Глава пятая. Вечеринка эмигрантов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава пятая. Вечеринка эмигрантов

Несмотря на претенциозное название, в «Акрополе» был всего один небольшой зал, где стояло не более двух десятков столов. А вдоль стен располагались малюсенькие кабинки, отделенные друг от друга деревянными перегородками.

На стенах висели увеличенные фотографии именитых посетителей «Акрополя»: Шарля Азнавура, Сильвии Вартан, Джо Дассэна, Сильвестра Сталлоне, какого-то негра отталкивающей внешности и даже президента Франции Жака Ширака.

В зале ресторана, действительно, были заняты все столики. Клиенты громко говорили по-гречески, лишь иногда в эту эллинскую разноголосицу вдруг вклинивалась французская речь. Ширин, зная о неприязни греков к туркам, шепотом предложила Аристотелю говорить по-русски.

Переступив порог ресторана, Аристотель буквально физически ощутил уютную атмосферу дома своего брата, где он так любил проводить время, пропадая там неделями. Образы детства и отрочества ожили в его памяти, в глазах сверкнули слезы, и он до боли сжал плечо Ширин.

— Ари, сейчас же возьми себя в руки! Ты ведь не на похороны пришел. Ты должен радоваться, что встретил своего брата! Где он, кстати?

Агамемнон в это время расхаживал между столиками с аккордеоном и наигрывал грустные греческие и еврейские мелодии. Плакал не таясь. Слез не вытирал.

Первой увидела Аристотеля жена Агамемнона, Агния, сидевшая за кассой. Она радостно закричала, да так громко, что в зале на миг наступила мертвая тишина. Увлекая за собой мужа, они вдвоем бросились навстречу вошедшим. Агамемнон сорвал с себя аккордеон и всем телом навалился на Аристотеля с такой силой, что тот едва устоял на ногах.

Казалось, объятиям, слезам, смеху и радостным восклицаниям всех троих не будет конца.

Все в зале притихли, наблюдая эту сцену.

Наконец Аристотелю удалось вырваться из цепких объятий брата. Он обернулся к молча стоявшей у порога Ширин.

— Агния, Агамемнон, познакомьтесь, это моя жена, Тамара. — Аристотель намеренно сказал это по-русски.

— Которая по счету? — не удержавшись от подначки в адрес младшего брата, по-гречески спросил Агамемнон.

— Первая и последняя, брат! — по-русски ответил «КОНСТАНТИНОВ».

Поцеловав протянутую руку Ширин, Агамемнон стал по стойке смирно и с пафосом произнес:

— Такая красивая женщина мой ресторан еще не посещала. Если не возражаете, мы сделаем фото, и ваш портрет будет висеть… ну, к примеру, рядом с Жаком Шираком, он ведь теперь президент Франции. Соглашайтесь!

«Слава Богу, что сказал это Ага по-гречески, — мелькнула мысль у Аристотеля. — В противном случае Ширин была бы в шоке от такого предложения: можно себе представить, какие ассоциации у нее вызывают ее портреты, выставленные в публичных местах. Ведь всегда найдется хоть один посетитель, который помнит ее фото в порнографических журналах. Вот был бы конфуз!»

— Ага! — отчеканил Аристотель по-русски. — Во-первых, Тамара не понимает греческого, а во-вторых, мы здесь в служебной командировке. Ты понял, что я имею в виду? Так что извини, но твое предложение отклоняется!

— А-а, ну да, конечно! Ты всегда хотел стать разведчиком… Значит, ты им стал, и здесь, конечно, инкогнито. Разумеется, тогда ни о какой фотосъемке не может быть и речи. Все! Пошли к столу, а то что-то в горле пересохло! Агния, принеси нам для начала ретсину. И пикилу не забудь! — теперь Ага говорил только по-русски.

— Ретсина? Это что такое? — наклонившись к Аристотелю, шепотом спросила Ширин.

— Деточка моя милая, ретсина — это сухое вино розоватого цвета с острова Крит. Его выдерживают не в дубовых, а в сосновых бочках, поэтому, когда его пьешь, возникает иллюзия, будто ты гуляешь в хвойном лесу. По своим вкусовым качествам оно превосходит многие французские вина. Подается в качестве аперитива или к рыбе. Хотя гурманы пьют его и с мясными блюдами…

— А пикила?

