Антиприлепин-2: почта полевая

Антиприлепин-2: почта полевая

Дивились, – откуда у него, у дьявола, берётся сила. Другой бы, и зрелее его годами и силой, давно бы ноги протянул». (Алексей Толстой, «Пётр Первый»)

Я, признаться, иногда поражаюсь интенсивности жизни своего героя – не гастрольному графику, воплотившему грёзу Игоря Северянина «из Москвы – в Нагасаки». Не, тоже буквальному, попаданию в идиому «и швец, и жнец, и на дуде игрец» (немножечко шьёт в кино, «дуда» – рок и рэп; жатва войны и политики). Кстати, русский патриот Прилепин – artist именно в западном понимании, когда проявляющий себя в смежных искусствах художник отнюдь не провоцирует иронических реплик «он у вас ещё и танцует».

Поражает другое – регулярность и сила надолго определяющих культурную и политическую повестку высказываний, стахановский темп добычи смыслов и поводов.

Иному литератору – даже в нынешней информационно сверхплотной реальности – хватило бы на весь творческий век, долгое эхо Москвы и увесистый том мемуаров одной полемики с олигархом Авеном, ныне уже подзабытой, кажется, и самим Захаром.

Но другой оглушительный инфоповод – взорвавшее, расколовшее, обнажившее и т. п. – «Письмо товарищу Сталину», уместно вспомнить как раз в контексте «антиприлепина» – ибо, как сказано выше, групповые опыты прочтения «Обители» под известным углом «Письмом» во многом и обусловлены.

Даже не так. «Тыча в меня натруженными указательными: “Не наш!”» (Бродский) – всё это сопровождало Захара с момента первого литературного успеха; «Письмо товарищу Сталину» – стало апофеозом, праздником – у определённой части публики…

Весь объём печатных откликов на «Письмо» составит отдельный увесистый том; ограничусь монтажом из нескольких цитат и – комментарием.

«Письмо товарищу Сталину от имени либеральной общественности. Даже не письмо, а памфлет я его называю. Написано, во-первых, в силу того, что могучая антисоветская, в том числе антисталинская пропаганда заключает в себе не столько желание смешать с грязью те времена, сколько легитимизировать, дать узаконенность нынешнему порядку вещей. Людям пытаются доказать, что, сколько бы сегодня не воровали, сколько бы сегодня не происходило мерзости и подлости, вот иначе будет ГУЛАГ, так что сидите тихонько и терпите. …Во-вторых, у меня есть личные причины, мне 37 лет исполнилось в этом году. И была необходимость перезагрузки, что называется. Перезагрузка отношения к себе. У меня всю жизнь всё получалось легко, просто, удачливо. Я много трудился, но и много за это получал. И мне захотелось что-то такое совершить… прилюдное харакири. В 37 лет, как известно, писателей иногда убивают, иногда они сами в себя стреляют».[27]

Захар неоднократно комментировал свой «жребий брошен»; в последовавшей за письмом заметке «Стесняться своих отцов» объяснил мировоззренческие, социальные мотивы появления бомбы и её начинок. РСНовский комментарий интересен открытой демонстрацией экзистенциальной подоплёки. Прилепин понимал, сколько теряет, идя на открытый конфликт с либеральной тусовкой, по-прежнему много определяющей в литературной, издательской и медийной политике. Помимо прочего (чтобы не повторять громких оборотов вроде «прилюдного харакири») это был чётко обозначенный момент взросления, всадник окончательно и навсегда определился со своим направлением на русском распутье.

Многие назвали письмо Захара троллингом либералов. Ничего дурного, троллинг – вполне себе литературный приём. Всю историю русской общественной мысли двух веков можно обозвать взаимным троллингом. Результаты выдающиеся.

Письмо это, конечно, не манифест, но тест.

Его адресат, «Сталин» как культурно-исторический и мифологический феномен, – тоже инструмент, оселок, на котором сегодня легко определяется острота мысли, точность и умелость слова. Захар Прилепин понимает в пиаре и литературе, цвете знамён и симптомах болезни, как когда-то говорил почитаемый им рок-автор Борзыкин.

