ПЛАТА ЗА ЛЕГКОМЫСЛИЕ

ПЛАТА ЗА ЛЕГКОМЫСЛИЕ

Вернувшись в Каунас, я с новым рвением возобновил тренировки. Теперь, помимо Мисюнаса и Пастериса, со мной занимался еще и Заборас. Все трое сил ради меня не жалели, и я отвечал тем же. Кроме работы на снарядах, немало времени я отдавал футболу и баскетболу. Особенно баскетболу. Эта игра словно создана для подготовки боксеров. Качества, которые она развивает, — подвижность, ловкость, выносливость, чувство ориентировки в пространстве — абсолютно необходимы на ринге.

Упорно готовился я и к очередному первенству страны по боксу, которое должно было состояться через полгода в Москве; готовился не только в зале, но и на рингах. Из четырех, проведенных в Каунасе и Риге боев, все четыре я выиграл, причем три — нокаутами в первых раундах. Но победами этими я уже не обольщался; знал: цена их на всесоюзном ринге невелика.

Однако в Москве, к собственному удивлению, бои свои провел я тоже неплохо. Нокаутировал во втором раунде тяжеловеса из Белоруссии, а затем выиграл по очкам у украинского боксера. Третий бой я проиграл. Но о нем нужно сказать особо.

Моим противником на этот раз оказался сам Навасардов. Знаменитый Андро Навасардов, один из тройки лучших тяжеловесов страны. В памяти еще свежо было впечатление, которое осталось после боя Навасардова с Королевым на стадионе «Динамо», куда меня привел тогда Антанас Заборас, и после которого я навсегда «заболел» боксом. Навасардов был для меня не просто противником, а человеком, которым я с той минуты не переставал восхищаться, которому хотел подражать и с которым в глубине души мечтал когда-нибудь встретиться на ринге.

И вот встреча состоялась. Мечта воплощалась в жизнь пугающе быстро: бой с Навасардовым должен был стать моим девятым боем.

Навасардов, видимо, решил расправиться со мной без долгих церемоний. Начал он весьма уверенно, и я, находясь под гипнозом его имени, пропустил вначале много ударов. Но вскоре я заметил, что противник не всегда готовит свои атаки; он, судя по всему, не ждал с моей стороны серьезного сопротивления. Однако имя именем, а бой проигрывать я отнюдь не собирался. На ринге, кто бы ни был твоим противником, всегда существуют какие-то шансы. И я не замедлил воспользоваться оплошностью своего соперника.

Когда Навасардов начал очередную атаку без подготовки, сильным ударом в голову, я нырнул ему под руку и, выпрямляясь, провел боковой слева. Навасардов на полу. Нокдаун.

Это меня вдохновило. Чемпионы, оказывается, тоже падают. Даже если это чемпионы страны.

Правда, Навасардов тут же встал и постарался доказать, что его нокдаун не более чем досадная случайность: вихрь ударов отбросил меня к канатам. Но я уже знал, что и боги смертны.

Во втором раунде мне снова удалось зацепить противника. Еще нокдаун.

Конец раунда и весь третий прошел в обоюдных атаках. Навасардов, не желая больше рисковать, работал собранно, жестко, проявив в полной мере все свое техническое и тактическое мастерство.

Судьи отдали победу Навасардову, хотя часть зрителей осталась недовольна таким решением. Заслуженный мастер спорта Степанов, например, писал: «В боксерских кругах уже несколько лет идут разговоры о том, что у нас якобы нет тяжеловесов, кроме Королева, Навасардова и Линнамяги. Некоторая доля правды в этих рассуждениях есть, но она касается только Королева. Он превосходит своих соперников по силе, и по технике, и, главное, по тактике. Куда труднее достались победы Линнамяги и Навасардову. Надо сказать, что эти победы были неубедительны. Навасардов начал бой с того, что очутился на полу, сраженный левым крюком 19-летнего литовца Шоцикаса».

Привлек этот бой и внимание спортивных обозревателей.

«19-летний литовский тяжеловес А. Шоцикас отправил в нокдаун тбилисца Андро Навасардова, легко переносившего удары таких мастеров, как Николай Королев и Мартин Линнамяги, — писал один из них. — Шоцикас — левша. Он смел, энергичен, подвижен. Но нужно сказать: правосторонняя стойка явно мешает этому талантливому боксеру. Он должен немедленно начать работать в обычной левосторонней стойке!»