— Это — ассорти из холодных закусок, где преобладают разные сорта сыров и маслины. Уверен, что ничего подобного тебе пробовать еще не доводилось, впрочем, как и все остальное, чем сегодня собирается попотчевать нас Ага…

…После пикилы последовали салат из даров моря, долма, улитки по-бургундски, фаршированные кальмары. На горячее были поданы гамбасы — шашлыки из только что родившегося ягненка и мусака — жаренные на вертеле баклажаны, сыр, лук и помидоры. Ретсина, янтарное шабли и бургундское цвета спелого граната лились рекой, а тостам, казалось, не будет конца.

В заключение трапезы на столе появилось блюдо с греческим деревенским сыром, который греки запивают киром, — смесью шампанского с соком из красной смородины свежей выжимки.

Ширин, наклонившись к Аристотелю, прошептала:

— Какая прелесть, Ари! Нельзя ли взять с собой баночку этого напитка?

— Мы можем и сами его приготовить, надо только попросить у Аги красной смородины и узнать, в каких пропорциях он смешивает сок с шампанским. Ведь кир надо пить сразу после приготовления.

…Обслуживал компанию высокий, под два метра, красавец-официант. Наметанный глаз Аристотеля сразу определил, что в его жилах течет изрядная доля африканской крови: волосы черные, курчавые. Губы и нос хотя и не расплющены, как у негроида, но карие глаза большие, округлые, белки с синевой, какие обычно бывают у африканцев. Но более всего Аристотеля удивило то, что Ага обращался к нему по-русски, лишь иногда употребляя греческие слова, в основном названия блюд.

Наконец «КОНСТАНТИНОВ» не выдержал и обратился к брату по-гречески:

— Послушай, Ага, у тебя, оказывается, экзотика не только на столе, но и в зале.

— Что ты имеешь в виду?

— Официанта, который нас обслуживает…

— А-а, Мустафа… Он — человек очень сложной биографии. Иногда мне кажется, что Мустафа — россиянин, хотя, устраиваясь ко мне на работу, предъявил настоящий французский паспорт. Да и говорит он по-русски свободно. Подозреваю, что раньше он служил во французском Иностранном легионе…

— Почему ты так решил, Ага? — настороженно спросил Аристотель.

— Он как-то обмолвился, что пришлось повоевать, а где, когда, на чьей стороне — молчит. Поэтому я и решил, что он — бывший легионер…

— А где он выучил русский?

— Этого я, Ари, не знаю… Впрочем, я его не подвергал допросу, как это ты делаешь сейчас со мной!

— Прости, Ага, но ты сам меня спровоцировал на выяснение биографии Мустафы…

— Я? Каким же образом?!

— Ты упомянул французский Иностранный легион. Мне кажется, ты просто не знаешь, что этот легион — сборище выкидышей рода человеческого. Уголовники, стремящиеся уйти от правосудия, от наказания за совершенные ими тягчайшие преступления, за которые, как минимум, полагается пожизненное заключение. И это — в лучшем случае. Обычно под знаменами Иностранного легиона прячутся те, кому грозит смертная казнь. Пойми меня правильно, брат! Я не из праздного любопытства расспрашиваю тебя о Мустафе. Я беспокоюсь о тебе… Ладно, оставим эту тему. Пожалуй, я сам займусь этим загадочным метисом!

— Но ты же в Париж прибыл, как я понимаю, по своим шпионским делам, плюс жена… Когда уж тебе заниматься Мустафой?! Да и стоит ли? Откровенно говоря, Ари, в том, что он не бывший уголовник, я уверен на все сто процентов!

— Откуда такая уверенность?

— От жизненного опыта и знания людей. Мустафа — порядочный, надежный и не раз мною проверенный в делах человек. Заметь, в делах весьма щекотливых…

— Тогда давай, выкладывай все, пока женщины ушли на кухню…

— Ну, если ты настаиваешь, Ари, то слушай… Мустафа официально числится у меня охранником, а не официантом. Он — штатный сотрудник охранного бюро «Легионер». Но там ему платят гроши, вот он и подрабатывает у меня официантом.

