Эпизод седьмой Разве это не изумляет?

Эпизод седьмой

Разве это не изумляет?

Д. шёл по улице, предвкушая удовольствие. Д. зашёл в магазин фотопринадлежностей и купил проявитель, фиксаж и две пачки фотобумаги форматом двадцать четыре на тридцать. Взяв пакет, который протянула ему продавщица, Д. сказал «спасибо» и вышел на улицу. Теперь он снова шёл по улице, но уже с пакетом в руке. Предвкушение неминуемого удовольствия усилилось. Д. шагал быстро. Для того чтобы обгонять прохожих, ему приходилось делать зигзаги. Он старался никого не толкать, но раза два он всё же толкнул кого-то и тотчас вежливо извинился. Д. торопился домой. Д. мчался домой. Прохожие ему мешали. Их было слишком много. «Почему они шляются по улицам? Чего им дома не сидится? – думал Д. раздражённо. – И почему они ходят так медленно – спят на ходу? И откуда их столько берётся? Уму непостижимо!»

Д. почти бежал по улице с пакетом в руке. Удовольствие приближалось. Точнее, он приближался к удовольствию с довольно большой скоростью. Но ему казалось, что скорость недопустимо мала. Последние сто метров перед своим домом он и впрямь пробежал и в квартиру ворвался запыхавшись.

Плюхнувшись на диван, он отдохнул с минутку. Предчувствие удовольствия обострилось до крайности. Д. весь дрожал. «А вдруг ничего не получится? – думал Д. с опаской. – Правда, плёнка вроде бы неплохая. Но бывает и так: плёнка чудесная, а отпечатки никуда не годятся. Почему-то появляется на них зернистость. Или вдруг оказывается, что на всех кадрах немножко сбит фокус, и поэтому изображение “плывёт”, становится нечётким. Или внезапно полосы какие-то обнаруживаются, какие-то царапины и пятна. А иногда бывает – просто дело не клеится. Отпечатки идут то слишком бледные, то слишком тёмные – и хоть ты тресни! Фотография – вещь капризная. Всякое бывает».

Д. вытащил из-за книжного стеллажа два больших фанерных подрамника и накрыл ими ванну. Д. поставил стремянку и достал с антресоли изрядно запылившийся увеличитель. Влажной тряпкой он тщательно вытер пыль, потом поставил увеличитель на один из подрамников. На другом расположились фонарь с красным стеклом, кюветы с проявителем, фиксажем и чистой водой, а также пинцет, тряпочка для вытирания рук и пакеты с фотобумагой. Д. вставил плёнку в увеличитель, включил его, зажёг фонарь, выключил верхний свет и плотно закрыл дверь ванной комнаты.

На белой бумаге появилось неузнаваемое, негативное изображение Зиночкиного лица. Оно казалось некрасивым, почти безобразным. Кожа была чёрной, как у негритянки, волосы светло-серыми, седыми, а зрачки глаз были совсем белыми и какими-то жуткими. Брови и ресницы тоже были белыми и страшными. Однако в овале лица и в форме носа угадывалось что-то знакомое, что-то Зиночкино – нежное и женственное.

Добившись предельной резкости изображения, Д. прикрыл объектив красным стеклом, вскрыл один из пакетов, достал лист плотной, глянцевой фотобумаги, осторожно, стараясь не сбить кадр, вставил его в рамку, резко сдвинул в сторону красное стёклышко, сосчитал до пятнадцати и выключил лампу увеличителя. С помощью пинцета бумага была погружена в проявитель. Д. сидел, склонившись над кюветой, и ждал. Д. разглаживал пинцетом загибавшиеся края бумаги и напряжённо ждал. Бумага долго оставалась белой. Наконец появилось тёмное пятнышко. Оно росло, расплывалось, меняло очертания, но было пока ещё непонятно, что это такое. Затаив дыхание, Д. вглядывался в причудливое пятно. «Ухо! – вдруг догадался он. – Это же Зиночкино ухо! А вот и серёжка в ухе в виде сердечка!» Рядом с ухом возникли пряди волос. Чуть подальше наметились бровь и уголок глаза. Но на этом всё и кончилось. Большая часть бумаги оставалась белой. «Слишком маленькая выдержка!» – вздохнул Д. и вытащил не получившийся отпечаток из кюветы.

