Глава 4 Тайна первого миллиона

Глава 4

Тайна первого миллиона

Позже Юлия Тимошенко будет вспоминать о бедности первых лет замужней жизни в начале перестройки. «И моя семья, и семья моего мужа, – скажет она, – вообще были очень бедные. До такой степени, что иногда не на что было сок ребенку купить».

Она не лукавит, просто оценивает одну эпоху с позиций эпохи совсем другой. Важные партийные чиновники, даже работая в Кремле, действительно могли получать гораздо меньше шахтера, тем более если вкалывал этот шахтер где-нибудь на Крайнем Севере. Однако партия и правительство окружали своих верных слуг огромным количеством всевозможных привилегий. В обществе развитого социализма Юле не светили костюмы от Chanel и четыре самолета в личном распоряжении. Однако со временем ее ожидала вполне обеспеченная жизнь. Ученая степень, хорошая болгарская дубленка, квартира в престижном районе, еда из спецраспределителя, дом отдыха в Крыму, иногда поездки за границу. Для президента газовой корпорации – тоскливое прозябание. С точки зрения девочки из Дома таксиста – рай.

Наверняка Юля вступила бы в партию, хотя позже она с гордостью заявит, что членом КПСС никогда не была. Стремясь к точности формулировок, отметим: не успела. К тому же это было не совсем просто. КПСС пыталась хотя бы статистически создавать видимость партии рабочих и крестьян: спускаемые из райкома квоты приема в партию на машиностроительном заводе им. Ленина были закреплены в основном за пролетариатом. Юный инженер-экономист с университетским дипломом могла бы подпортить статистику.

Однако всего через несколько лет семейной жизни наступили новые времена, и солидная номенклатурная утопия начала расползаться по швам. Казавшиеся незыблемыми правила менялись каждый месяц. Будущее становилось непредсказуемым. Все, что в семье Тимошенко знали о своем будущем, о родной стране, о правилах игры по-советски, вдруг стало разваливаться на глазах. Страна казалась чужой.

У этого непредсказуемого будущего было имя – Михаил Сергеевич Горбачев.

Страна, доставшаяся молодому генсеку после многолетней «гонки на лафетах», пребывала в состоянии гораздо худшем, нежели Россия, через пятнадцать лет подаренная Ельциным Путину. Речь шла не только об экономике. Мировое посмешище и страшилище, империя зла на глиняных ногах, СССР вызывал острейшее чувство стыда у всех, кто в нем жил и хоть что-то соображал.

Коммунистическая идеология умерла, остались лишь пустые ритуалы, ушел и великий страх сталинской эпохи; система держалась на инерции и высоких ценах на нефть. Омертвелым членам Политбюро было все равно, какой страной они правят и что в мире о них думают. Живому, честолюбивому Горби это было не безразлично. Он видел, что экономика на Западе работает эффективней. Он знал, что Советский Союз не выдержит нового витка гонки вооружений, перенесенной Рейганом в космос. Было ясно, что без крутых перемен не обойтись, и он мягко назвал их перестройкой, полагая, что соединение лучших черт бессмертного ленинского учения с живым опытом прогрессивного западного человечества выведет империю из тупика. Он думал, что ветхую, громоздкую посудину стоит лишь подремонтировать, подлатать – и можно пускаться в дальнейшее плавание. А ее нельзя было трогать: иначе рухнет, потонет. Он верил, что в России можно построить капитализм под руководством коммунистической партии. У Горбачева была своя утопия.

Свобода и развал были запрограммированы в те дни, когда Михаил Сергеевич задумался о переменах и осторожно включил пресловутый «Прожектор перестройки» – так называлась новая пропагандистская телепередача, проводник его идей в массы. Горбачев и не подозревал, сколько всего было прикручено к выключателю этого «прожектора» в тротиловом эквиваленте… Все прочее – шумные съезды, раскол партии, кадровые озарения советского президента, превратившие заурядных холуев в путчистов с трясущимися руками, – малозначительные детали.

Хотя потомкам интересны и эти детали горбачевской эпохи. В нюансах – исторические закономерности и свежие политологические открытия. Потомки прочитают о том, как в те далекие годы эмпирическим путем был выявлен новый русский закон общественного развития: уверенно двигаясь к рынку и демократии, империя должна была пройти неизбежный этап кромешного бандитизма. Причины, по-видимому, скрывались в криминальной сущности тоталитарного государства, помноженной на историческое своеобразие загадочного российского пути. Впрочем, постсоветская публицистика доказывала, что ничего исключительного в российском опыте нет. Она искала аналогии и оправдания отечественному разбою в других странах; ее любимой темой стал Чикаго 1920-х годов. Аль Капоне превратится чуть ли не в пример для подражания, журналисты заговорят о неизбежных болезнях роста в эпоху «первоначального накопления капитала», предполагая, что через пару лет или пару десятилетий все как-то само собой утрясется и изменится к лучшему.

