Глава двадцать пятая
Глава двадцать пятая
Еще один правительственный кризис. — Украина откалывается. — Шульгин борется с украинским сепаратизмом. — Заговор генералов
3–4 июля в Петрограде произошло спонтанное «полувосстание». Восставшие захватили Петропавловскую крепость, группа солдат окружила Мариинский дворец и едва не арестовала Керенского. Рабочая секция Совета вышла из подчинения руководству Исполкома Совета, выступила за передачу всей власти Советам и за организацию специальной комиссии по обеспечению мирного перехода власти. Большевики во главе с В. И. Лениным оказались не готовы к такому повороту, «полувосстание» закончилось суматошной стрельбой, несколькими десятками убитых и уходом большевиков в подполье. В общем-то ничем.
После этого Шульгин окончательно надумал уехать домой. С преувеличенной самооценкой он вспоминал, что «…передовые, посылаемые мною по телеграфу, делали свое дело, и читатели „Киевлянина“ твердо встали на дорогу борьбы с революцией».
А в Киеве его ждала веселая жизнь.
Дело в том, что 28 июня туда из Ставки приехали военный и морской министр А. Ф. Керенский, министр иностранных дел М. И. Терещенко, министр почти телеграфов И. Г. Церетели, к ним присоединился и министр путей сообщения Н. В. Некрасов. Все — единомышленники, члены масонской ложи «Великий Восток народов России». Они провели переговоры с Центральной украинской радой об автономии Украины. Раду возглавлял их коллега по той же масонской ложе профессор Михаил Грушевский, но, несмотря на это, между «братьями» возник неразрешимый спор.
«Украинский вопрос» во время Первой мировой войны из внутреннего превратился в международный. При поддержке австрийской и германской разведок в начале военных действий был создан Союз освобождения Украины, который объявил своей целью «достижение национальной независимости путем первоначальной оккупации центральными государствами».
«С 1915 года немцы начали вербовку среди пленных солдат российской армии в „украинские полки“; к 1917 году было сформировано два таких полка. После начала Февральской революции деятельность германо-австрийского командования по использованию „национальной карты“ против России активизируется. Используя договоренность об обмене больными военнопленными, оно принимает меры по созданию настоящей агентурной сети в тылу противника: из австрийских и немецких лагерей отправлялись на родину совершенно здоровые пленные, согласившиеся вести работу по организации антирусской пропаганды. Этот контингент стал ядром созданной в Полтаве организации „Возрождение“, которая заняла еще более радикальную позицию, чем Центральная рада, и порой вступала в этой связи в определенные конфликты с последней»[323].
4(17) марта в Киеве была создана Центральная украинская рада. В мае под эгидой Рады прошли «всеукраинские» съезды: военный, крестьянский, рабочий, кооперативный, которые потребовали фактически начать создание украинской национально-территориальной автономии. Характер этой автономии был понятен из решения о необходимости создания национальной украинской армии, «украинизации» Черноморского флота и раздела Балтийского.
Временное правительство оказалось в тупике: украинский сепаратизм явно разрушал единое государство. Использование Радой «права наций на самоопределение» было неправомочным, так как оно относилось к культурно и исторически несвязанным с Россией народам, финнам и полякам. Малороссийский же народ и украинская культура были неразрывно связаны с великороссами.
Но и Рада находилась в сложном положении. Тогда украинцы завуалировали требования о создании собственных вооруженных сил и заявили о необходимости создания автономии в неразрывной связи с Россией.
Переговоры «братьев» завершились взаимными уступками, но Временное правительство согласилось с главным требованием украинской стороны — признанием в принципе права на самоопределение за «каждым народом».
18 июля Рада обнародовала документ под названием «Основы временного управления на Украине». Генеральный секретариат объявлялся высшим органом власти, которому должны подчиняться все местные органы. В его составе предусматривалось создание коллегии из 14 генеральных секретарей (фактически министров), компетенция которых распространялась на все сферы, составляющие совокупность функций суверенного государства, за исключением международных связей[324].