В рамку был вставлен новый лист. На сей раз Д. считал до тридцати. «Ну теперь-то уж наверное…» – думал Д., погружая бумагу в проявитель. Но едва возникли очертания Зиночкиного лица, как вся бумага стала темнеть и через несколько минут потемнела совершенно.

«Вот чёрт! – выругался Д. про себя. – Дело не клеится. Давно я этим не занимался, отвык, разучился. Эдак я всю бумагу перепорчу. А ведь, бывало, с первого раза попадал в точку, с первого же раза!» Волнение вдруг покинуло его. Ему даже стало немножко скучно. «На кой леший я взялся печатать сам? – думал он. – Надо было отдать плёнку в фотоателье. Там быстренько бы напечатали. И недорого бы взяли, вовсе недорого».

В третий раз Д. сосчитал до двадцати, и не ошибся. В кювете появилась наконец-то Зиночкина голова, появились глаза, нос, рот, и то самое ухо, и чёлка, и всё остальное. На фотографии Зизи выглядела даже лучше, чем в натуре. Она смотрела на Д. сверху вниз с кокетливой, торжествующей, победной улыбкой. Светящиеся точки в её зрачках придавали взгляду какую-то сверхъестественную пронзительность, а в изгибе её губ даже было что-то хищное. Потрясённый этим зрелищем, Д. позабыл вовремя извлечь отпечаток из проявителя, и он стал темнеть.

«Что за дьявол! – опять выругался Д. – Сегодня, видать, невезучий день. Не отложить ли мне это дело до завтра?» Однако откладывать не хотелось, и дальше, слава богу, всё пошло как по маслу. Плёнка оказалась очень удачной. Фотографии были на редкость хороши. В кювете одно за другим возникали эффектнейшие Зиночкины изображения. Чаще всего это было Зиночкино лицо, снятое вблизи, крупным планом. Лицо в фас, в профиль, вполоборота, чуть снизу, чуть сверху, полностью освещённое, или частично затенённое, или даже вовсе затенённое, снятое против света, при этом вокруг головы Зиночки появлялся нимб освещённых сзади волос, и это было чудесно. Но на некоторых снимках Зиночка была запечатлена по пояс, а на некоторых и до бёдер. Дважды Зизи была сфотографирована во весь рост, и тут можно было любоваться её фигурой, её руками, её ногами, её симпатичной и очень модной кофточкой, её красивой и тоже модной юбкой, её очаровательными и, разумеется, наимоднейшими туфельками на тонких высоких каблучках. Д. глядел на всё это и изнывал от удовольствия. И было у него такое ощущение, что он не только любуется Зиночкой, но и прикасается к ней, целует её, ласкает её, что Зиночка ему почти отдаётся. И он думал о том, в какой восторг придёт Зизи, увидев эти фотографии, и как она будет ему за них благодарна, и как всё чудесно будет у него с нею, и как это хорошо, что он забрёл однажды в её кафе, и как это кстати, что она работает именно в кафе (а то ведь, небось, он бы и не встретил её никогда!), и какая это удача, что Зизи свободна (а она ведь явно свободна, явно у неё никого больше нет!) «Конечно, у неё кто-то был раньше, – продолжал размышлять Д., опуская в фиксаж очередной отпечаток, на котором Зизи весело смеялась, показывая свои белые зубы и свои знаменитые ямочки, – не может быть, чтобы раньше у неё никого не было, но сейчас место рядом с нею, несомненно, пустует по какой-то причине (мало ли, какая может быть причина! Мало ли!), и тут мне здорово повезло».