Не знаю, как насчет объективности решения судей, — думаю все же, что они были правы и присудили победу Навасардову не за его громкие титулы, как говорилось в среде болельщиков, а за подлинное искусство, которое он продемонстрировал во второй половине боя; что же касается совета по поводу моей стойки — его, кстати, высказывали весьма настойчиво и не один раз, — ни один из моих трех тренеров, к счастью, не разделял столь решительного и категоричного мнения. Они понимали, что несвойственная и неестественная для левши левосторонняя стойка сыграла бы для меня роль смирительной рубахи. А уж если говорить о ее «неудобстве», то неудобна она была не столько для меня, сколько для моих противников. Во всяком случае, тех из них, кто работал в обычной стойке. А таких в то время было большинство.

Тот факт, что левша в боксе имеет, так сказать, природные преимущества, обрел у нас всеобщее признание значительно позже. Сейчас, например, считается вполне естественным, что на таких крупнейших международных состязаниях, как Олимпийские игры и чемпионаты Европы, более трети финалистов — боксеры «окаянной» руки. Но тогда многие смотрели на дело иначе и не одному боксеру-левше это ошибочное мнение осложнило карьеру.

Стойка — основа в боксе. Если она естественна, боксер ощущает себя свободно и уверенно, если же она не отвечает его физическим особенностям, он чувствует себя скованно, будто в одежде с чужого плеча. К ней нельзя прилаживаться, ее нужно прилаживать к себе. Потому-то на большом ринге не найти двух противников с одинаковой стойкой; у одних, как у Королева, она открытая, у других, как у Щербакова, наоборот, собранная, у третьих — высокая, с откинутым назад корпусом, у четвертых — низкая, с выдвинутым вперед туловищем; словом, у каждого та, какая ему удобнее. Стойка — это часть индивидуальности боксера, по ней можно определить манеру, в которой он привык работать. И если сказать о нем лишь то, что он, положим, боксирует в правосторонней стойке, — это означало бы не сказать о нем ровно ничего.

Я продолжал тренироваться в своей обычной манере и менять ничего не стал. Забот хватало и без того. Близился час главного испытания — критический час расплаты за легкомыслие и вместе с тем величайшего торжества; он, по сути, дал ответ на все иксы и игреки моей будущей боксерской карьеры. Я имею в виду свой пятнадцатый бой — бой с Николаем Королевым.

Это произошло 18 ноября 1947 года в Риге.

Я знал, что мне предстоит, знал, что немало тяжеловесов, однажды испытав на себе сокрушительные удары абсолютного чемпиона страны, навсегда отказывались от дальнейших с ним встреч. Имя Королева наводило на многих трепет; оно и притягивало и вместе с тем отпугивало. Большинство своих боев он кончал досрочно, нокаутом, и часто — в первые же минуты. Противники его нередко проигрывали еще до первого удара гонга, выходя на ринг психологически сломленными. Гипноз его имени был неотразим. Если Навасардов и Линнамяги, входившие вместе с ним в первую тройку тяжеловесов, действительно были великолепными боксерами, то для Королева это определение не годилось. Королев был не просто великолепным боксером, он был великим. Тот, кто хоть раз встречался с ним на ринге, понимает, что я имею в виду.

Мне только что исполнилось девятнадцать лет, и вещи я видел сквозь призму своей молодости. Встреча с Королевым меня не страшила; просто сбывалась еще одна большая мечта — и этим для меня все тогда исчерпывалось. Грозный противник? Что ж, мне повезет больше, чем другим. Ведь дрался же я с самим Навасардовым! А Навасардов давнишний соперник Королева. Давнишний! Значит, как говорит Пастерис, не боги горшки обжигают…

Королев начал бой медленными передвижениями по рингу. Его могучие руки были почти совсем опущены, и весь он был совершенно открыт для ударов. Я знал, что все это обманчиво, что все мираж — и медлительность, и опущенные руки, и откровенное пренебрежение защитой; знал с чужих слов, но так хотелось проверить это самому, так хотелось убедиться в обратном…

Я сделал двойной финт правой в голову и резко ударил слева. И тут же пол вздыбился у меня под ногами, встал поперек, и я рухнул лицом в брезент.