Если же рассматривать «Сталина» не как пиар-инструмент, а в качестве идеологемы, объединительного пафоса в письме гораздо больше, чем центробежных вихрей. Страх и разочарование, трагическое непонимание того, что дальше делать в стране и со страной, растерянность от физически ощущаемой исчерпанности исторических шансов – присуще в равной мере государственникам и либералам, да что там – народу и властям. В этом смысле «Письмо» – своеобразная интерпретация гамлетовского монолога о разорванной связи времён…

Правильно поняли онтологическую суть жеста немногие.

Из интервью «Комсомольской правде»:

«Меня предали анафеме за “Письмо товарищу Сталину”, Иртеньев меня вызывал на дуэль… И лишь покойный Эдуард Володарский позвонил мне и сказал: “Как еврейский человек, считаю, что ты сказал всю правд у!”»

Имя сценариста Володарского тут знаковое. Подвизавшийся в свои последние годы на ниве биографических сериалов (интересуют нас в данном контексте фильмы «Вольф Мессинг: видевший сквозь время» и «Сын отца народов»), Эдуард Яковлевич писал в них свою версию письма о Сталине. Пафос его сценариев с явной претензией на некую объективность в изображении вождя.

Относительно Иосифа Сталина и власть, и общество до сих пор не определились, но Володарский в своих рассчитанных на широкого зрителя телебиографиях делал аккуратный шажок вперёд, пытаясь преодолеть межеумочность на доступном массам уровне.

Нет, тиран здесь предстаёт, как правило, тираном и отчасти деспотом, но умеет, когда надо, одёрнуть Берию и Абакумова, собиравших расстрельные досье…

Дело, собственно, не в фактах, а в эмоциях. Актёры, играющие Сталина (в «Мессинге» – сам Алексей Петренко), показывают весьма обаятельного персонажа. Самой экспозицией, построением планов, – Сталин как будто неизменно находится в центре тогдашнего мира. Скупостью движений и фраз, парадоксальным мышлением, акцентом… Акцент вождя, кстати, равно притягателен для актёров и зрителей – после просмотра пары-тройки сериалов с густым присутствием Сталина голос его как будто поселяется в недрах зрительских квартир.

Теодицея вождя идёт и по линии боевых товарищей (сериал «Сын отца народов») – Семён Будённый и Климент Ворошилов, в отличие от интриганов из Политбюро (Берия, Маленков, Хрущёв), предстают недалёкими, но добрыми и совестливыми дядьками. Настоящий «дядька» в этом сериале – многолетний начальник сталинской охраны генерал Власик – эдакий Савельич сурового нового времени. В «Сыне отца народов» появляется и действует редко вспоминаемый приёмный сын Иосифа Сталина – Артём Сергеев, его отец – большевик Фёдор Сергеев погиб в 1921 году.

Положительный Артём – своеобразная семейная альтернатива бесшабашному Василию.

Самое удивительное, впрочем, не Сталин, а Хрущёв. Всё-таки Никита Сергеевич, творец «оттепели» и разоблачитель «культа», и сегодня – фигура в либеральных святцах не последняя.

Однако у Володарского мы сталкиваемся с последовательным антихрущёвским заговором, повсеместной и яростной никитофобией. Аппаратный волк с кровавой пастью, руки тоже по локоть, стремительно переобувшийся лгун и демагог, подлец и самодур. Даже визуально Хрущёв шаржирован разными актёрами словно под копирку – злобный лысый карлик, штаны высоко на сытом брюхе, жёваный пиджачок с чужеродной звездой Героя, скверный смешок, дрянной голосишко…

Но прогрессивно мыслящая интеллигенция байопиков по сценариям Володарского не смотрит (а если смотрит, то скрывает это). Зато читать и шумно обсуждать «скандальные» тексты Захара Прилепина – по-прежнему хороший тон.