Стало ясно, что решения Переяславской рады о присоединении Малороссии к России в 1654 году превращаются в музейный артефакт.
Эти события привели Временное правительство еще к одному кризису. Несогласные с фактическим предоставлением Украине автономии кадеты покинули его. Имперская буржуазная партия, движущая сила Прогрессивного блока, окончательно провалилась. Премьер-министром стал 34-летний А. Ф. Керенский, при сохранении за собой поста военного министра. Большинство в правительстве теперь принадлежало социалистам.
Практически одновременно с переменами в правительстве VI съезд Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) принял решение о подготовке вооруженного восстания. В Центральный комитет партии были избраны В. И. Ленин, Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий. Эти люди из подполья, действующие под псевдонимами, схватились не на жизнь, а на смерть с либеральной прозападной элитой. Призом в борьбе была судьба России. С этого момента начинается гонка двух политических сил к выборам в Учредительное собрание — после выборов правительство обретало подлинную легитимность.
Временное правительство понимало всю сложность обстановки и попыталось проявить решимость. Был распущен сейм Финляндии, провозгласивший независимость, не дождавшись Учредительного собрания. Были созданы Экономический совет и Главный экономический комитет, которым была поставлена задача координировать экономику на основе государственного регулирования. Был установлен контроль над железнодорожными перевозками, поставками металла, угля, нефти. Но это сразу вызвало недовольство промышленников, банкиров, Советов, которые увидели в этом укрепление режима.
В это время находившийся в Киеве Шульгин, по его словам, не мог «…спокойно и равнодушно наблюдать, как Временное правительство своими руками при помощи автономии готовит отход всей южной России к Австрии и Германии».
18 (31) июля он опубликовал протест против положения о Генеральном секретариате. Его поддержали некоторые представители киевской профессуры. Подписчикам «Киевлянина» рассылались листовки с текстом, направленным против «насильственной украинизации Южной Руси». Рекомендовалось подписывать их и возвращать в редакцию. Списки лиц, подписавших обращение (их было свыше пятидесяти тысяч), стали регулярно печататься в «Киевлянине».
Вообще украинский вопрос был для Шульгина одним из важнейших. Если посмотреть его статьи на эту тему, то станет понятно, почему он с 1917 года воспринимался ведущим русским политиком в Малороссии (Украине).
«Киевлянин». 4 января 1912.
«Над нашим краем действительно кое-где собираются тучи. Мазепинское движение, представляющее несомненную государственную измену, мечтающее о том, чтобы продать русские земли австрийской короне за цену „автономии“, снова подняло свою голову. Дело это серьезное. Если это изменническое направление приобретет большую силу, то, разумеется, оно, а не какое иное, перевернет Россию. Отнять у единой России 20 000 000 чистокровного русского народа, отнять огромные пространства богатейшей земли, отнять страну, напоенную солнцем и радостью, — это значит низвести Россию до положения второстепенного государства. После этого неминуемо ее разложение на отдельные мелкие штаты. Опасность этого движения такова, что люди, замечающие его, бьют тревогу. Этот тревожный барабанный бой, быть может, несколько преувеличен. Может, он звучит слишком грозными переменами в наступившей тишине. Но если вдуматься в то, чем грозит это мазепинское движение, вполне основателен и вполне законен этот страх».
«Киевлянин». 6 апреля 1917.
«Разве не тюрьмою для нас, дорогие читатели „Киевлянина“, будет этот древний край, если благодаря деспотизму организованной кучки он утеряет даже свое древнее имя. Если эта земля, спокон веков называвшаяся Русью, не забывшая, не потерявшая своего имени ни под властью татар, ни под властью Литвы, ни под властью Польши, если эта земля, о которой вдохновенно молились казацкие думы, называя ее „святым русским берегом“, если эта колыбель Руси отречется от самой себя и превратится в гайдамаку без роду, без племени. Разве не тюрьмой для нас будет этот родной Киев, по улицам которого беспрепятственно и гордо носят одноглавых польских орлов в то время, когда двуглавые русские упразднены, уничтожены благодаря невежеству, незнанию своей собственной истории. Разве не тюрьмой для нас будет этот любимый город, когда, надругавшись над Столыпиным, пойдут на другую площадь, зацепят арканом степного коня, что под бронзовым Хмельницким, и гетмана, совершившего великое дело объединения двух братских племен, сбросят на мостовую во славу „Самостийной Украины“!»