Это был знаменитый встречный Королева. Один из тех страшных встречных ударов, о которых мне когда-то говорил на трибуне «Динамо» Заборас. Теперь я испытал его силу на себе.

На счете «четыре» я встал и бросился в новую атаку. Я не был в грогги — удар, по счастью, пришелся не в подбородок, а в верхнюю часть скулы, — я не был пьян от удара; просто я решил попробовать еще раз. А что, собственно, оставалось делать?

Развивая атаку, я не забывал следить за кулаками противника; подвижность была моим козырем, и я старался использовать ее полностью. Королев, казалось, не избегал ударов, он будто сам подставлял себя под них, но все они почему-то не достигали цели, попадая то в плечо, то в перчатку. И вдруг он сделал шаг в сторону и совсем открылся. Промахнуться в таком положении было невозможно, просто невозможно…

И вновь судья открыл счет.

Королев в последнее мгновение пружинисто присел, и моя перчатка пришлась не в челюсть, куда я ее направил, а в лоб; и ответный боковой угодил мне прямо в печень.

А дальше началось что-то страшное. Шесть раз меня швыряло на пол, шесть раз рефери отсчитывал надо мной секунды; четыре нокдауна в первом раунде, два во втором. Королев бил из любых положений, бил неожиданно и мгновенно, бил одинаково мощно с обеих рук; и каждый раз эти сокрушительные удары валили меня с ног.

Сегодня ничего подобного, разумеется, не увидишь: судьи давно прекратили бы бой за явным преимуществом, за невозможностью одним из противников его продолжать. Но тогда были другие нравы и другие правила. Бой продолжался, и мне пришлось выдержать все до конца.

Всякий раз, когда пол вывертывался у меня из-под ног, а я летел на брезент, мне казалось, что больше уже не встать. Да, честно говоря, вставать и не хотелось, ох как не хотелось. Голова раскалывалась от боли, глаза застилало пеленой, в ушах что-то хлюпало и гудело, тело от слабости становилось каким-то чужим и ватным… «Не вставай! Лежи! — подтачивала волю одна и та же мысль. — Лежи еще несколько секунд, и все кончится. Все равно ведь кончится именно этим. Если не сейчас, так в следующую минуту… Бой так или иначе проигран, так зачем лишние муки… Не вставай!»

Но я вставал. Что-то неведомое мне самому вновь и вновь ставило меня на ноги. Вставал, чтобы через минуту опять грохнуться на проклятый брезент.

Королев работал как какая-то чудовищная, неодолимая машина. Движения его были по-прежнему экономны и скупы и по-прежнему оставались нарочито медлительными. Но в нужный момент он взрывался, и подготовленный ложными движениями рук и туловища удар стремительно обрушивался на меня, сбивая с ног или отбрасывая на канаты. Будто срабатывала бомба замедленного действия.

После пятого нокдауна я решил, что с меня довольно, и попробовал клинчевать. Но вышло еще хуже. Пока я маневрировал, сохраняя за счет подвижности и активной работы ног дистанцию, удары в корпус чаще всего не проходили. В клинче я утрачивал это преимущество. Королев, отстраняясь назад, успевал провести серию быстрых коротких хуков, от которых гудело в груди и трещали ребра.

В третьем раунде я вновь стал работать на отходах, пуская то и дело в ход правую руку. С ее помощью мне удавалось сдерживать если и не все, то по крайней мере каждую вторую атаку. Королев то ли устал, то ли решил, что бой все равно выигран, — в чем-чем, а в этом он мог нисколько не сомневаться, — во всяком случае, раунд закончился более-менее благополучно.

— Ну как мы себя чувствуем? — ухмыляясь, спросил меня в раздевалке Мисюнас, но в глазах его проглядывало искреннее участие.

— Как самоубийца, — охая, ответил я.

— Я тоже об этом подумал. Еще в первом раунде. И во втором… — задумчиво сказал Мисюнас. — И все же ты выстоял! Выстоял до конца.

— До конца было недалеко, — сделал попытку улыбнуться я, но из этого ничего не вышло. — Так и ждал, что он из меня дух вышибет.