Империя разрушалась коммунистами с двух сторон. Снизу ее приватизировали, кусали, обгладывали веселые ребята лет 25–50 с комсомольскими значками, партбилетами и удостоверениями КГБ с золотыми щитом и мечом на красной коже обложки; сверху идеалисты осуществляли «политическое руководство». И тем, кто был увлечен новой перестроечной утопией «коммунизма с человеческим лицом», и тем, кто закладывал основы своих личных миллиардных состояний, величественная империя была больше не нужна. Поэтому ее тоже в конце концов приватизировали, растащив на куски.

Но все это было еще впереди, а пока перестройка делала первые шаги, экспериментируя с экономикой. В моду вошло слово «ускорение» – это была попытка вырваться из клещей тотального госплана, научиться зарабатывать деньги, не слишком оглядываясь на идеологические догмы и как можно быстрее. А по сути, номенклатура обменивала текучую власть на текущие счета в западных банках. Меняла мертвые догмы на живые деньги. «Процесс пошел», – радостно заявил в те дни Михаил Сергеевич, имея в виду совсем другое. Фраза стала крылатой.

Старшее поколение номенклатуры поначалу упиралось. Бюрократия теряла власть и называла эту горькую утрату изменой коммунистическим идеалам. Лишь со временем те, кто поумнее, догадались, как легко можно эту власть и эти идеалы конвертировать в твердую валюту, недвижимость, нефть, цветные металлы, газ. Поэтому в первых рядах предпринимателей-перестройщиков шли люди молодые. Бизнес конца 1980-х оседлали комсомольцы. Точнее, комсомольские вожди.

Это была образованная, циничная, ни во что не верившая юная поросль, для которой перестройка стала манной небесной. Вместе с интеллигенцией молодые радовались свободе и с веселым азартом читали книжки, за хранение и распространение которых еще пару лет назад можно было вылететь из комсомола и приземлиться в лагере. Подобно своим ровесникам и людям постарше, они любили джинсы, американские сигареты, рок-музыку и западное кино. Однако для комсомольцев, в отличие от интеллигенции, культурными соблазнами дело не ограничивалось. Передовой отряд партии, как тогда именовался этот коммунистический «гитлерюгенд», с карандашом в руках изучал свежие партийные директивы и законы, в которых поверх вялых пропагандистских словес проступал самоновейший лозунг горбачевских времен – «Обогащайтесь!».

Отец американской автопромышленности Генри Форд как-то обронил, что готов честно отчитаться за все свои доходы, кроме первого миллиона. У Юлии Владимировны схожие проблемы: о первых годах в бизнесе она рассказывает, не утомляя собеседников обилием деталей. Добросовестный исследователь, собирая по крохам драгоценную информацию, вынужден опираться на слухи, сплетни, противоречивые свидетельства и откровенную чернуху. То же самое можно сказать о целом поколении бизнесменов комсомольского возраста и постарше – в России, на Украине, в Прибалтике, по всему Союзу.

Первые миллионы в твердой валюте всюду зарабатывались азартно, весело, на грани или за гранью фола. Порой далеко за гранью. Поэтому про тайны давно почивших русских императоров и генеральных секретарей мы знаем больше, чем про дела наших новорусских или новоукраинских современников – это равно касается как чиновников, так и предпринимателей. Исторические архивы открыты. Документы, связанные с эпохой раннего капитализма, не просто недоступны. Как правило, их не существует в природе. А если правда о первых миллионах и миллиардах становится достоянием гласности, то исключительно в протоколах Высокого лондонского суда, где сводят счеты закадычные враги-олигархи Березовский и Абрамович.

Прогрессивные советские публицисты называли первых бизнесменов «строем цивилизованных кооператоров». Предполагалось, что они возрождают НЭП – новую экономическую политику, которую практиковал Ленин незадолго до смерти, столкнувшись с нищетой и разрухой после победы революции. Официально считалось, что СССР при Горбачеве «возвращается к ленинским нормам». Лозунг «Обогащайтесь!» впервые прозвучал из уст Николая Бухарина.