(15 марта 1917 года по распоряжению Временного правительства был снесен киевский памятник Петру Столыпину. Его зацепили железным тросом (символизируя «повешение») и затем сбросили на землю.)
«Киевлянин». 18 июля.
«Во имя справедливости, во имя прав населения на свободу национального самоопределения, во имя блага как всей России, так и нашего родного края, нахожу своевременным громко протестовать против акта насильственной украинизации Южной Руси, на наших глазах совершаемого правительством. Заявляю, что, будучи одним из лиц, вручивших этому правительству власть от лица населения, я никогда не предполагал, что Временное Правительство, „по почину Государственной Думы возникшее“, позволит себе разрешать вековые вопросы Русской Державы.
Всех лиц, разделяющих изложенные мысли, прошу присоединиться к этому протесту».
Существует и документальное свидетельство о геополитической борьбе за Украину, которое корреспондируется с позицией Шульгина в украинском вопросе.
«26 сентября 1938.
№ 109 094
Из Нью-Йорка получено сообщение, что Организация Государственного Возрождения Украины (ОГВУ) направила Гитлеру телеграмму с просьбой самоопределения украинского Закарпатья в Чехословакии.
Активизация украинской контрреволюционной организации по этим сведениям проводится по плану, согласованному с Лондоном. Основные моменты плана — отвлечь внимание Германии от английских колоний на создание самостоятельной украинской державы с последующим расчленением Румынии и присоединением к Закарпатью Буковины и Бессарабии.
Копию телеграммы из Нью-Йорка при этом направляю.
Зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР
(Берия)»[325][326].
Василий Витальевич до самой смерти считал, что министры Временного правительства «преподнесли» Киеву автономию «…совершенно самоуправно, ибо Временное правительство для актов из области основных законов не было поставлено»[327].
Французская разведка, всегда внимательно наблюдавшая за ситуацией на юго-западе России, где у французов были колоссальные экономические интересы, так оценивала сепаратизм украинцев: «Украина. Искусственное образование, в истории никогда не существовавшее. Поначалу литературное течение вроде нашего „Мистраля“ в Провансе, специально использованное австрийцами при развязывании войны против русского царизма. Оно, однако, оставалось незначительным, и никто до революции о нем всерьез не говорил. Удвоение усилий австрийцев против Временного правительства, когда оно заявило о продолжении войны… Нам никоим образом нельзя доверять Украине: даже в России тамошние люди слывут лжецами!»[328]
Шульгин проводил четкое разграничение между понятиями «малоросс» и «украинец». Он считал, что «малоросс» означает — русский из Малой Руси, «украинец» — это отказ от своей родины, предков, изменение национальности. Он говорил: «Мы дважды русские, потому что мы из Киева — матери городов русских, потому что Москва и Петроград — колонии Киева, а не наоборот». «Малая Русь» означает вовсе не размер территории, а «метрополию», центральное ядро, сердцевину народа.
Через несколько дней после возвращения Шульгин при участии Клуба русских националистов принял участие в компании по выборам гласных в городскую думу.
На 150 мандатов «группа Шульгина» провела 18 гласных. При этом она уступила социалистическому списку (44 гласных) и списку украинских социалистов (24 гласных). Среди избранных семи большевиков был сын богатого сахарозаводчика Георгий Пятаков, впоследствии народный комиссар финансов СССР. Когда-то его, сосланного в Сибирь за революционную деятельность, освободили по ходатайству Д. И. Пихно. Впоследствии, помня об этом, он спас жизнь своему идейному противнику В. В. Шульгину.