— Обошлось, — сказал Мисюнас. И, помолчав, добавил: — Не знаю даже, не был ли этот бой ошибкой… Я в том смысле, что, может, рано тебя было выпускать…

Нет, бой с Королевым не был ошибкой. Я понял это не сразу, но довольно скоро. Конечно, когда у тебя за плечами всего-навсего чуть больше десятка боев, поединок с таким асом ринга, как Королев, сильно смахивал на авантюру. Ведь у меня даже не было спортивного разряда. С момента, когда я впервые появился в тренировочном зале городской боксерской школы, прошло немногим более года. Все это, вместе взятое, выглядело не очень серьезно, и беспокойство моих тренеров нетрудно понять.

Однако для меня была важна не формальная сторона дела, а сам факт. В те годы любой, кто хотел чего-то добиться на всесоюзном ринге в тяжелом весе, не мог и мечтать, чтобы избежать столкновения с Королевым. Королев находился в расцвете своей боксерской карьеры, и надеяться, что он в ближайшие годы покинет ринг, никак не приходилось. Он был неизбежным препятствием на пути к званию чемпиона страны, причем таким препятствием, которое еще никому не удавалось одолеть. Его поражение от Андро Навасардова в 1944 году в счет не шло: Королев только вернулся с фронта, где, сражаясь в партизанской армии Медведева, естественно, не мог тренироваться и потому временно утратил спортивную форму. Но с тех пор, в седьмой раз завоевавший звание чемпиона Советского Союза, Николай Королев не знал поражений, а грозная его слава как несокрушенного и несокрушимого противника могла хоть у кого отбить руки. Чтобы преодолеть этот психологический барьер, существовал лишь один способ — проверить себя в бою с ним на ринге. И чем скорее, тем лучше, думалось мне…

И вот этот бой состоялся. Конечно, подобная поспешность могла принести и непоправимый вред, оставив в душе глубокую неизлечимую травму, но так не случилось. Мне повезло, и риск окупился сторицей. То, что я проиграл бой, не имело особого значения. Главное, что я выстоял. Выстоял до конца. Продержаться три раунда против самого Королева — это для меня решало все. Этим определялось мое боксерское будущее. Если я смог выстоять один раз, значит смогу и в другой… А там время покажет. Оно, кстати, работало на меня.

Королеву тогда было тридцать лет. Его список насчитывал уже более ста пятидесяти боев, причем чуть ли не две трети из них он закончил нокаутом.

Впервые он завоевал звание абсолютного чемпиона страны, когда ему исполнилось девятнадцать, и с тех пор, если не считать годы войны, никому не уступал почетного звания. Не раз он отстаивал честь советского бокса и за рубежом, но там равных ему тоже не находилось. Это был уникальный боксер — из тех, кого называют прирожденными бойцами. Обладая железной волей и спокойным, знающим себе цену мужеством, он признавал на ринге лишь одну тактику — тактику максимального обострения поединка, тактику бескомпромиссной, на пределе физических и моральных сил, борьбы. С первой и до последней минуты схватки он стремился создавать такие положения, которые вплетали в сюжет боя постоянную напряженность, риск и опасность. Однако делалось это отнюдь не из любви к острым ощущениям; искусство боксера, считал Королев, полнее всего раскрывается в критические моменты боя, и чем насыщеннее ими схватка, тем проще добиться победы тому, кто сильнее. А в силе своего искусства и мастерства он никогда не сомневался.

Позже, когда Королев уже оставил ринг, мне не раз приходилось слышать, будто его стиль боя излишне прямолинеен, чуть ли не примитивен и груб. Он якобы уповал в основном на свою феноменальную выносливость и чудовищной силы удары с обеих рук; шел, словом, напролом, ломая и подминая под себя противников.

Это, конечно, не так.

Королев действительно обладал феноменальными физическими данными. Редко кому удавалось сбить его с ног — таких случаев буквально считанные единицы, а нокаутом он не проигрывал вообще никому. С другой стороны, немного находилось и таких, кто мог выдержать мощь его страшных ударов. Если его боковой правой проходил, поединок, как правило, на этом и заканчивался.

Однако сказать о Королеве одно это — значит, не сказать ничего. Во-первых, Королев в совершенстве владел техникой. Именно она в первую очередь, а не только выносливость, позволяла ему работать, что называется, с открытым забралом. Блестяще владея такими видами защит, как нырки и уклоны, а также искусством опережающего встречного удара, он справедливо видел в своей знаменитой открытой стойке одно из естественных преимуществ, а не прием, облегчающий лобовые прямолинейные атаки. Уходя от ударов движениями туловища или подставляя под них плечи, он тем самым как бы разгружал руки от функций защиты, держа их в состоянии постоянной боевой готовности. Брал он, когда нужно, удары и на лоб, после чего обычно следовала мощная ответная серия с обеих рук, избежать которой связанному собственной атакой противнику оказывалось, как правило, крайне трудно. Но делал это Королев только при крайней необходимости и уж, во всяком случае, гораздо реже, чем ему это обычно приписывали.