— Получается, что он работает у тебя на двух должностях, так, Ага? Сколько же ты ему положил?

— Не много… Впрочем, основной его заработок — в чаевых. Поверь мне, Ари, это — общепринятая на Западе практика. Кроме того, он кормится здесь. Живет с нами на втором этаже, у него отдельная комната. Денег я с него ни за еду, ни за проживание не беру. Так что, думаю, обижаться ему не на что. Хотя, конечно, работа у него адская. Ну, представь, двенадцать часов на ногах. И, несмотря на то что зал у меня крошечный, за смену он, по моим подсчетам, проходит километров двадцать-тридцать. Да не прогулочным шагом с тросточкой в руках, а бегом с тяжеленными подносами. И так — через день. У него есть сменщик, француз Жюль, но тот часто болеет, так что Мустафе нередко приходится работать каждый день.

Мои клиенты, да и не только они, принимают его за алжирца. Скажу тебе по секрету: парижанки, посещающие «Акрополь», от Мустафы просто без ума. Некоторые приходят сюда только для того, чтобы с ним пофлиртовать, ну и, конечно, дают ему обильные чаевые. Общаясь с ними, Мустафа выучил французский, а проживая и работая с нами, он освоил греческий. Мустафа очень способный к языкам парень. Да и вообще он умница и очень хороший человек. Собирается скопить денег, чтобы открыть женский ресторан с греческой кухней. — Агамемнон раскатисто рассмеялся. — Наивный парень! Он думает, что сможет составить мне конкуренцию! К тому же он, как мне кажется, не скоро соберет нужную сумму для покупки какого-нибудь разорившегося или убыточного ресторана…

— Почему? — в один голос спросили Аристотель и вернувшаяся с кухни Ширин.

— Мустафа, чтобы поддерживать себя в боевой форме, дважды в неделю посещает спортклуб. Его любимый вид спорта — тхеквондо, у него очень высокий разряд, по-моему, «черный пояс» и какой-то «дан», я уж и не помню, какой именно. Кроме того, он ходит в тир, тренируется в стрельбе. У него даже боевой пистолет есть! Да, а вы что думали? Занятия в спортзале и в тире обходятся ему в копеечку, так что, как говорится, «не до жиру — быть бы живу!» — подвел итог Ага.

— А как к этому относится его жена? — проявила интерес Ширин.

— Он не женат…

— Такой красавец, и не женат?! А как же он обходится без женского пола? — настаивала турчанка.

— В Париже с этим проблем нет — столько продажных женщин, столько публичных домов! У меня есть подозрение, что именно там он успокаивает свою плоть и удовлетворяет голод по женскому обществу. А в общем, не знаю! — замахал руками Агамемнон. — Я с ним на эту тему не говорил, да и, вообще, не мое это дело… Хотя, помнится, однажды он привел сюда какую-то девчушку, то ли танцовщицу, то ли стриптизершу из «Мулен Руж». Ну та была красавица, фотомодель! Через некоторое время девочка стала приходить сюда каждый раз, когда работал Мустафа. Устроится где-нибудь в дальнем углу, закажет бокал ретсины и чашку кофе по-турецки и сидит так до обеда, не сводя глаз с Мустафы. А он даже не подойдет к ней, хотя до полудня у меня обычно очень мало посетителей. А вечером они встречаться не могли, так как она была занята в вечернем мюзикле «Мулен Руж». Вот так месяца три и продолжалась их, с позволения сказать, любовь. А потом девочка перестала приходить… Не знаю, что между ними произошло, не вникал я в их отношения…

— Вот это уже выглядит странно — уж мне ли не знать, какой ты, Ага, дотошный и любопытный, тебе до всего есть дело! — подначил брата Аристотель.

Видя, что Агамемнон не собирается поддаваться на провокацию, Аристотель попытался развить ранее затронутую тему.

— А что делал твой Мустафа в прошлом? Может быть, перед тем как воевать, он играл в каком-нибудь театре? А что? Я, например, вижу его в роли Отелло. Внешне, во всяком случае, он подходит на эту роль…

— Ари, ты не прав, — возразила Ширин. — Отелло внешне был отталкивающе, отвратителен, а Мустафа, скорее, похож на Яго… Такой же вкрадчивый, вежливый, с лукавым взглядом и приятной внешностью, если не сказать больше…

— Дорогая! — дурашливо сложив губы, воскликнул Аристотель. — Уж не влюбилась ли ты в официанта?! Смотри мне! А то я не постесняюсь тут же, в ресторане, исполнить заключительную сцену из шекспировской пьесы. Ты, надеюсь, помнишь, что сделал Отелло с Дездемоной…

Все дружно рассмеялись.