Показательно, что Виктор Шендерович атрибутировал публикацию прилепинского письма газете «Завтра», хотя появилось оно на «Свободной прессе». («Завтра» они, да, читают, и, полагаю, больше из мазохизма, нежели следуя принципу «врага надо знать в лицо»). Но здесь замес ещё серьёзнее – до определённого времени считалось, что мысль патриотическая – что слева, что справа – заперта в резервациях под названиями «Завтра», «Наш современник», НБП и т. п.; бывают, конечно, досадные своим широким успехом партизанские вылазки вроде «Господина Гексогена», но в целом баланс сохраняется, и это великое благо.

Опасность «Письма товарищу Сталину» – в заявке на мейнстрим, росте его аудитории в геометрической прогрессии, и чуткий Шендерович проблему оценил сразу, попытавшись, возможно подсознательно, зафиксировать эпицентр в маргинальном, по его мнению, «Завтра». Так легче.

По-своему любопытно в свете моих рассуждений о прорыве из резервации и другое высказывание именитого сатирика:

«Ах, Захар, только при чём же тут “российская либеральная общественность”, как вы поименовали нас в подложной подписи под письмом? К чему эти стыдливые эвфемизмы? Не надо стесняться, Захар, все свои, особенно в газете “Завтра”. Скажите просто и громко: жиды! – и к вам потянутся за знаниями новые массы возбуждённых читателей. Старые, правда, посторонятся, но тиражи не упадут».

«Виктор Шендерович, – это уже ответ Захара сразу всем, в «Стесняться своих отцов», – среди прочих толкователей, увидев в моём тексте признаки вопиющего антисемитизма, ставит диагноз: я болен сифилисом.

Ну, я не такой знаток половой гигиены, как некоторые».

Кстати, попал в точку. Не мною точно сказано: текст – это человек. Мне, например, про талантливого писателя Шендеровича многое сделалось ясно по прочтении его автобиографических баек в книжке, кажется, «Изюм из булки». Ну, например, какой-то избыточный акцент на то и дело попадавшихся автору в гастрольных ресторанах «девушках» определённой специальности. Казалось бы – эка невидаль, и стоят ли срамные девицы – часть интерьера злачных мест в любой географии – повышенного внимания сатирика? Он их собирается вставлять в книжку? Высмеивать? Описывать с разных ракурсов и поливать сарказмом?

Или разрастающееся – от эпизода к эпизоду – позиционирование себя в качестве «звезды» телевидения. Тонкое, слов нет, ироничное, со стёбом над простодушными поклонниками (чаще поклонницами). Но никогда не над собой, нет, магистральный пафос – узнают! трепещут! автографы!

Виктор Анатольевич! Да любому персонажу, регулярно мелькающему в «ящике», знаком и привычен сей набор из жмущих руку таксистов, отцов семейств, громоздящих всю фамилию – мал мала меньше – у твоего столика, чтобы ты, на их фоне, запечатлел приветливый оскал на айфон или мыльницу…

По молодости, конечно, рвёт крышу. Но очень скоро начинает восприниматься как часть профессии, скорее, обременительная. А мы имеем дело со взрослым дяденькой, неглупым, рефлексирующим, умеющим подчас превосходно подбирать слова…

Многолетний плач Шендеровича по гусинскому НТВ – убедительный и аргументированный – вторым планом содержит, надо думать, вот эту тоску по «звёздности», временам, когда хорошенькие девицы узнавали в кофейнях и бросались с блокнотиками. (А дальше – по обстановке.) И пресловутый «сифилис» – он как раз отсюда, из жизненного опыта, да маяковской триады «где б… с хулиганом да сифилис».

Михаил Швыдкой: «Прочёл “Письмо товарищу Сталину” Прилепина. Огорчился невежеству и подлости, невозможных у русского писателя. Значит, не русский писатель».

Ну, разумеется. «Русский – не русский». Национальности такой для Швыдкого как будто и нет, во всяком случае, называть её – дурной, вредный и опасный тон, а в качестве эпитета да как повод для манипуляции – пожалуйста.