Прополаскивая фотографии в кухонной раковине, Д. продолжал с наслаждением их разглядывать, замечая в них всяческие тонкости, которые трудно было увидеть при тусклом красном свете. Зиночка оказалась удивительно фотогеничной особой. Даже маленькие неправильности, маленькие недостатки её внешности на снимках выглядели как-то мило, как-то привлекательно. То же, что у Зизи было хорошо само по себе, фотографии делали попросту великолепным. В особенности впечатляла Зиночкина чёлка. Глаз от неё нельзя было оторвать! То она падала на лоб сплошной тяжёлой, массивной завесой, то игриво сбивалась на сторону, то рассыпалась на отдельные тонкие пряди. Она хороша была и на свету, и в полутени при боковом освещении, когда контрасты светотени придавали ей какую-то особую экспрессию, особую живость, особую пикантность; и даже в полной тени, в полумраке, она была изумительна – становясь почти чёрной, загадочной, таинственной, она придавала облику Зизи значительность, романтичность и даже некоторую инфернальность; глядя на эту фотографию, уже нельзя было сказать, что пред тобою привлекательная, или даже весьма привлекательная, или попросту очаровательная молодая женщина – все эти эпитеты уже не годились, ибо пред тобою была обладательница мрачной, зловещей, пугающей, но неотразимой красоты, пред тобою была поистине роковая, опасная женщина.

«Ну надо же! – думал Д. – Надо же, какая поразительная чёлка у Зизи! Прямо-таки колдовская, прямо-таки невиданная, фантастическая чёлка! И заметно, между прочим, что Зиночка отлично знает о достоинствах этой главной детали своей причёски – умеет показать чёлку во всём её блеске и носит её с гордостью. А как тут не загордиться? Такие чёлки встречаются не часто. Такую чёлку надо поискать. Да нет! Не стоит и искать! Такую чёлку нигде не найдёшь! О такой чёлке можно только мечтать! Такая чёлка только присниться может! Однако же нет никакой уверенности, что такая роскошная чёлка действительно приснится! Тут уж как повезёт. Но ведь у Зизи кроме чёлки есть и ещё кое-что! – продолжал думать Д. – Это же не единственное её сокровище!» И думая так, Д. чувствовал, что влюбляется в Зиночку всё больше и больше, и было ему от этого радостно и почему-то немножко тревожно.

Закончив прополаскивание, Д. разбросал на полу своей комнаты газеты и разложил на них мокрые фотографии. После он ещё долго стоял над газетами, продолжая восхищаться Зиночкой и мысленно отбирая самые лучшие отпечатки. Он был доволен собою. И оттого, что у него есть прелестная Зизи, и оттого, что он такой умелый и, быть может, даже талантливый фотограф. «А не предложить ли мне несколько фотографий на выставку?» – подумал Д. Но он тут же отверг эту идею, представив, как какие-то мужики будут нагло, с вожделением разглядывать Зиночку и обмениваться всякими вульгарными репликами: «Какая милашка! Какой носик! А чёлочка-то, чёлочка-то какая! Да-а, бабёночка аппетитная! И глядит так, что мурашки по спине!.. И откуда такие берутся? Где такие водятся? Где таких выкармливают? С такой не заскучаешь! Правда, и возни с такими много – они всегда с претензиями, с капризами, с фанаберией…»

Вслед за этим Д. уселся за стол, намереваясь заняться своим любимым делом, от которого отвлекли его Зиночкины чары, но в голову ему лезли совсем не те мысли, которых он ждал, которые были ему нужны, – в голову ему лезли мысли о таинственной магии фотографии.

– Действительно, – размышлял Д. – Фотография – штука загадочная. Так – вроде бы всё ясно. Линзы… Изображение проецируется на светочувствительный слой… Соответствующие химикаты выявляют засвеченные места плёнки. Другие химикаты фиксируют это. Получается негатив. Он проецируется с помощью увеличителя на бумагу. Снова вступают в действие химикаты, и получается фотография. Что тут сложного? Проще пареной репы! И ничего таинственного! Ровным счётом ничего! А взглянешь на фотоснимок, самим тобою сделанный фотоснимок, и вздрогнешь, и оторопеешь, и удивишься! И даже испугаешься!

Как же это так получается? Каким образом это происходит? Ведь это же чудо! Подлинное чудо!