На самом деле возвращаться было некуда, а построить «социализм с человеческим лицом» невозможно.

Получился у Горбачева капитализм, причем сразу очень жесткий. Словно взятый напрокат из марксистско-ленинских брошюр про звериный оскал загнивающего империализма, он с самого начала стал зарастать мрачными тайнами, уходить в тень, питаться кровью. Чуть позже, когда в игру включились настоящие бандиты, заменившие на время государство в священном деле налогообложения «цивилизованных кооператоров», жертвами рэкета стали тысячи людей, убитых и искалеченных в бесконечных разборках. Тогда кровь потекла ручьями, а неписаные законы большого бизнеса стали меняться каждый день.

Но пока на дворе 1988 год – время первых шальных денег.

В том году Юлия Тимошенко открыла свой первый кооператив. Через год покинула завод имени надоевшего Ленина и вместе с мужем влилась в комсомольский бизнес, организовав молодежный центр «Терминал».

Как позже рассказывала Тимошенко, она никогда не была «задорным комсомольским активистом». Да этого уже и не требовалось. Обком комсомола под руководством предприимчивого Сергея Тигипко поощрял инициативы молодых, особенно если они сулили хорошие доходы. Центр «Терминал», который собирался торговать нефтепродуктами, такие доходы сулил однозначно.

Лет через пять, став банкиром и одним из самых богатых людей Украины, Тигипко объяснял журналистам: в условиях строительства капиталистического будущего мы должны не витать в облаках, а спуститься на землю и научиться ползать, как крокодилы: быстро-быстро.

У Тимошенко поначалу не было никакого опыта в бизнесе, как не было его у подавляющего большинства советских людей. Но учиться она любила и умела. И крокодилью стремительность нового капитализма освоила сразу. Не было у нее и денег: семья будущего олигарха, преуспевающая по советским меркам, лишь слегка выбивалась из привычной бедности. Но у Юли были идея и ряд соображений о том, как с помощью свекра эту идею реализовать. Идея весьма перспективная в смысле денег, хотя и немыслимая еще год назад.

Геннадий Тимофеевич Тимошенко работал тогда начальником областного кинопроката. Поэтому первым бизнесом Юлии Тимошенко стал видеопрокат. В Советском Союзе многое совершалось по блату, строилось на родственных связях. В нормальной советской жизни свекор мог помочь Юле с квартирой и карьерой. В жизни новой, в хаосе перестроечной эпохи, появились иные возможности.

Тайна первого миллиона меркнет перед тайной первых пяти тысяч. Откуда Юлия Тимошенко взяла эти деньги, чтобы открыть свой первый видеосалон, – вот в чем вопрос. А деньги по советским понятиям были весьма немалые – два годовых оклада молодого специалиста, по официальному курсу – почти $8000. Сама Юлия Владимировна много лет спустя, с трудом и неохотой припоминая, скажет, что одолжила эту сумму у друзей Геннадия Тимошенко, причем якобы по секрету от номенклатурного свекра. Скептики утверждают, что ничего этого не было и быть не могло. И деньги, и лицензию дал Геннадий Тимофеевич, а самое главное, он привез на улицу Карла Маркса два видеомагнитофона, практически недоступных в те времена. Установленные в спальне их двухкомнатной квартирки, эти магнитофоны работали днем и ночью, тиражируя пиратские копии голливудских фильмов. Наибольшим спросом, как рассказывала заезжему американскому корреспонденту сама Тимошенко, пользовался Сильвестр Сталлоне в роли Рембо.

Видеосалоны времен перестройки – явление знаковое, как и первые иностранные машины на улицах страны, первые частные платные туалеты и стихийные рынки, на которых можно было купить и поношенный бюстгальтер, и часы, и антикварный номер журнала Playboy, и американские сигареты, которых страна не видела со времен московской Олимпиады 1980 года. Над городами клубился дым первых частных шашлычных. Дети впервые пробовали произведенную кооперативами сахарную вату и американское мягкое мороженое. В подвалах жилых домов оборудовались тренажерные залы, где качали мускулы низколобые молодые люди с недоброжелательными лицами, и открывались запрещенные ранее секции карате.

Из знаменитого Ленинградского рок-клуба по всему Союзу стали распространяться записи полуподпольных групп с немыслимыми еще год назад текстами. О молодом поколении «дворников и сторожей», которое кричит, надрывая голос, о том, что «ждет перемен». О социуме «скованных одной цепью», счастливых, что их «нищета гарантирована». А из государственных магазинов потихоньку исчезали последние запасы коричневого хозяйственного мыла, производство которого так и не освоили днепропетровские ракетчики, и спички. Люди старшего поколения, помнившие войну, закупали также соль, крупы и литры подсолнечного масла. В воздухе витала гремучая смесь надежды, азарта и панического страха перед будущим.