«Однако вздорная память мне подсказывает, что подобный диагноз кому только не ставили: от Державина, Пушкина, Гоголя и Чехова до Блока, Есенина, Шолохова и Михаила Булгакова».[28]

Уже не министр культуры РФ ко времени публикации «Письма», Михаил Ефимович Швыдкой, однако, продолжает полагать, что именно в его рудиментарной компетенции – назначение «русских писателей».

Конечно, Захар растабуировал, в общем, очевидную любому непредвзятому наблюдателю тему – которая во многом определяет отношение интеллигенции к власти, культуре, народу и самим себе. Речь вот о чём: раздражающие свойства либерального сознания бьются с некоторыми свойствами сознания национального, как-то: паническая реакция на любое серьёзное обсуждение кем-то невесть почему запрещённых тем, нетерпимость к чужой идентичности, хороводы страхов, избыточный темперамент, бесплодное зубоскальство и пр. Другое дело, что совпадение это кажется Захару скорее комическим, нежели драматическим.

Важно, что пресловутое письмо – явление всё-таки литературной жизни, и в этом смысле шумная полемика – знак обнадёживающий: литература и литераторы вновь определяют состояние умов. Здесь Прилепин с его крепкими мышцами – фигура важная, но не единственная (проповеди Лимонова, публицистика Садулаева, Ольшанского, покойного Виктора Топорова etc).

Правда, с чисто литературными делами у критиков Прилепина получилось худо – когда чуть схлынула истерика, возникла нешуточная проблема: и что сказать в ответ, и как сказать.

Писатель Дмитрий Чёрный напечатал письмо теперь уже от имени товарища Сталина – «господину Прилепину». Содержание обсуждать бессмысленно, ибо нет ответа на главный вопрос: с чего бы это Иосиф Виссарионович на том свете сделался столь болтлив и косноязычен, претенциозен и кичливо бездарен в стилистике, чисто губернаторский спичрайтер какого-нибудь депрессивного региона? Писателю Чёрному хочется посоветовать учиться не у Прилепина (бесполезно, похоже), но припомнить Исаака Бабеля:

«Говоря о слове, я хочу сказать о человеке, который со словом профессионально не соприкасается: посмотрите, как Сталин куёт свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры.

Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».

И следующий интересный поворот сюжета: кто первым сказал «э», и кто в итоге был услышан.

Спиритические сеансы с вождём, в результате чего появлялись разнообразные тексты, – это и до прилепинского письма было – не столько тренд, сколько нарождающийся жанр. Вспомню «интервью со Сталиным» от Альфреда Коха и Бориса Минаева – которое мало кто заметил, а работа была выдающейся не столько в провокативности, сколько в убедительности – прежде всего в силу экономических аргументов и политического, так сказать, психологизма. И со стилистикой там было всё в порядке. Спорными казались моменты не идеологические, а, скажем, эзотерические. Отчего, допустим, Сталин встречается и общается ТАМ с Гитлером и Солженицыным, а о контактах с Лениным, Троцким и Черчиллем – помалкивает? Они что, в других местах обитают? Или там своя нерукопожатность?

Далее. Одна из задач Прилепина была, не сомневаюсь, вполне литературной – вызвать рефлексию у мнимых авторов письма. Для чего уже и не нужна особо статистика и цифирь – достаточно посмотреть вокруг, на здания университетов и корпуса заводов, погуглить даты основания, возведения и результаты деятельности за первые лет двадцать – тридцать… А потом оценить нынешнее их состояние. Назвав новых авторов и выгодоприобретателей.

Именно поэтому упомянутый Альфред Кох, своеобразный основатель «новой сталинианы», далёкий в ряде своих историко-экономических опусов от фирменного либерального хунвейбинства, узнал себя в прилепинском послании. И тут уже – ого-го – речь шла не о какой-то абстрактной идеологии, а самой что ни на есть материальной заинтересованности. Не об истории, но о юриспруденции, которая тоже в определённых обстоятельствах – наука точная. С тех самых пор Альфред Рейнгольдович – активный деятель движения «антиприлепин».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.