Вот живой человек, Зиночка к примеру. Она всё время шевелится и каждую секунду хоть чуточку изменяется. Она дышит – грудь её почти незаметно, но всё же подымается и опускается, волоски в её чёлке ежесекундно хоть капельку, но меняют своё расположение, и складки на её кофточке тоже живут, тоже движутся и никогда не повторяют в точности свою форму. И так же изменчиво и вроде бы неуловимо освещение Зиночкиной головы, Зиночкиного торса, Зиночкиных рук и ног, Зиночкиной одежды. Но вдруг всё останавливается, всё застывает и навсегда остаётся в неподвижности! Время идёт. С Зиночкой происходят тысячи метаморфоз – она принимает разные позы, она ходит, иногда даже бегает, она переодевается, она меняет причёску, она бывает то весёлой, то грустной, порой она выглядит усталой и даже больной, порой она злится и негодует. Временами она плачет. А на снимке она всё такая же. А на снимке всё сохраняется таким же, как в тот момент, когда я, поймав кадр, нажал на спуск, и щёлкнул затвор моей камеры, и шторка, на мгновение открывшись, снова закрылась! Всё до мельчайших, микроскопических деталей! Если взять лупу, можно будет разглядеть на Зиночкином подбородке маленький, почти незаметный, умело припудренный прыщик или тонюсенькую ворсинку на рукаве её кофточки. Разве это не таинственно? Разве это не изумляет?

Д. любил разглядывать старые фотографии, ничего не значащие, случайно сделанные со случайно оказавшимися перед объективом неизвестными ему людьми. Какая-нибудь городская улица начала нашего века, замощённая булыжником и с рельсами посередине. По рельсам движется вагон конки, который тащат две довольно упитанные лошадки. На крыше конки, на империале, сидит господин в котелке. Чуть поодаль от него расположилась дама в большой шляпе и с зонтиком. Рядом с дамой сидит девочка, тоже в шляпке и в пышном платьице со множеством оборочек. Улицу переходит человек крепкого телосложения в картузе, в кафтане и высоких сапогах. Он немножко не в фокусе – в те времена ещё не было достаточно чувствительной плёнки, и движущиеся предметы не всегда хорошо получались. На углу, у фонаря, стоит бедно одетая девушка с корзинкой в руке – видимо, кухарка или горничная. Поодаль виднеется тумба для афиш. Можно прочесть афиши:

БЕНЕФИС АКТРИСЫ ИМПЕРАТОРСКИХ ТЕАТРОВ

Е. С. ДОДОНОВОЙ

Прощальный спектакль

труппы

В. Г. СИНЕЛЬНИКОВА

в театре Неметти

Прошло уже лет восемьдесят, как сделан этот снимок, но всё остаётся, как ни странно, на своих местах. Вагон конки не сдвинулся ни на метр, господин в котелке, дама в шляпе и девочка – видимо, её дочь, – всё ещё сидят на крыше вагона. Всё так же стоит у фонаря горничная с корзинкой. Но самое забавное, что застыл на месте переходящий улицу крепыш в картузе – видимо, купец или приказчик. Какая сила мешает ему двинуться дальше и перейти всё же улицу? У него и нога одна приподнята, он пытается сделать следующий шаг, но почему-то не делает его! Чертовщина какая-то! И полнейшая нелепость! Абсурд полнейший! Все эти люди, кроме, быть может, девочки, давно уже умерли. Улица эта несколько раз меняла свой облик. И моды на одежду с тех пор уже много раз преображались. Давным-давно исчезла конка. И булыжника на улицах теперь не увидишь. И тумбы для афиш тоже исчезли…

Но, пожалуй, самое сильное впечатление искусство фотографии производило на Д. тогда, когда он разглядывал снимки одного и того же человека, сделанные в разном возрасте. Это выглядело действительно непостижимым и прямо-таки ужасало.

Младенец с бессмысленным взором, с трогательными светлыми кудряшками на головке лежит на животике, засунув палец в рот. Дитя лет трёх сидит на маленьком стульчике, прижимая к груди большого плюшевого зайца, и глядит довольно серьёзно. Юноша лет шестнадцати со светлым лицом стоит у открытого окна. В руке у него книга, в глазах у него юношеский оптимизм. Мужчина лет сорока с плохо подстриженной, неопрятной бородкой и с печалью во взоре сидит на скамейке в каком-то саду. Рядом сидит собака, невзрачненький «двортерьер». Она тоже невесела. Старик лет шестидесяти с нездоровым обрюзгшим лицом и с длинными, видимо, давно не мытыми волосами что-то делает, сидя за столом. Дряхлый и уже почти неузнаваемый старец лежит в гробу, обложенный цветами. Костлявые руки сложены на груди. Рот провалился. Волос почти нет.

