториях, пигмейских королей и прочих карасиков, метящих в щуки.

Я вспомнил Сифа… Сколько крепких слов истрачено на его описание в моем дневнике: «хамская морда», «ландскнехт» и еще многое в том же роде. В зеркалах губернаторского дворца в первый же вечер я поймал свое и губернатора отражение и сразу подумал: «У меня слишком широкие плечи и сильные руки человека из народа, а вот граф, о — это настоящий человек!» Его сиятельство — это олицетворение наследственной вековой культуры и утонченный аристократ.

Сидя в кресле, я, не отрываясь, глядел на роковой листок бумаги. Я понимал, что в моих руках первое звено страшной цепи. Что будет потом? Подумать страшно… Граф Кабелль — крупный акционер Горнопромышленного Союза Верхней Катанги и владелец обширных латифундий в разных районах Конго, в его руках весь административный аппарат. Он вырвет себе добычу, это ему по силам. Слишком уж выгодное у него положение. А? Это Спаак при своем инспекторском объезде, вероятно, добыл образцы нефти на факториях. Его-то из игры не выкинут. Ну, купят! Причем здесь король Бубу? Он и его племя, вероятно, занимают участок, где обнаружены образцы, а эта территория в глубине леса никому не известна. Бубу — ключ к успеху этих хищников. Больше того, цель моего путешествия — переговоры с Бубу и сведения, которые я добуду в лесных дебрях на подходах к территории маленького короля.

Бубу… Бубу… Вот он, конец моего путешествия…

После достижения договоренности с губернатором все завертелось с головокружительной быстротой: консультации, изучение географических и аэрографических карт, обучение пользоваться инструментами, учебная стрельба, полная реорганизация материальной базы и тщательнейшая перепроверка всех расчетов. Стэнли раскрыл бы рот от зависти и удивления, если бы увидел, как в наше время рационально и эффективно готовятся экспедиции. Мое путешествие было научно обоснованным расчетом, а его — авантюрой. Он еле выбрался из гилеи, да и то только благодаря своей личной выносливости и за счет гибели массы негров. Я должен выйти не просто живым и здоровым, но свеженьким и чистеньким, высоким и стройным белым человеком в красивом мундире и высоком шлеме, во главе отряда преданных и отборных людей.

Но странно! Чем больше мы считали и пересчитывали, тем настойчивее какой-то инстинкт подсказывал мне совершенно другое. Если верить всей этой мобилизованной для меня технике, то цель путешествия просто не выполнима. Если пройти через Итурийский лес так же просто и безопасно, как перейти по стальному мосту через коварную реку, то мне не нужно браться за такое неподходящее предприятие или придется намеренно прыгать с моста, что проще и гораздо удобнее было сделать в Париже или Леопольдвилле.

«Я опять нагромождаю одну нелепость на другую?» — спрашивал я себя, вспоминая белый автомобиль в Танезруфте, заход кровавой луны в горах Хоггара и клетку в Конго, и отвечал: «Стальные мосты строятся в нашем воображении, а жизнь их вьет из паутины».

И вопреки разуму продолжал готовиться.

В больнице я познакомился с негром-фельдшером, который мне показался очень приятным и интеллигентным. По распоряжению доктора де Гааса он стал помогать мне в подготовке экспедиции. Звали его Морисом Лунунба, он носил бородку и не хуже меня говорил по-французски. Негр не привык к тому, чтобы с ним обращались как с равным и сразу воспылал ко мне восторженной симпатией. Нужно заметить, что все туземцы очень остро реагируют на доброе слово, и молодой мсье Лунунба был скорее правилом, чем исключением. Словом, мы разговорились, я получил много интересных сведений и решил зайти к нему домой, благо он жил один при помещении эпидемиологической станции. Меня интересовали его рассказы, в них смутно угадывались отдельные черты обстановки, в которую попаду, оторвавшись от мест, обжитых колонизаторами, и вдохну воздух подлинной Африки. Если его тянуло ко мне, то и меня влекло к нему, потому что мы дополняли друг друга: ему хотелось говорить, а мне слушать.