— Мустафа, с его слов, бывший десантник, — продолжил Ага, когда смех стих. — Я только из-за этого и выбрал его, когда три года назад мне пришлось обратиться в охранное бюро… О, это целая история! В общем, было так.

Три года назад, когда мы из Греции приехали в Париж и только-только открыли ресторан, на нас стали «наезжать» отморозки из местной мафии, требовали, чтобы мы им отчисляли часть своего дохода. Я — в полицию. А там мне говорят: «Все платят, а ты чем лучше? Плати!» Вот так и платил целых два года. Когда же появился Мустафа и свернул двум рэкетирам шеи, бандиты на некоторое время оставили меня в покое.

Я видел, как он это делал, — действовал Мустафа вполне профессионально, как на ринге в спортзале, — потому я и поверил, что он бывший десантник. Представляете, в одно мгновение свернуть шеи двум вооруженным ножами бугаям?!

Аристотель поморщился от этих слов.

— Брат, пощади психику моей жены!

— Нет-нет, пусть рассказывает, это все очень пикантно! — воскликнула Ширин.

— Ну так вот, — продолжил описывать Ага свои перипетии, — прошло где-то месяца три, как появилась новая пара бритоголовых с тем же предложением «делиться». Мустафа хотел тут же расправиться с ними, но я запретил ему это делать в «Акрополе». Тогда он, под предлогом передачи денег, назначил им свидание в Булонском лесу. С тех пор о них ни слуху ни духу. Да и вообще бандиты оставили меня в покое.

Беда пришла оттуда, откуда я ее меньше всего ожидал. Из полиции. После исчезновения тех четверых меня, Мустафу и Жюля каждый день вызывали в местный комиссариат полиции на допросы, длившиеся по шесть-восемь часов! Показывали фотографии тех самых рэкетиров, которых убрал Мустафа. Требовали, чтобы мы признались в убийстве тех вымогателей. Наивные люди! Ну кто ж будет свидетельствовать против самого себя и добровольно лезть в петлю, тем более что доказательств у полицейских не было никаких! Потом стали избивать резиновыми дубинками. Били по почкам, по печени… Это для того, чтобы не оставить следов. Мне пальцы сломали, засунув их в проем двери. Я после этого месяц не мог играть на аккордеоне. Правда, Жюля через некоторое время оставили в покое, перестали вызывать на допросы, но с нами, со мной и Мустафой, «обработку» продолжили…

— Извини, что перебиваю, брат! — вклинился в монолог Агамемнона Аристотель. — Ты-то сам не задумывался, почему Жюль перестал интересовать полицию?

— Ну, во-первых, Жюль — француз, коренной парижанин, к тому же — белый, поэтому к нему отношение было не таким, как к нам с Мустафой, инородцам. Во-вторых, он после этих допросов с пристрастием слег в больницу…

— Брат, а ты не допускаешь мысли о том, что полиция оставила Жюля в покое, потому что в ходе допросов он согласился оказывать им содействие в расследовании, а может, и вовсе является их осведомителем?

— Слушай, Ари, мне как-то и в голову это не приходило! Вот, оказывается, что значит пообщаться с профессиональным разведчиком! — Агамемнон и Агния с восхищением смотрели на родственника.

— Пожалуй, ты прав, Ари… Да, надо срочно искать замену этому хиляге, тем более что есть масса желающих работать у меня официантами… Решено! Я уволю его под предлогом, что он часто болеет, а мне якобы приходится платить Мустафе двойную ставку…

— Как же вам удалось выпутаться из этой истории? — поинтересовалась Ширин.