Вообще надо сказать, что ударов Королев не избегал, но пропускал их весьма редко. Кто бьет, тот и раскрывается, и Королев бесстрашно строил на этой азбучной истине жесткую тактику своих боев: ответный встречный удар бывал сокрушителен. Выжидать он не любил, предпочитая работу хотя и опасную, хотя и тяжелую, но зато результативную. На ринг он выходил не фехтовать, не набирать легкими ударами очки, а действовать кулаками в полный их вес и силу. Он знал цену своим ударам, но никогда не делал ставку лишь на нокаут; главная цель, которой он всегда добивался, — обессилить противника, сбить у него дыхание, сломить физически, а тогда, если даже и не удастся провести завершающий точный удар, необходимые для победы очки сами по себе наберутся.

Стиль — это умение выигрышно подать свои сильные стороны, свои преимущества. Королев отлично понимал, в чем его главные козыри, и всегда строил бой так, чтобы использовать их, по возможности, все до единого. Он обладал не только блестящей техникой и редкими данными, он был мудр и расчетлив на ринге, он был отличный стратег и тактик. А все, вместе взятое, делало его не просто первоклассным мастером, а, как я уже говорил, подлинно великим боксером. И пока позволял возраст, равных ему ни на отечественном, ни на зарубежном любительском ринге в те годы не было.

Королев, на голову возвышаясь над всеми своими соперниками, занимал в боксе особое место. Его авторитет был настолько бесспорен, а слава так велика, что он являлся как бы последней инстанцией, где подводились итоги и определялись окончательные оценки твоему спортивному весу и мастерству. Случайный успех в бою с ним исключался: Королев, без остатка посвятив себя рингу, никогда не пренебрегал требованиями режима и постоянно находился в отличной боевой форме. Снисхождения он не знал и скидок никому не делал. Работал он всегда ровно и всегда в полную силу. Кто бы ни был его противник — ветеран ринга или новичок — ему предстояло одинаково грозное испытание. И тот, кому его удавалось выдержать, мог не сомневаться, что стоит на верном пути, что трудная карьера мастера кожаной перчатки вполне ему по плечу.

Однако таких в то время было немного. Кроме Навасардова и Линнамяги, давних и постоянных соперников Королева, из молодых боксеров достойное сопротивление ему могли оказать, пожалуй, только двое: Юрченко и Перов.

Первый бой с каждым из них я проиграл. Сначала Юрченко и Навасардову, потом Перову и Линнамяги.

Затем последовали реванши.

В Тбилиси, где проходило первенство страны 1948 года, я приехал вместе с Пастерисом. Там он впервые увидел Королева, который уверенно пробивался в финал, валя с ног соперников своими пушечными ударами. На Пастериса он произвел ошеломляющее впечатление.

— Это какая-то гаубица, а не человек. Живой танк, — сказал он как-то.

Пастерис имел в виду не физическую силу Королева, а его жестокую волю, его несокрушимое, непробиваемое упорство: пока на ногах — иду только вперед.

— И все же ты этот танк когда-нибудь остановишь, — задумчиво добавил Пастерис, не глядя на меня. Потом, вдруг повернувшись ко мне, словно отрубил: — Скоро остановишь!

Это прозвучало столь решительно и категорично, будто Пастерис только что заглянул каким-то образом в будущее и, вернувшись оттуда, лишь облек в слова то, что увидел собственными глазами. В интуицию Пастериса я верил, и его неожиданное предсказание запало мне в душу. Тем более что в Тбилиси я выступал успешно и, нокаутировав во втором раунде Юрченко, готовился встретиться в четвертьфинале с Анатолием Перовым.