— Ну каково ваше мнение, мсье Лунунба, о символической фигуре молодой Африки? — спросил я фельдшера, передав ему слова доктора де Гааса о закованном в цепи умалишенном.

Я сидел в кресле как почетный гость, а хозяин, несмотря на все мои просьбы, никак не решался сесть. Мы расположились на веранде и были видны с улицы, он маскировал свою неловкость, раскладывая на столе всякого рода интересные записи, фотографии и предметы. Он был большим любителем и знатоком местной истории, а его комната напоминала наш провинциальный краеведческий музей.

— Прав доктор или нет?

Нахмурясь, фельдшер долго почесывал свою щеголеватую бородку.

— Мсье де Гаас — бельгиец, как бельгиец он прав.

— Разве существуют две правды?

— Да, мсье, — белая и черная.

— Значит, он солгал?

— Ложь легче обнаружить, она менее опасна, опаснее говорить не всю правду до конца. Доктор де Гаас начал не с причины, а со следствия. Миллионы негров мучаются так же, как этот Сассока! Но почему? Не потому, что процесс адаптации дикаря к культуре столь труден, не потому, мсье ван Эгмонт! — мой хозяин подошел ко мне поближе и, вытаращив глаза, громко прошептал, словно доверил страшную тайну: — Сассока силой вырван из семьи, деревни и народа. Он — смертник. Он уже оплакан родичами. Поняли, мсье? Здесь вы видели процесс адаптации вольного человека к рабству и честного человека к подлости и предательству!

— Ну причем же…

— Ах, мсье, — горячо зашептал фельдшер и, забывшись, схватил стул, пододвинул его к моему креслу и сел. — Сассоку во время облавы на жителей деревни ночью поймали арканом и с веревкой на шее доставили в городские казармы. Он три года ждал освобождения, и вот после солдатской службы его опять-таки насильственно отправили учиться. Он стал инструктором. Плен на три года ему заменили вечной каторгой.

— Но получение образования никогда не…

— О каком образовании вы говорите! — запротестовал мсье Лунунба.

Он придвинулся ко мне ближе, я отодвинулся, он снова на стуле догнал меня, и так в продолжение всего разговора мы ерзали на стульях по веранде — я от него, он за мной.

— Вы видели работу инструктора? Нет? Я вам объясню: крестьян в принудительном порядке заставляют сеять хлопок или земляные орехи, которые им самим не нужны, потому что их нельзя есть, потом этих людей принуждают продать бельгийцам полученный продукт за полцены и купить у них же себе пищу, но втридорога. Чтобы выполнить задание, крестьянин обязан приобрести у бельгийского инструктора скверные семена и по высокой цене. Инструктор за своей спиной слышит только проклятия. Но еще хуже сдача готовой продукции на склад. Негр-инструктор от начальника получает гирю в три кило, но с требованием, чтобы он считал, что продает четыре, а принимает два килограмма продукта. Но ведь крестьяне видят надпись на гире, мсье, они видят ее, видят!! Чтобы обеспечить начальнику нужный доход, подневольному предателю нужно придавить пальцем весы или в низ, когда он продает семена, или вверх, когда закупает продукты. Крестьяне привыкли, что их обвешивают и обмеривают. Когда это делают белые, они молчат, что еще ожидать от бельгийца? А когда они видят своего брата чернокожего с пальцем и фальшивой гирей на весах, то терпение лопается, мсье! Наше чернокожее терпение лопается, вы слышите — чернокожее! И оно когда-нибудь совсем лопнет, клянусь! О, это будет день оплаты всех счетов! Грозный день, мсье!

Желая охладить справедливый гнев молодого бородатого человека, оградить его от произнесения слов, которые могли бы навсегда разделить его — негра и меня — белого, я спросил:

— Вот доктор де Гаас думает, что у негров нет хирургии и никогда не могло быть. А каково ваше мнение? Я с удовольствием послушаю вас, потому что вы интересуетесь местной народной медициной и собираете материалы по истории вашего народа.