— Помог господин случай. Его, как говорится, трудно дождаться, но очень легко упустить… Я не упустил. Короче, однажды вечером в «Акрополь» заглянул кто б вы думали? Бывший мэр Парижа, а ныне президент Франции Жак Ширак! Да-да, собственной персоной, безо всякого предварительного звонка, да еще и без охраны. Может быть, она и была, но осталась дожидаться его снаружи, во всяком случае, в зал он вошел только с супругой. Стоп-стоп! Забыл сказать о самом главном. С Шираком был его личный секретарь, грек по национальности. Я это понял, когда он вслух, на чистейшем греческом, зачитывал меню, а затем переводил супругам Ширак.

Обслуживал чету Шираков я вместе с Агнией. И тут меня осенило: вот оно, мое спасение! Надо обратиться за помощью к секретарю, ведь мы оба греки, не может же он отказать в просьбе своему земляку! И, действительно, не отказал, слава Тебе, Господи…

Я долго к нему присматривался — с какого боку к нему подойти да с чего начать. Наконец решился. Вы же знаете, наглость — второе счастье. И вот я, набравшись наглости и извинившись перед Шираками, обратился к секретарю по-гречески и коротко объяснил ему свои проблемы с полицией. Молодец Сократ, не подвел! Выслушав меня, он дал мне свою визитную карточку. Посоветовал больше в полицию не ходить, а если меня вызовут, сразу позвонить ему. Что я и сделал через пару дней, получив повестку из комиссариата. Все! С тех пор, тьфу-тьфу-тьфу, ни рэкетиры, ни полиция мне не докучают! — при этих словах Ага постучал по деревянной перегородке.

В следующий раз, когда супруги Ширак посетили «Акрополь», они согласились сфотографироваться, и вот теперь фото президента Франции висит у меня на стене. Подозреваю, что он схитрил, согласившись фотографироваться. Да и вообще, супруги Ширак недаром ко мне забрели в тот вечер…

— Почему?

— По-моему, это был просчитанный тактический ход. Ему это было выгодно, так как он тогда боролся за президентское кресло. Ширак в то время очень часто показывался на публике со своей супругой, стремясь убедить людей, что он очень прост и доступен всем избирателям, даже если они бывшие иностранцы, получившие французское гражданство… И что ты думаешь? Он не прогадал — все мои посетители, кто имел право участвовать в выборах, проголосовали за него. Думаю, что «Акрополь» — не единственный ресторан, посещаемый эмигрантами, где побывал Ширак для популяризации своего имени во время предвыборной кампании… Кстати, даже французские газеты обвиняли его в заигрывании с иностранцами, имеющими французское гражданство. Благодаря им он якобы и выиграл выборы. Не знаю — я политикой не интересуюсь…

— Послушай, брат, коль скоро речь зашла о фотографиях, я хотел бы задать тебе один вопрос. То, почему у тебя вывешены фото Азнавура, Сталлоне, Ширака и других популярных среди парижской публики лиц, — это понятно. Не понятно только, как среди них оказалось фото какого-то уродливого, как Квазимодо, негра?

— А, этот! — поморщился Ага. — Это — фотография приятеля Мустафы, Антуана Бокассы, сына императора Центрально-Африканской империи… На фото имеется даже его дарственная надпись… Было время, когда он почти каждый вечер заходил ко мне. Да не один, а с такими дивами, что закачаешься! Все, как одна, истые фотомодели — ноги растут из ушей, широченные бедра, грудь шестого размера. Деньгами сорил бессчетно, как семенами для голубей. Но меня поразило больше всего то, что он ни разу не притронулся ни к одному из моих фирменных блюд, то есть вообще никакой еды для себя не заказывал! Для подружки — да, брал всякие деликатесы, но сам ничего не ел, а ведь кухня у меня — дай-дай, такую в Париже надо еще поискать… Да ты и сам убедился, или я не прав?

— Прав, конечно, прав! Продолжай! — Аристотель придвинулся поближе к собеседнику.

— На чем я остановился? А, ну да, конечно! Антуан ничего у меня не заказывал из еды, только пил. Ретсину смешивал с метаксой и этот коктейль обязательно запивал киром. И подружек своих этой же убойной смесью накачивал…

— Ну и что же здесь странного? — развел руками Аристотель. — Он ведь перед приходом к тебе мог насытиться в другом ресторане…

— Согласен, что нет ничего странного в том, что Антуан у меня не ел, а только пил и спаивал свою спутницу… Странное в другом. Через неделю фотография его подружки, с которой он приходил ко мне, появлялась во всех парижских газетах в рубрике «Розыск». То есть получалось так: стоило принцу Бокассе побывать в моем ресторане с какой-нибудь дивой, как она тут же бесследно пропадала… И никаких следов, ни трупа, ни орудия убийства полиция никогда не находила…

— А почему же ты не уберешь его портрет, если он так тебе неприятен?