Видеосалон образца 1989 года – это тесная комнатка, а в ней – подставка на высокой штанге с телевизором, возвышающимся над головами зрителей, как скворечник, или проектор перед мятым, грязновато-белым экраном. Изображение расплывается, цвет розовато-синюшный или желтовато-зеленый. Оригинального звука за голосом гнусаво бубнящего переводчика почти не разобрать. «Короли русского полипа» занялись своим ремеслом, когда еще за это сажали, и специально прицепляли к носу бельевую прищепку, чтобы в КГБ их не опознали по голосу. И 15–20 выворачивающих шеи зрителей в помещении без вентиляции. Вся реклама – написанная от руки бумажка перед входом в салон. К названию фильма делается приписка, обозначающая жанр – боевик, комедия, эротика. Устроители показов – люди, как правило, грамотностью не блещущие. Одна из самых трогательных ошибок – «аэротический фильм».

Если бы президенты с мятых зеленых купюр умели разговаривать, да еще по-русски, то о человеческой сущности постсоветского олигарха никто не смог бы рассказать так честно и подробно, как эти отцы американской демократии. Свой второй, третий, десятый миллион все олигархи заработали одним и тем же способом – «откатывая» процент чиновникам, они раздирали на куски государственную собственность, деля между собой природные богатства и построенные при социализме заводы-банкроты. Но к первому миллиону каждый шел своим путем. Кто продавал матрешек иностранным туристам, кто «варил» поддельные американские джинсы, а кто, увлекшись рэкетом, терпеливо раскалял утюг на животе несговорчивого кооператора.

Первой коммерческой идеей девочки Юли из закрытого для иностранцев города стала торговля грезами. Видеосалон образца 1988 года – это окно в мир мечты. Летний кинотеатр «Весна», в котором наконец-то можно увидеть все, что только пожелает изголодавшаяся душа советского человека. Девочка, всегда ненавидевшая школьную форму, продавала соотечественникам бледные картинки иного мира, романтического и прекрасного, не имеющего ничего общего с их серой повседневностью. Это был мир туристических лайнеров, которые, не останавливаясь в городе ее детства, по ночам шли по Днепру. Это был мир сильных, богатых, бесстрашных мужчин и соблазнительных, отчаянных и раскрепощенных женщин.

У кого бы ни одолжила свои первые деньги Юлия Тимошенко, этот долг она смогла вернуть уже через пару месяцев. Но если заимодавцем был Геннадий Тимофеевич, то вряд ли он потребовал деньги назад. И не только в силу родственной привязанности. Дело в том, что скромная с виду должность свекра обернулась золотым дождем. При советской власти работа кинопрокатчика была по преимуществу цензорской. При Горбачеве, когда цензура сперва ослабла, а вскоре и тихо скончалась без покаяния, работники управлений кинофикации стали заниматься формальной выдачей разрешений на работу видеосалонов. Иными словами, они могли сразу разрешить открыть салон, а могли и не сразу, придравшись к неточному оформлению заявки или отсутствию подписи на третьей копии второстепенного документа… Это даже не называлось взяточничеством. Просто жизнь изменилась, и мгновенно возникли новые неписаные законы. Они были жестче и понятнее писаных; с ними начиналась новая эпоха.

Утопией для молодого поколения советских людей стали деньги.

В сознании человека это происходило внезапно, за один месяц, день, час. Вдруг выяснялось, что прежние идеалы навеки отменены, что их никогда не было и в них никто не верил, а новая мечта уже валяется под ногами. Нагнись и подбери. Поработай и заработай.

Вкус шальных денег, взявшихся ниоткуда, из воздуха, из торговой палатки, из арендованного подвала, ощутили тогда многие. Головокружение от денег. Денежная наркозависимость. Счастье владеть деньгами и покупать удовольствия. В стране, официально гордившейся своим аскетизмом, вдруг прорвало все шлюзы, отделявшие людей от нормального человеческого облика и существования, – и это само по себе было ненормально. И вместе с всеобщим равенством в нищете, как мыльный пузырь, лопнула идеология.