Можно держать эти фотографии в руке, сложив их веером, как карты. Можно разбросать их по столу в беспорядке. Можно создавать из них нелепые, смешные и зловещие комбинации. Можно делать с ними что угодно. Но, чёрт побери, это ведь жизнь человеческая! Это наглядное подтверждение того, что она была! Это то, что от неё осталось! А может быть, и не было жизни? Может, всё это ловкая мистификация, умелая подделка? Где доказательства, что этот младенец, сосущий свой палец, и этот лысый старик в гробу – одно и то же лицо? Всё у них разное, всё! Фотографии запечатлели великую тайну жизни и не менее великую тайну времени. Воистину – чудо! Чудо из чудес!

Д. поднялся из-за стола и снова принялся рассматривать фотоснимки, лежавшие на полу. Уголки их, подсыхая, загибались, свивались фестонами, и Зиночкино лицо оказывалось как бы в рамке, несколько безвкусной, самодельной рамке. Нечто подобное можно приобрести на базаре в каком-нибудь южном городе. Если город приморский, то рамка будет непременно украшена ракушками. Да к тому же они ещё будут раскрашены ярко и аляповато. Но как ни странно, эти фестоны шли к Зиночкиной внешности, что немножко смутило Д.

«Вот и Зизи когда-нибудь постареет, – думал Д. – Постареет и подурнеет. Станет толстой и неповоротливой. И волосы её уже не будут рыжими. Они будут такими же, как у той прорицательницы со свалки. И зубы её тоже будут редкими… Правда, она сможет вставить искусственные… Но эти отпечатки сохранят её молодость! Для неё самой и для всех! Да, да, они не подведут! На них можно положиться! В старости Зизи будет глядеть на них, вздыхать и говорить себе: “Да, когда-то я была ничего себе женщина! Очень даже ничего! Одна чёлка чего стоила!” Позвоню-ка я Зиночке в кафе! – решил Д. – Неловко, конечно, беспокоить посторонних людей, но её позовут к телефону непременно».

Выйдя на улицу, Д. подошёл к телефонной будке. Она была занята. Другая будка находилась далеко, и Д. стал ждать. Звонила хорошо одетая, сильно накрашенная, полноватая дама лет сорока с лишним. В одной руке у неё была трубка, в другой – дымящаяся сигарета. Время от времени дама затягивалась и, морщась от дыма, продолжала затянувшийся разговор. Сигарету она держала очень изящно. Мизинец с вишнёвым острым ноготком был манерно отставлен.

Подождав несколько минут, Д. осторожно постучал монеткой по стеклу. Дама кинула на него гневный взгляд и продолжала телефонную болтовню. Через некоторое время Д. снова постучал. Дама повесила трубку и, не глядя на Д., покинула будку.

– Ну и мужчины теперь пошли! – сказала дама, резко обернувшись и испепеляя Д. ненавидящим, пламенным взором.

Зиночку тут же позвали к телефону. Она была смущена и обрадована.

– Вот не ожидала, что вы догадаетесь позвонить! Приятный сюрприз!

– По телефону ваш голос звучит чудесно! – сказал Д. – С вами очень приятно разговаривать по телефону. Я хочу сообщить вам, милая Зизи, что фотографии готовы и, как мне кажется, они удались.

– Как, уже? – удивилась обрадованная Зиночка. – Так скоро!

Договорились встретиться в воскресенье в два часа дня у входа в Парк культуры. В воскресенье Зиночка была выходная.

Комментарий

Пожалуй, Д. слишком увлечён фотографией и видит в ней слишком много. Что удивительного в том, что она запечатлевает всё, как оно есть, пусть даже и до мельчайших микроскопических подробностей? Вот если бы ей удавалось запечатлеть то, чего нет! Или то, что есть, но невидимо! Тогда это было бы чудом! А впрочем, любой сносный живописец легко это сделает, обходясь без услуг оптики, химии и бумажной промышленности. Забавно, что современная живопись пытается подчас соревноваться с фотографией, усердно изображая только видимое. Забавно и, пожалуй, прискорбно. Но чего только нет в современной живописи! И чего только в ней уже не было! И чего только в ней ещё не обнаружится! Поживём – увидим. И небось поразимся. А может быть, и восхитимся – это тоже возможно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.