В принципе Шульгин и его соратники в противостоянии с украинскими националистами были обречены, хотя, конечно, еще не понимали этого. Украинцы были организованны, действовали через многочисленные кооперативы и просветительские общества, сельских священников и учителей. И главное, они обещали всем, кто запишется «украинцем», получение земли.
Шульгинцы опирались на историческую традицию, культурные ценности, были представлены в крупных городах. Их опора заключалась в централизованной российской власти, но после отречения императора такая власть сделалась хлипкой. Соответственно, выправить положение можно было только при наличии вооруженной силы. Какой? Российская армия разлагалась. Украинские же полки под командованием Симона Петлюры в предвкушении передела собственности напитывались ненавистью к «москалям» — набирались энергии и мощи.
Приехав в Киев в столь горячее время, наш герой не мог не принять участия в двух других кампаниях, выборах депутатов Учредительного собрания и Украинского учредительного собрания, а дальше ходом событий был втянут в начавшуюся Гражданскую войну.
Выборы в Учредительное собрание Шульгин проиграл, но в Украинское учредительное собрание мандат получил, несмотря на ожесточенную травлю со стороны «украинцев».
Все же Киев был по преимуществу русский город.
«Тут жестокими врагами (на выборах. — С. Р.) явились опять же украинцы. За это время произошла в Киеве народная перепись, показавшая национальный состав киевского населения. Оказалось поляков 10 процентов, украинцев 12, малороссов 4, русских 54, евреев 17 и 3 процента под рубрикой „прочих“»[329].
Правда, Украинское учредительное собрание никогда не собиралось. Но не это главное. Главное, что он приобрел опыт, благодаря которому стал национальным идеологом в Малороссии — Украине и членом правительства Вооруженных сил Юга России (ВСЮР) у генерала Деникина.
Последним появлением Шульгина в российском публичном пространстве было его выступление с трибуны Московского государственного совещания, собранного Временным правительством в Первопрестольной 12–15 (25–28) августа 1917 года. По замыслу организаторов оно должно было консолидировать правящую элиту. Проводилась колоссальная акция, новый Земский собор, — в Большом театре собралось около 2500 человек, в том числе 488 депутатов Государственной думы всех четырех созывов, 147 гласных городских дум, 117 представителей армии и флота, 313 — от кооперативов, 150 — от торгово-промышленных кругов и банков, 176 — от профсоюзов, 118— от земств; 129 человек представляли Советы крестьянских депутатов и 100 — Советы рабочих и солдатских депутатов; присутствовали также представители интеллигенции (83 человека), национальных организаций (58), духовенства (24) и т. д.
На два дня раньше, 10 августа, в Богословской аудитории Московского университета прошла закрытая конференция, чтобы принять программу, которую следовало предложить Государственному совещанию. Присутствовали генералы М. В. Алексеев, А. А. Брусилов, Н. Н. Юденич, атаман Войска Донского А. М. Каледин. Все были настроены к Временному правительству резко отрицательно. Алексеев рассказал о бедственном положении армии. Зачитали резолюцию Совета казачьих войск России о поддержке Верховного главнокомандующего Корнилова с предупреждением в адрес Керенского о безусловной поддержке генерала в случае попытки его сместить с поста. Перед окончанием конференции в аудитории появился сам Корнилов, ему устроили овацию.
Возможности правительства с каждым днем становились всё призрачнее. Весьма показательно завершилась его попытка поставить союзникам хлеб по их просьбе — Англии, Франции, Италии соответственно 30, 20, 7 миллионов пудов (при этом для внутреннего потребления не хватало 86 миллионов пудов). Местные Советы и командующие фронтами отказались выполнять распоряжение Петрограда, что подчеркнуло несамостоятельность правительства в отношении союзников, нежелание союзников учитывать интересы России, слабость новой центральной власти, силу региональных властей.