— Обязан интересоваться всем этим как медик и как патриот. В Черной Африке к приходу европейцев образовалось несколько могучих государств с очень сложной социальной организацией и с условиями накопления культурных ценностей. Отсутствие письменности сильно тормозило наш рост на данной ступени развития, оно было обойдено образованием школ вокруг носителей знания. Учителя словесно передавали добытые до них сведения и поднимали учеников до своего уровня, те шли дальше, в свою очередь передавали накопленные знания новой смене. Первыми здесь появились ваши монахи-миссионеры. Они подготовили почву для прихода завоевателей. Когда наши самостоятельные государства пали, то монахи первым делом тщательно уничтожили все памятники материальной культуры, и обращенным в христианство неграм внушили враждебное отношение к своей национальной культуре — как к дикой и языческой. Со временем сюда приехали и ваши врачи, они также с презрением отвергли наши достижения как шарлатанство и помогли физически уничтожить местных медиков, местный медицинский инструментарий и медикаменты. Так как записей и книг не было и все добытое веками из поколения в поколение передавалось только устно, то со смертью этих умельцев все эти достижения были стерты из памяти народа. Прошло сто лет, на месте своеобразной культуры образовалось пустое место, и укрепилась легенда, что так было всегда, что европейцы начали все с самого начала.

Мсье Лунунба шумно перевел дух. Он уже опять начал увлекаться, и наши стулья снова поползли по веранде.

— Например. Непосредственно за Итурийскими лесами до середины прошлого века существовало могучее государство Баньоро-Китара с династией королей, уходящей корнями в древнейшие времена. Культура Баньоро-Китара развилась в условиях полной изоляции от внешнего мира, и никаких влияний со стороны арабов или индийцев не было, и первые европейские путешественники в придворных церемониях отметили сходство с древним Египтом.

— И что же? — спросил я, делая пометки в блокноте.

— После того как местные врачи были перебиты или ушли в подполье, в 1879 году, два года спустя после того, как Листер начал в Лондоне свою проповедь антисептики, когда в Европе кесарево сечение считалось чрезвычайно серьезной операцией с плохим прогнозом и разрешалось только в безнадежных случаях, именно в это время английский врач Р.У. Фелкин наблюдал и описал в европейских научных медицинских журналах эту операцию, мастерски проведенную черным и голым хирургом прямо в соломенной хижине, да так, что мать и дитя остались живы, чего в Европе далеко не всегда удавалось!

С восторгом мсье Лунунба придвинулся ко мне, я без восторга отодвинулся от него. Он, конечно, фанатик религии грядущего возрождения и национальной гордости.

— Оперировалась первородящая мать двадцати лет с ягодичным предлежанием плода. Она была до бесчувствия напоена банановым вином, уложена на покатую койку и привязана к ней. Врач стал слева, ассистент — справа, у ног расположился санитар. Под рукой врача находились: сосуды с горячей кипяченой водой, горн с раскаленным прутом; остывшие прокаленные на огне булавки-скрепки. Врач вымыл руки кипяченой водой, затем вином, таким же образом обмыл больную. Кривым ножом он вскрыл брюшную стенку и экономно прижег прутом наиболее кровоточащие сосуды. После этого вскрыл матку, вынул младенца, разрезал пуповину и удалил из матки послед и сгустки крови, прижег наиболее кровоточащие сосуды матки. Затем руками сжал матку до нормы, плотно свел ее края, но не зашил. После этого помощник опрокинул оперируемую вниз животом, чтобы кровь лилась не внутрь, а наружу, а врач плотно свел края операционной раны и соединил ее семью прокаленными железными булавками-скрепками. Зашитая таким образом рана была покрыта пастой из отвара целебных трав, поверх пасты — холодными банановыми листьями, затем наложена давящая повязка из материи. Первая перевязка произведена через три дня, скрепки удалены на шестой день. Мать и дитя остались живыми и здоровыми! Ну, что скажете?

— Это писал английский врач?

— Да, очень заслуженный — европейский авторитет по вопросам тропической медицины. Статью перепечатали немецкие научные журналы, она шумно обсуждалась международной научной прессой. Мистер Фелкин дал и набросок общего вида операционной, положения врачей, оперированной женщины и схему размещения металлических скрепок на операционном шве и в доказательство привез хирургический нож, которым была так мастерски сделана эта операция. О ней тогда писали, что сам Листер не мог бы в Лондоне сделать ее более искусно! Ну, как?