Перов был старше меня всего на год. Но имя его давно уже пользовалось громкой известностью. В Тбилиси он вновь заставил заговорить о себе, добившись победы над такими асами, как Навасардов и Линнамяги. Перов обладал медвежьей силой и могучими легкими, которые позволяли ему непрерывно атаковать от первого до последнего удара гонга. Особенно он был силен в ближнем бою: его могучие боковые, которые он наносил без передышки, быстро оказывали свое действие, выматывая противника и подавляя его волю к сопротивлению. Отделаться от него было трудно: войдя в ближний бой, он обычно уже не отпускал от себя противника, преследуя его по всему рингу и непрестанно нанося удары.

— Боец! — сказал о нем Пастерис, наблюдавший за боями Перова с Навасардовым и Линнамяги. — Такого на «арабов» не возьмешь. Не из того теста!

— На арапа, — поправил я. — А зачем его на арапа брать? В боксе вроде бы пугливых нет.

— Еще как есть! Особенно среди тяжей, — отозвался Пастерис, пропустив мою лингвистическую справку мимо ушей. — Очень уж удары основательны. Тяжеловес по себе знает, что покалечить может, вот и от других инвалидности опасается…

— Перов на удар сам идет, — возразил я. — Чтобы ближний бой навязать.

— Видел. Оттого и заговорил про…

— Про арабов? — не удержался от шутки я.

— Про то, что он боец, — невозмутимо докончил Пастерис. — А что веселишься перед боем, это хорошо. Нервы в бою первое дело! Старайся только не подпускать его к себе, не жалей правой.

Правой я не жалел. И весь первый раунд держал с ее помощью Перова на расстоянии. Но во втором раунде Перов все же прорвался. Он применил свой обычный прием. Видя, что переиграть не удается, Перов ринулся напролом. Пропустив несколько сильных ударов, он достиг своего и завязал бой на короткой дистанции.

И тотчас пошли в ход его боковые.

Сколько я ни старался оторваться и восстановить дистанцию, ничего не выходило: Перов вцепился намертво. Сил он не берег: серии его, казалось, не имели ни начала, ни конца — сплошной вихрь ударов. Однако я сумел к нему приноровиться. Я видел, что Перов расходует неоправданно много энергии. Большинство его боковых не достигали цели: удары либо приходились в плечи, либо натыкались на мои перчатки; беда Перова заключалась в однообразии его атак. Он почти не пользовался ни прямыми, ни ударами снизу. Прямые, правда, в ближнем бою мало пригодны, зато хороши, когда противник старается разорвать дистанцию. Что же касается апперкотов, они при сближении просто необходимы. И когда незадолго перед гонгом мне удалось провести несколько ударов снизу — по печени и в область солнечного сплетения, — эффект их не замедлил сказаться: дыхание противника стало неровным, прерывистым.

— Попробуй теперь левой, — сказал Пастерис, вытирая мне лицо полотенцем. — Второй раунд все-таки остался за ним.

Совет был хорош, но выполнить его оказалось не просто. И все же в середине раунда мне это удалось. Прервав очередную серию боковых ударом снизу, я внезапно отступил назад и тут же ударил слева. Перова отбросило к канатам, но он сделал вид, будто ничего не произошло, и вновь ринулся в атаку. Но пропущенный тяжелый удар дал себя знать. Движения Перова, и без того вымотанного собственными непрерывными атаками, потеряли точность и стали заметно медленнее. Воспользовавшись этим, я провел несколько прямых в корпус. Перов обмяк еще больше, но продолжал рваться вперед. Однако я уже не позволял ему сблизиться: моя правая не только сдерживала его натиск, но все чаще доставала цель. Перов явно выдохся и последние секунды перед гонгом работал уже на одной воле.

Путь в полуфинал был открыт.

Однако полуфинальный бой оказался очень коротким. Судьба во второй раз свела меня с Королевым. Впрочем, теперь ей делать это предстояло довольно часто: начиналась наша долгая — на многие годы — дуэль.

Королев повел схватку в своей обычной манере: финты левой, неторопливая игра корпусом — и молниеносная, как взрыв, атака. Я тотчас контратакую, отквитывая очки.

Теперь противник пытается завязать ближний бой, но я успеваю отойти назад и тут же совершаю непоправимую ошибку. Точнее, не ошибку — вряд ли можно назвать ошибкой результат превосходства противника в опыте и мастерстве; просто я попадаюсь на удочку. Королев, когда я отхожу назад, бьет левой и промахивается — так мне во всяком случае тогда показалось, — челюсть его открыта и лучшее исходное положение для удара слева трудно представить: пользуюсь моментом и сильно бью прямым. В ответ получаю встречный боковой в переносицу.