— Да все забываю… То времени нет, то просто недосуг… А с другой стороны, фото ведь подписано не кем-нибудь, а наследником престола… Слушай, Ари, у меня идея, а что, если вместо фото принца мы повесим твой портрет или портрет твоей жены?

— Ты опять за свое. Я уже объяснил тебе, что мы находимся здесь в служебной командировке, поэтому всякая съемка отпадает. Ты же понимаешь, почему! Кстати, о трупах. Ты ведь лукавишь, Ага! Уж куда девались трупы тех фотомоделей, что посещали твое заведение, ты должен знать! Во-первых, потому что Мустафа — приятель Бокассы, а во-вторых, вы ведь тоже куда-то дели трупы тех отморозков, что на тебя наезжали? — Аристотель заговорщицки подмигнул брату.

— Ари, ну тебе это нужно? Ты разве не усвоил основное правило нашей жизни: меньше знаешь — дольше живешь. Да и вообще, тебе что? Своих секретов не хватает? Ты же их, наверно, мешками похищаешь! Ворюга, вот ты кто! — при этих словах Ага театрально швырнул на стол салфетку и рассмеялся так громко, что посетители ресторана повернули головы в сторону кабинки хозяина и его гостей.

Ага выдержал паузу, затем, приложив правую руку к сердцу, произнес:

— Клянусь детьми, что ни Мустафа, ни я не знаем, куда девались те дивы, которых в «Акрополь» приводил принц Бокасса! Может быть, Мустафа что-то и подозревает, но со мной на этот счет он никакими подробностями не делился, поверь! Да и вообще, принц давно уже что-то не заходит ко мне. Пропал, как в воду канул…

— Куда же он девался?

— Вот чего не знаю, того не знаю! — перекрестившись и приложив левую руку к сердцу, ответил Ага. — Я даже Мустафу спрашивал — тот лишь плечами пожимает…

Агамемнон произнес это настолько убедительным тоном, что «КОНСТАНТИНОВУ» ничего не оставалось, как принять все за данность. Хотя… Улучив момент, когда Агния вновь отошла к кассе, чтобы рассчитать группу насытившихся клиентов, Аристотель неожиданно спросил Агамемнона:

— Послушай, брат, я вот слушаю тебя, слушаю и все никак не могу понять, как ты оказался во Франции, ты ведь, насколько мне известно, из бывшего Союза выехал в Грецию. Почему не остался там?

— Это длинная история, расскажу как-нибудь при следующей встрече, если вообще расскажу, — Агамемнон раскатисто рассмеялся. Затем, секунду подумав, произнес:

— В каждой семье — свои тараканы и свой скелет в шкафу. Моя — не исключение. Так уж и быть, открою вам секрет нашего переезда из Греции во Францию, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему! В Афинах ваш покорный слуга на пятидесятом году жизни вдруг занемог от любострастной болезни. Влюбился в одну молоденькую гречанку-студентку… Приворожила, черт бы ее подрал! Умом я тянулся к семье, к Агнии, я же верный муж, домосексуалист, а сердцем — к той студентке…

— Агния знала о твоей связи со студенткой? — спросил Аристотель, заговорщицки понизив голос.

— В том-то все и дело, что знала. Но надо отдать ей должное — она поступила очень достойно, предложив мне самому принять решение. Я его принял и оказался здесь, в Париже. С тех пор я еще больше стал дорожить Агнией… Ладно, хватит о делах амурных — переходим к десерту… Агния! — окликнул Ага жену, вновь отошедшую к кассе. — Неси торт, фрукты и метаксу!

— Какую бутылку? Из тех, что в подвале, или в баре? Ты же знаешь, что я в коньяках, тем более, в метаксе, не разбираюсь… Сходи сам!