В июле социально-экономическое положение еще более ухудшилось. В металлургии по сравнению с февралем производство упало на 40 процентов, в текстильной промышленности — на 20; росли безработица, инфляция, преступность.
Нехватка продовольствия сильнее всего ударила по людям с низкими доходами, которым не были доступны продукты на черных рынках и в обычных продовольственных магазинах, где цены неуклонно росли. В начале августа стало ясно, что зимой половина действующих петроградских предприятий из-за отсутствия топлива остановится.
Экономика по-прежнему сползала в пропасть, теоретически остановить падение могли только диктатура, устранение Советов и проведение реформ под силовым прикрытием. Реформаторская российская социал-демократия (по западноевропейскому образцу) оказалась бессильна перед наползающим на нее общинным крестьянским валом. К лету 1917 года Россия разорвалась по своим культурно-цивилизационным основаниям: петровская, дворянско-буржуазная культура — в одну сторону; допетровская, объединяющаяся с радикальной частью дворянско-буржуазной, — в другую.
Поэтому попытки правительства законодательными средствами успокоить и повернуть массовые ожидания в русло согласования интересов не были эффективными.
За Корниловым стояли финансово-промышленные круги (А. И. Гучков, П. П. Рябушинский, А. И. Вышнеградский, А. И. Путилов) и кадетская партия. Как говорил тогда председатель Союза офицеров армии и флота подполковник Л. Н. Новосильцев, повторяя слова декабриста П. И. Пестеля: «Всякое временное правительство должно быть диктатором».
Армия действительно находилась на грани развала. Терпение генералов иссякло, военный переворот был неизбежен.
Шульгин об этом знал, даже участвовал в его организации, но ничего в своих воспоминаниях об этом не сказал.
В дневниках и письмах генерала Алексеева находим оценку состояния армии на тот период: «„Рука великого реформатора“ армии Гучкова вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов на основании более чем сомнительных анонимных (доносов) „талантливых“ полковников и подполковников…
У этого человека безграничное самомнение. „Фигляр-министр“ (О Керенском)…
Нет у русского человека „родины“, у него сейчас только революция»[330].
Разочарование генералов в революции было очевидно.
Керенский в целом был согласен со многими взглядами Корнилова на положение в стране и пути выхода из него. Так, министр иностранных дел Терещенко говорил английскому послу Бьюкенену о позиции «группы Керенского» в правительстве: следует ввести военное положение во всей стране, использовать военно-полевые суды против железнодорожников и принуждать крестьян продавать зерно. Керенский встречался с генералом Корниловым и говорил ему о необходимости постепенной подготовки решительных действий.
Как пишет Бьюкенен, Керенский сам говорил ему (в 1918 году), что знал о замыслах Корнилова (со слов самого же генерала!) установить военную диктатуру, то есть данная цель не была чужда премьер-министру[331].
Однако введение диктатуры и разгон Совета неизбежно устранили бы с политической сцены самого Керенского. Поэтому он мог оставаться на ней, балансируя между промышленниками, военными и Советом, что в конце концов должно было закончиться крахом его правления. Сказав Корнилову о поддержке, он в следующую минуту вострубил об угрозе для революции.
О начале Государственного совещания Шульгин вспоминал очень выборочно, ничего не сказав о разыгравшемся прямом столкновении Керенского и Корнилова. По его словам, Керенский произнес «трепетную» речь, которая напомнила сильные речи Столыпина:
«… Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей родины, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет вас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду всенародно в самом центре государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал, и незнанием своим оправдать свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного государства Российского»[332].
Кроме общих слов Керенский предупредил, что всякие попытки военного выступления против правительства провалятся, так как будут перекрыты железные дороги.
Английский посол упрощенно смотрел на взаимоотношения двух главных политических соперников: «Керенский же, у которого в последнее время несколько вскружилась голова и которого в насмешку прозвали „маленьким Наполеоном“, старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном… Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них, по крайней мере в настоящее время, не может обойтись без другого. Керенский не может рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на свою убывающую популярность, представляет собой человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую зимнюю кампанию»[333].