Любая сумма казалась недостаточной. Любую цифру хотелось округлить. Юлия Тимошенко, быстро разобравшись в ситуации, поняла, что делание денег – процесс бесконечный… и бесконечно увлекательный.

Шоу-бизнес был хорош для начала. Однако и видеопрокат, и концерты московских рок-групп, которые она организовывала в Днепропетровске, при всей своей прибыльности были только разминкой перед настоящим делом. Много лет спустя Тимошенко признавалась, что и ей, и ее «коммерческой команде», состоявшей в основном из технарей и экономистов с высшим образованием, этот перестроечный рок скоро надоел, что они испытали облегчение, закрыв бизнес.

Это не совсем так, если верить тете Юлии Тимошенко. В 1991 году, столкнувшись с необходимостью срочно закругляться с видео и начинать новое дело, команда испытала потрясение, вспоминает Антонина Ульяхина. Только что был введен налог на видеопрокат в размере 70 % от прибыли, и в помещении «Терминала» экстренно собрали совещание. Длилось оно бесконечно. «Один за одним выходили учредители на блиц-перекур. Даже по атмосфере, по витающей в воздухе напряженности чувствовалось, что вопрос идет туго… Предлагалось заняться торговлей вещами оптом и в розницу, благо предложений была масса, начиная от итальянского производителя, заканчивая Китаем и Гонконгом. Можно было вложить деньги в общепит, можно было в строительство шопов… На смену видеосалонам стали приходить торговые ларьки, палатки, киоски…»

Антонина Ульяхина не скрывает иронии, вспоминая соратников своей обожаемой племянницы: «Заработав первые очень крупные деньги, мальчишки были довольны и требовали заслуженных лавров (немножечко работы, никакого риска и много удовольствий)…» Она цитирует одного из них: «Мне надо для того, чтобы прилично жить, $10 000 на семью в месяц, классную машину, небольшую квартиру, ну и мир посмотреть. На это мы уже заработали».

А вот Юле этого было мало.

Она уже выросла из убогих грез о торговых ларьках и шопах. Название комсомольской фирмы «Терминал» отзывалось в воображении тревожными и соблазнительными картинами. Морской порт и танкеры, до краев наполненные тягучей черной жидкостью. Название пахло миллиардами в твердой валюте. В жизни Тимошенко начиналась эпоха нефти и труб.

Нефть была российской. Трубы – украинскими. Простая идея обмена одного на другое стала основой большого украинского бизнеса на много лет вперед.

Впрочем, на рубеже 1990-х, когда уже бездействовали монстры советского управления Госплан и Госснаб, а вся система экономических связей между предприятиями, разбросанными по шестой части суши, трещала по швам, главный вопрос был в том, как осуществить этот элементарный обмен. Ответ на него нашел математик по образованию и «цивилизованный кооператор» по призванию Константин Боровой после посещения в 1989 году Нью-Йоркской фондовой биржи. Идея объединить кооперативы на общей торговой площадке осуществилась в 1990 году. В эфире радиостанции «Маяк» и на страницах газеты «Правда» появилось объявление о создании в здании московского Политехнического музея Российской товарно-сырьевой биржи. Очевидец вспоминает о пестрой публике, откликнувшейся на призыв Борового: «В Политехнический пришло порядка сотни будущих акционеров: подпольные советские миллионеры, бывшие партийные функционеры, начавшие свое дело в доле с государством, кооператоры, заработавшие деньги в последние 2–3 года. Иномарки ими были уже куплены, офисы арендованы и отремонтированы, в соответствии с представлениями тогдашнего времени деньги тратить было некуда».

Торговали здесь всем, чем душа пожелает, – от колготок до самолетов. Впоследствии РТСБ станет легендой. Ее назовут родильным домом, детским садом и начальными классами нового русского капитализма. Из брокеров РТСБ выйдут чуть ли не все российские олигархи. Олег Дерипаска продаст здесь свой первый вагон металла. На нефтяной площадке подпишет свои первые контракты Михаил Ходорковский. В том первом призыве биржевиков будут Владимир Гусинский, Ирина Хакамада, Каха Бендукидзе. Семья Тимошенко тоже принадлежит к этому призыву.

Для участия в торгах нужно было купить одну акцию биржи. На момент открытия стоила она немалые деньги – 100 тысяч рублей. Но риск оправдался. Не прошло и года, как акция стоила уже 4,5 млн рублей.

Впрочем, расставаться с ней, даже сильно приумножив свой стартовый капитал, Юлия Тимошенко не торопилась. Акция РТСБ стала для нее пропуском в большой бизнес.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.