Лето

Лето

Здравствуй, пустыня

8 июня 2008 года.

Сишилипу, на границе пустыни Гоби

Я лежу на своем туристическом коврике в темноте, вокруг стоит тишина. Статуи Бодхисаттвы стоят темными силуэтами, и даже цвет ткани сверху на потолке уже нельзя разобрать. Через щелку в крыше сюда проникает лучик света, и одна из статуй кажется зеленой. Или голубой?

Ночь удивила меня. Только что я стоял в мастерской художницы и наблюдал за тем, как она работает, а потом на улице резко потемнело, и мне пришлось задуматься о ночлеге. Женщина рассмеялась: в этой деревне нет гостиницы, но если я не против, то могу переночевать в храме. Запах ладана ароматными струйками струится по комнате. В глубине я вижу поблескивающую точку, должно быть, тлеющий кончик ароматической палочки. Наверное, здесь прекрасно жить, в тишине деревенского храма, среди статуй и настенной живописи, медленно и с наслаждением проводя время за реставрацией.

Кто-то приближается.

Я чувствую это еще до того, как раздается шарканье шагов. Шуршание за дверью, скрип, пыхтение и громкий стук. Вспыхивает свет, и я вижу пожилую женщину. Негодующую пожилую женщину. Она показывает на меня, на бодхисаттв и на дверь, при этом из нее извергается словесный поток на каком-то диалекте, который грохочет, как крошащиеся камни. Я не понимаю ни слова, но общий посыл мне ясен: я должен уйти отсюда вон.

Я плетусь за пожилой женщиной в темноту, рюкзак косо болтается на плечах. У меня даже не было времени нормально зашнуровать ботинки. Она шаркает на два шага впереди меня и без перерыва бормочет что-то себе под нос, ее голос кажется очень злым.

– Мне очень жаль, – беспомощно шепчу я, но она не обращает на меня внимания.

Она останавливается перед другой храмовой залой, открывает ворота, взмахом руки приглашает меня переступить порог и указывает на пол. Там, в желтом свете лампы, на полу лежит брезент, поблескивая, словно разлитое масло. Это даосский зал храма: божественные статуи облачены в одежды и головные уборы императорских служащих, у них длинные струящиеся бороды. Пожилая женщина указывает на брезент, но я не понимаю.

– Я должен здесь спать?

На ее лице появляется улыбка. Вдруг в дверях возникает художница.

– У бабушки нелады с настоятелем буддистского храма, – объясняет она, – она беспокоится, что у нее будут неприятности, если она разрешит тебе переночевать в буддистской части.

– А здесь можно?

– Никаких проблем. Главные даосисты этого храма – наши хорошие друзья!

Когда обе дамы исчезают, приходит главный даосист. Он бурчит что-то в свою бороду, потом выходит и возвращается уже с удлинителем. «Для зарядки», – поясняет он, указывая на мои фотокамеры. Потом он снова уходит, и я опять остаюсь один.

Я раскатываю свой коврик на брезенте, сверху кладу спальный мешок и забираюсь внутрь. Ботинки, сумки с камерами и рюкзак я кладу рядом. Откуда-то доносится запах ладана, как и в предыдущей зале. Я закрываю глаза и слушаю тишину. Потом я снова открываю их. Я встаю, иду к раке и пересчитываю божественные статуи: их оказывается двадцать семь. Между ними стоит бюст Мао Цзэдуна.

Утром я просыпаюсь, и бабушка приглашает меня позавтракать. На столе стоят мантоу, маленькие булочки, которым я так радовался в зимние холода. Мы сидим в мастерской художницы, едим и пьем чай, а через окно сюда проникают лучи утреннего солнца. Вокруг нас кружится кошка. На стенах висят пейзажи, рядом стоит заготовка статуи из дерева и соломы. Потом ее обмажут глиной, покроют гипсом и раскрасят. Легкий запах терпентина.

Я жую мантоу, рассматриваю статую, голубой полукомбинезон художницы и кошку в лучах солнца, и вдруг во мне просыпается маленький мальчик, который больше двадцати лет назад сидел на кухонном полу, пока мама готовила.