В речи генерала Каледина прозвучало требование: «Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и Советами должен быть немедленно и резко поставлен предел».
Поразительная сцена разыгралась в зале: члены Петроградского совета и «революционные» солдаты отказались встать и приветствовать главнокомандующего Корнилова. Корнилов, участию которого в совещании Керенский пытался воспрепятствовать, произнес страстную речь. При выходе Корнилова из Большого театра его осыпали цветами, юнкера и текинцы подняли его на плечи как триумфатора.
Советские историки обобщенно указывали, что «…в речах генерала Л. Г. Корнилова, генерала А. М. Каледина, П. Н. Милюкова, В. В. Шульгина и др. была сформулирована программа контрреволюции: ликвидация Советов, упразднение общественных организаций в армии, доведение войны до победного конца и т. д.».
Однако выступление нашего героя произвело сильное впечатление: «Из всех речей, произнесенных на Московском совещании, наибольшее на всех впечатление произвела речь Шульгина. Своим патриотическим чувством он сумел заразить даже всю враждебную ему часть аудитории. Говорил он медленно, слабым голосом, но в то время как речи других ораторов прерывались то справа, то слева, речь Шульгина точно всех заворожила. В зале стало совершенно тихо, и каждое слово его было отчетливо слышно на всех местах огромного театра. Даже большевики не могли освободиться от гипноза шульгинского красноречия»[334].
Командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин оставил свое описание столкновений на Государственном совещании.
«Волнуется Шульгин (правый): „Я хочу, чтобы ваша власть (Временного правительства) была бы действительно сильной, действительно неограниченной. Я хочу этого, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас, друзей этой власти“…
Еще более яркое противоречие сказалось в области военной. Верховный главнокомандующий в сухой, но сильной речи нарисовал картину гибнущей армии, увлекающей за собою в пропасть страну, и изложил, в весьма сдержанных выражениях, сущность известной своей программы. Генерал Алексеев с неподдельной горечью рассказывал печальную историю прегрешений, страданий и доблести былой армии, „слабой в технике и сильной нравственным обликом и внутренней дисциплиной“. Как она дошла до „светлых дней революции“ и как потом в нее, „казавшуюся опасной для завоеваний революции, влили смертельный яд“. Донской атаман Каледин, представлявший 13 казачьих войск, не связанный официальным положением, говорил резко и отчетливо:
„Армия должна быть вне политики. Полное запрещение митингов и собраний с партийной борьбой и распрями. Все советы и комитеты должны быть упразднены. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена. Дисциплина должна быть поднята в армии и в тылу. Дисциплинарные права начальников должны быть восстановлены. Вождям армии — полная мощь!“
…Что сделает правительство? Найдет ли оно в себе достаточно силы и смелости порвать оковы, наложенные большевиствующим советом?
Корнилов заявил твердо и дважды повторил: „Я ни одной минуты не сомневаюсь, что (мои) меры будут проведены безотлагательно“.
А если не будут, — борьба?
Он говорил еще: „Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги, и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен, ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии“»[335].
В дневнике Ариадны Тырковой передана тревожная атмосфера события.
«Государственное Совещание, 12 августа 1917.
Керенский сильно раздражен требованиями Корнилова.
Ведет дело тройка — Керенский, Некрасов и Терещенко…
У Керенского очень много личного против Корнилова и Савинкова. Он думает, что они под него подкапывают…
Красный стол, золото и красное. Огромная сцена. Волненья, знакомые лица. Ложи и ряды. Старики-общественники. Молодежь солдатская и рабочая. Сидят по организациям.
Фигура Керенского, похож на юношу, быстрота его жеста. Голос. За ним два адъютанта, налево социалисты, направо кадеты и Некрасов…
13 августа выступил Корнилов.
Корнилов. Тот, кого Керенский назвал вождь погибающей армии, последняя ставка поруганной России.