Впечатление такое, будто потолок рухнул мне на голову; белая вспышка в глазах, пронзительная сверлящая боль, и я на полу. Пытаюсь встать, но сделать это не так-то просто. Пол как живой, колеблется под ногами; судья почему-то тоже качается. Счета я не слышу: в ушах звон. Ищу глазами противника: Королев, оказывается, уже ушел к себе в угол, что-то говорит секунданту… В чем дело? Я же на ногах, бой еще не окончен…

Через канаты на ринг перелезает врач, а вслед за ним Пастерис. В ушах что-то булькнуло, словно барабанные перепонки проткнуло тупой иглой, и я, наконец, услышал рев на трибунах и сквозь него — голоса врача и рефери. Теперь ясно: у меня сломан нос, и бой прекращен ввиду явного преимущества.

— Вот и напророчил! — невесело пытался я шутить вечером в номере гостиницы. — На кофейной гуще и то лучше гадают.

— Не переживай. На твоем месте всякий бы нарвался. Никто бы не сообразил, что это финт, — утешал меня Пастерис.

— А ты тоже считаешь, что финт? — спросил я. — Ведь он же провел тот левый прямой до конца…

— Видишь ли, в чем штука, — потер себе переносицу Пастерис. — Он знал, что опережает тебя своим боковым, если ты ударишь коронкой. Вот ты и ударил…

— Хрящ-то хоть скоро срастется?

— Не волнуйся, красивей прежнего будет, — заверил Пастерис. — Да… Удар у него не приведи господи!

— Выходит, он знал, что я ударю длинным прямым? А его встречный короче и…

— И он промахнулся, чтобы специально раскрыться! — докончил за меня Пастерис. — Считай, что это был финт.

— Ладно, уговорил, — рассмеялся я. — Ну а как все же насчет кофейной гущи?

— Твои козыри против него — это твои ноги, — не отвечая на улыбку, твердо сказал Пастерис. — Ставь на них, и ты его переиграешь. А нокаут у тебя в левой тоже есть. Вспомни, как ты посадил Навасардова. Только вот…

— Что только?

— Думаю, что такого, как Королев, все-таки не завалишь. Скала, а не человек. Его надо брать по очкам.

Я понимал, что Пастерис говорит дело. И о моей подвижности, которая могла стать немалым преимуществом; и о том, что маловероятно выиграть у Королева нокаутом — во всяком случае, пока это еще никому не удавалось, и об очках — ведь выстоял же я против него в Риге все три раунда, и об ударе — Навасардова редко кому удавалось сбить с ног… Все это было правильно. А главное, мне очень хотелось верить, что Пастерис прав, и его обнадеживающий прогноз помог не только пережить неудачу, но и вновь вернуть пошатнувшуюся веру в собственные силы.

Человеку мало верить в себя самому. Ему необходимо, чтобы в него верили и другие. Со стороны, как говорится, виднее. А Пастерис видел со стороны. Он видел то, чего мог не замечать я сам: к себе человек привыкает. И хотя мне порой казалось, что он здорово преувеличивает, заблуждаясь на мой счет, но веских оснований для подобных сомнений я не находил и всякий раз кончал тем, что решал положиться на его мнение. Уж очень приятно было иметь единомышленника.

А вскоре надежды Пастериса стали обретать под собой реальную почву.

Пятнадцатое юбилейное первенство страны по боксу намечено было провести у нас в Каунасе. В Москве в связи с этим решили усилить тренерский состав отдельных спортивных обществ, и к нам в республику приехал Виктор Иванович Огуренков, брат знаменитого Евгения Огуренкова, о котором в то время ходили легенды.

Боксерское имя Евгения Огуренкова пользовалось непререкаемым авторитетом и огромной популярностью. Его боевой карьере можно было позавидовать. Начал он в легком, затем перешел в полусредний и, наконец, в средний вес — и всюду неизменно добивался звания первой перчатки. Семь раз поднимался он на высшую ступеньку пьедестала почета; четыре как легковес и трижды в качестве чемпиона полусредней и средней весовых категорий. А в 1944 году ему удалось совершить то, что иначе, чем подвигом, пожалуй, не назовешь: выиграв пятираундовый бой у Навасардова, он завоевал звание абсолютного чемпиона Советского Союза. Такого в боксе никогда прежде не случалось: боксер-средневес победил чемпиона страны в тяжелом весе! Правда, на другой год Королев восстановил, как говорится, статус-кво, отобрав у Огуренкова титул самого сильного боксера отечественного ринга. Но и ему это далось нелегко: Огуренков упорно дрался все пять раундов, так и не дав своему грозному сопернику провести завершающий удар. Судьи отдали победу Королеву с небольшим перевесом в очках.