– Останься у нас еще на денек, – говорит бабушка с улыбкой, и мне больше не трудно ее понимать.

Четыре часа спустя я растерянно стою посреди пустыни. Я пришел сюда по длинной аллее из тополей, и раньше все было зеленым. Справа и слева простирались пшеничные поля, мясистые стебли вяло покачивались на ветру, мир был тенистым и прохладным. Потом появилась черта, отделяющая одно от другого: зеленое от желтого, свежесть от жары, ветерок от жгучих солнечных лучей, аллею тополей от пустыни.

И вот я стою в пыли, вокруг видны лишь раскаленные валуны, и я чувствую себя глупо. Почему я не подготовился получше? В моем рюкзаке осталась лишь одна бутылка воды и одно яблоко, но я не осмеливаюсь их достать.

Я немного успокаиваюсь только тогда, когда разглядываю в паре сотен метров отсюда шоссе. Если что, будет к кому обратиться за помощью.

По небу проплывают крошечные облака. Тень, которую они отбрасывают, имеет резкие очертания и дает немного прохлады. Я каждый раз искренне благодарен им, когда они хотя бы на пару секунд закрывают меня от солнца. Когда я думаю о своем родном городе на севере Германии, то он почти всегда кажется мне туманным и серым, но в тот день, когда я пришел пешком из Парижа, светило солнце. У мира были свет и тень. И он имел запах.

– Как далеко простирается пустыня? – спрашиваю я у крестьян, которые грузили тюки сена на грузовик посреди чиста поля.

– Пустыня? – Они смеются. – Еще долго идти, она тянется еще десять тысяч ли.

– До Синьцзяна?!

– До Казахстана!

На меня смотрят три лица, полные восторга от размеров своей пустыни.

– Я имею в виду только этот отрезок, – уточняю я.

– Этот? Ну, где-то десять ли.

То есть пять километров. То есть полтора часа.

Когда я наконец снова перешагиваю через линию и попадаю на зеленую сторону, я чувствую себя совершенно высохшим. Я падаю у входа одного из домов, выхватываю из рюкзака бутылку и одним глотком опустошаю ее. Прохлада растекается по моей груди и медленно гаснет.

Десять тысяч ли. Как я с этим справлюсь?

Я слышу предостерегающие голоса: мой отец, который постоянно видит меня бегущим от чего-то, моя бабушка, которая утверждает, что по донышку винной бутылки узнала, что в Гоби меня постигнет смерть. И, наконец, тот вечер в Пекине, когда я сидел в ресторане с одним режиссером и его свитой, и он высмеивал мой план. Язвительным тоном он много раз доказывал мне, что это совершенно невозможная затея – пеший поход через Гоби.

Дверь за моей спиной открывается, входит молодая женщина. Увидев меня, она сначала пугается, потом начинает смеяться. У нее легкие шаги, а платье похоже на само лето.

– Там впереди еще много пустыни? – спрашиваю я, и она послушно смотрит в том направлении, куда я указал.

– Ну да, потом много. Но до нее еще далеко.

Она садится на мотороллер, заводит его и с громким ревом уезжает. Ее волосы развеваются по ветру. Я достаю из кармана яблоко. Оно душистое и очень сладкое.

Следующие дни проходят легко. Я встаю в предрассветный час, следующие пару часов иду, потом ложусь на землю в тени какого-нибудь дерева. Я сплю, потом иду дальше. Улицы тенистые, а там, где тени нет, по обеим сторонам видна зелень. Нет зелени на небольших отрезках пустыни, не больше пары километров.

Однажды мне встречается мотоциклист. Он приехал с северо-востока, работает психологом и взял месяц отпуска, чтобы объездить на своем красном коне всю страну. На мой вопрос о размерах пустыни он отвечает, что главная опасность не в размерах, а в людях. Так, в Тибете пара мракобесов чуть не стащила его с седла.

– Может, они просто хотели избить меня за то, что я ханец. – Он ухмыляется. – Или хотели ограбить меня.

Прежде чем попрощаться, он дает мне еще один совет: я должен остерегаться пчел. По дороге он попал в их рой и вышел оттуда совершенно искусанным.

Пчелы! Я содрогаюсь при одной мысли о них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.