Последняя надежда — это офицеры.
Корнилов как вестник трагедии…
Затем выступил Чхеидзе.
Чхеидзе (все-таки похож на нетопыря. Может быть, бесы опять и опять вселяются в толпу).
Ни одного слова о своих ошибках. Все та же безответственная игра словами.
О предательстве большевиков ни слова.
(Кощунственно звучат слова об обороне из уст того, кто заставлял солдат сидеть, когда приветствуют их вождя.) (То есть генерала Корнилова. — С. Р.)
(Дикая овация при словах об удалении генералов-контрреволюционеров.)
(Лицемерное приветствие рядовому офицерству)…
Шульгин. О борьбе с сепаратизмом украинцев.
На следующий день выступал генерал Алексеев. Снова солдаты не захотели встать для приветствия.
Алексеев заявил, что нужны „меры, а не полумеры“.
Выступление Пешехонова.
„В некоторых местах крестьяне захватывают уже реквизированный хлеб. Это уже грабеж. Когда мешают вывозить от помещиков, тоже надо решительные меры принять, от расточения государственного имущества“.
Агитация, уездные съезды, обращение к казакам, обращение к духовенству. К советам…»[336]
Шульгин выступал на второй день после Родзянко и Маклакова. Он их не слышал, так как от нервного напряжения неожиданно заснул. Очнувшись, пошел к трибуне и страстно обрушился на украинских сепаратистов, а также выступил за введение смертной казни на фронте, чтобы пресечь развал армии.
В газетном репортаже Алексея Толстого (будущего знаменитого советского писателя) говорилось: «И уж действительно „все промелькнули перед нами“. Изящный и тонкий Набоков, бурный Родичев, выпаливающий слова, как из пистолета; огромный и медленный Родзянко, начавший журить Временное правительство, тыкая в него пальцем; изысканный ядовитый умница Шульгин…»[337]
Снова Тыркова:
«16 августа 1917. Ц. К.
Кишкин рассказывает, что Керенский и Некрасов ждали в Москве вооруженного восстания с Корниловым во главе. Расставили пулеметы в доме генерал-губернатора. Корнилов приехал в 2 часа. Керенский не видался с ним до 14 августа в заседании. Некрасов сказал, что боятся только речей Шульгина и Милюкова…
Все считают, что Керенский провалился.
…Положение ужасающее. Киев без хлеба. Армия тоже…
20 августа 1917. Ц. К.
Карташев. Московское совещание — всероссийская достоевщина. Керенский — Гамлет.
Мы все какие-то политические травоядные…
В старых насильниках и генералах был секрет власти. Это нашим сознанием проклято…
Шигарев. Вылезает социальное чудовище, и на него всегда приходится отвечать выстрелами. В этой сшибке красных и черных мы будем раздавлены…»[338]
Вместе с тем политическую атмосферу после Московского совещания И. В. Сталин определил как «коронацию контрреволюции».
Шульгин после совещания поехал на извозчике в подмосковное имение В. А. Маклакова, путь в оба конца занимал пять часов. Зачем ездил, неизвестно. Если учесть, что они только что виделись в Большом театре, то и непонятно.
Возможно, эту тайну приоткрыла Тыркова: у Маклакова собирались заговорщики.
«Запись 27 июня 1950 года.
Была у Маклакова… Рассказывал мне о деле Корнилова.
Корнилов обдумывал, как свергнуть правительство Керенского сразу после Государственного Совещания, обратился к группе общественных деятелей, спрашивал, поддержат ли они его. Их собралось человек 15. Были тут Милюков, Родзянко, Шульгин. Все, за исключением Маклакова и еще кого-то, не помню кого, обещали поддержку. Маклаков сказал, что революционное настроение еще не изжито и широкой поддержки Корнилов не получит. (К несчастью, так оно и вышло.)»[339].
Это очень важное свидетельство — Шульгин сомкнулся с генералами, будущими вождями Белого движения.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.