Встречался Евгений Огуренков и с другим великий боксером того времени — будущим трехкратным олимпийским чемпионом, многократным чемпионом Европы, а затем одной из лучших перчаток профессионального бокса, знаменитым венгром Ласло Паппом. Папп, несмотря на всю свою блестящую технику и чудовищной силы удары, не смог добиться перевеса и потерпел поражение.

Сила Огуренкова заключалась в его универсальности и огромном тактическом разнообразии. Одинаково искусно владея и ближним боем и боем на дистанции, великолепно работая как в нападении, так и на контратаках, он подбирал к каждому противнику особые ключи, навязывая ему манеру боя, в которой то чувствовал себя слабее всего. Привыкнуть к. нему было невозможно. Постоянно шлифуя технику и накапливая в своем боевом арсенале всевозможные новинки он всякий раз строил поединок на какой-либо неожиданной для соперника основе.

Если имя одного брата гремело на ринге, имя второго значило в боксе не меньше — Виктор Иванович Огуренков славился как великолепный воспитатель и прекрасный тренер. Когда он, приехав в Каунас, согласился взять меня под свою опеку, мне повезло вдвойне. Во-первых, лучшего учителя нельзя было и желать, а во-вторых, Виктор Иванович придавал особое значение в подготовке боксера-тяжеловеса способности к быстрому и широкому маневру на ринге, что оказалось мне особенно на руку. Он заинтересовался во мне тем, на что делали ставку мы с Пастерисом и что в то время являлось моим основным козырем в завязавшемся соперничестве с Королевым. Новый тренер, хотя и не разделял наших надежд в той степени, в которой нам с Пастерисом хотелось бы, но тоже считал, что шансы у меня есть. Нужно лишь упорно готовиться.

На что в процессе подготовки следует сделать особый упор, указал сам Королев, который после Тбилиси обратил наконец на меня внимание.

«Такого напряжения в поединках боксеров, как на 14-м первенстве СССР, я еще не видел, — писал он в одном из журналов. — И что больше всего меня радует, это появление на большом ринге талантливых молодых тяжеловесов. Особо хочу отметить выступление москвича Анатолия Перова. Ему 20 лет. У него замечательные физические и моральные данные: сила, решительность, выносливость. Именно этими качествами я и объясняю его победы над моими постоянными противниками, первоклассными тяжеловесами — тбилисцем Андро Навасардовым и эстонцем Мартином Линнамяги. Однако у Перова есть еще ряд существенных недостатков. Основные из них — довольно однообразная тактика и недостаточная маневренность на ринге. Серьезного внимания заслуживает 19-летний литовец А. Шоцикас. У него грозный удар и высокие моральные качества. Особенно показателен в этом отношении его бой с Перовым. Проиграв сильно второй раунд, Шоцикас нашел в себе силы, чтобы добиться перелома и одержать победу. Шоцикасу нужно больше работать над приобретением выносливости, которой пока ему не хватает».

Возразить против этого было нечего. Королев точно обозначил наши с Перовым главные недостатки. Следовало лишь добавить, что они, начиная список, далеко его не исчерпывали.

Работать приходилось много, но дело спорилось, и чувство увлеченности не теряло своей остроты, а, наоборот, день от дня росло. Жизнь моя к тому времени уже вошла в накатанную колею. Школу я успел закончить и стал студентом Каунасского института физкультуры. А после того, как я в конце 1948 года, победив чемпиона Латвии Мейлуса и чемпиона Эстонии Линнамяги, завоевал первое место на спартакиаде Прибалтики, мне присвоили звание мастера спорта.

В том же году состоялась и моя первая встреча с зарубежным боксом. В Ленинграде проходил матч с боксерами Финляндии, где мне удалось нокаутировать во втором раунде финского тяжеловеса Пеккалу. Выиграл я и в местных республиканских соревнованиях — нокаутами в первых раундах. Дело, словом, не стояло на месте, рос вместе с ним и я сам.