— Неплохо. Но продолжайте.

— В Конго местные врачи умели хорошо ампутировать конечности, перепиливая кости прокаленными ножами и прижигая сосуды раскаленными камнями. В том же государстве Баньоро-Китара в большом ходу были прививки от укусов змей и профилактическая инокуляция эндемического, не полового сифилиса, который в детстве протекает очень мягко. Такая инокуляция уже в зрелом возрасте предохраняет от заражения, потери способности работать и воевать. Разумеется, отрывочные сведения из европейских источников не дают полной картины и не столь важны. Самое ценное в другом: из докладов английских администраторов следует, что до прихода европейцев в Баньоро-Китара люди уже понимали значение научного эксперимента и медицинской науки. В английских архивах сохранилась запись, что в 1886 году последний король Кабарэга во время страшной вспышки сонной болезни уполномочил своего врача Янгому произвести опыты с животными и людьми, надеясь найти средство против возбудителя этой инфекции. Янгома задание выполнил, он составил какую-то смесь, которая оказывала благоприятное влияние на течение болезни. Англичане объяснили это падением вирулентности инфекта в условиях общего прекращения вспышки, и рецепт был утерян. Вы должны знать, мсье, что у нас имелись знахарки-женщины, лечившие магическими заклинаниями, и народные врачи-мужчины, которые полагались лишь на проверенный опыт многих поколений!

— Но доктор де Гаас рассказывал, что ваши врачи и теперь мыслят в плане суеверий и колдовства, хотя практически достигают хороших результатов, например, в области психиатрии.

— А что еще нужно? Вы упомянули о психиатрии, мсье, — он сорвался с места и скрылся в комнате, откуда вернулся с человеческим черепом в руках. — Взгляните, пожалуйста. Череп найден при раскопках на старинном негритянском кладбище. Видите отверстие на темени?

— Конечно.

— Что вы замечаете при этом? Посмотрите-ка внимательнее, мсье?

— Правильность овала.

— Значит отверстие сделано искусственно!

— И с тщательной отработкой краев.

— Вот именно. Вид кости на срезе показывает, что отверстие сделано при жизни человека, точнее, за несколько лет до его смерти. Разве это не вещественное доказательство мастерски выполненной краниотомии? Врач ослабил внутричерепное давление, и судорожные приступы эпилепсии прекратились, если только в данном случае эпилепсия вызывалась сдавливанием мозга. Какое имеет значение тот факт, что успех лечения врач объяснил бегством из головы засевшего там злого духа? Разве не важнее то, что длительное наблюдение в течение сотен, а может быть, и тысяч лет привело думающих людей к мысли, что при эпилепсии нарушение целостности черепа иногда приводит больного к выздоровлению?

Путешествуя по веранде на стуле, я давно уже заметил черную голову, выглядывавшую из-за забора.

— Смотрите! Кто-то подглядывает за нами.

Фельдшер мгновенно вскочил со стула и вытянулся посолдатски.

— Это, мсье, Наполеон Мубуту, ужасный человек, — отчаянно зашептал он. — Не оглядывайтесь на него, ради Бога. Он был на выставке в Брюсселе гидом и бессовестно врал иностранцам о нашей счастливой жизни. Его заметили и наградили, теперь он служит в полиции сыщиком, а для вида его сделали корреспондентом местной газеты. Знаете, этакой маленькой пешкой, но пропуск корреспондента дает ему возможность повсюду рыскать. Он должен бы собирать новости, но просто шпионит за нами. По его доносам несколько наших лучших людей уже арестовали и насмерть забили в тюрьмах. О, какой ужасный человек, этот Наполеон Мубуту!

— Так чего он здесь трется? К черту, сейчас его выпровожу! — я свирепо повернулся к дорожке на улицу.

— Нет, ради Бога, мсье! Посидите здесь, посмотрите мои коллекции! Пусть он сам уйдет, пусть убедится, что я ни в чем не виноват!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.