Как только Агамемнон покинул кабинку, на пороге вырос Мустафа. Аристотель понял, что тот давно дожидался момента, когда гости останутся наедине. От острого глаза «КОНСТАНТИНОВА» не ускользнуло также и то, как внимательно прислушивался красавец-метис к тому, о чем говорилось за столом, намеренно долго собирая использованные блюда и расставляя вновь принесенные. Один раз Агамемнон даже поторопил его, вслух высказав удивление по поводу его необычной нерасторопности.

— Простите за дерзость, — на чистейшем русском произнес Мустафа, — я случайно услышал, что вы из России… Не могли бы вы, господин Аристотель, по возвращении в Москву передать моей маме маленький подарок?

— А откуда вы знаете, что я москвич? — насторожился грек.

— Все очень просто — у вас московское произношение… Нет-нет, никаких писем передавать я не буду — я знаю, что это запрещено.

— А что за подарок? — как можно беззаботнее спросил Аристотель, хотя внутренне весь напрягся, обдумывая, почему официант не хочет послать подарок по почте и что он собой представляет, этот «подарок для мамы».

«Возможно, моя настороженность объясняется словами Агамемнона о том, что Мустафа мог служить в Иностранном легионе, — мелькнула мысль у “КОНСТАНТИНОВА”. — Поэтому надо обязательно заполучить посылку, которую собирается передать Мустафа. По адресу, который он мне даст, можно будет многое узнать об этом красавце-официанте! А если очень повезет, то и к какой из “спецконтор” — к ФСБ или ГРУ — он принадлежит. Не исключено также, что он — разведчик-нелегал, потерявший связь с Центром, и теперь через нас предпринимающий попытку ее восстановить и сообщить, где он находится…»

— Ничего особенного, крошечная алюминиевая копия Эйфелевой башни, которую можно приобрести в любом магазине сувениров, и два шарфика…

— Несите! Только никакой обертки. Мы уложим ваши сувениры среди своих вещей, чтобы у таможенников, ни французских, ни российских, не возникло никаких вопросов…

Официант тут же вынул из кармана сувениры и молча положил их перед Аристотелем.

«Ну вот, все, кажется, становится на свои места. Тысячекратно уменьшенный макет Эйфелевой башни должен указывать на место, где он сейчас находится. А веселенькая расцветка шарфиков должна свидетельствовать о том, что у него все нормально, как и выгравированная на постаменте башни надпись:“Дорогой маме от верного сына”.Внимание привлекает слово “верного”. Это может означать, что он хоть и утратил связь с Центром, но продолжает верно выполнять отработанное ему задание… Н-да, что-то уж все очень складно получается, уж не иду ли я на поводу своих фантазий, а разведчик-нелегал в лице Мустафы — лишь плод моего, подстегнутого ретсиной и киром, воображения?! Черт его знает! Ладно, поговорим — разберемся…»

— А где адрес?

Официант молча подал собеседнику клочок бумажки.

«Вот так сюрприз! — Аристотель, потрясенный сделанным открытием, чуть не выронил из рук клочок бумажки с адресом. — Этот парень, оказывается, проживал дверь в дверь с генералом Казаченко. У последнего квартира под номером 188, а здесь — 189… Пока отсутствуют Ага и Агния, надо срочно “прокачать” этого Мустафу!»

В том, что официанта зовут по-другому, у Аристотеля сомнений уже не было.

— Милейший, но здесь нет номера телефона. А приехать к незнакомому человеку без предварительного звонка — это верх бестактности… Кроме того, вашей матери может не оказаться дома… И я что? Вынужден буду приезжать в адрес несколько раз?! Нет, я так не могу… Пишите номер телефона вашей мамы!

— Но у нее нет телефона, а мама все время дома, ведь она на пенсии! — затараторил официант.

Наблюдая за поведением официанта, «КОНСТАНТИНОВ» понял, что тот находится в крайней степени возбуждения, а человек, утративший над собой контроль, даже не заметит подвоха в заданном ему вопросе и, значит, может бессознательно сказать правду, то есть проговориться.

«В общем, — решил Аристотель, — настал момент истины. Надо задавать вопросы в лоб!»

Глядя собеседнику прямо в зрачки, он, как бы невзначай, спросил:

— Любезнейший, так, значит, вы были соседом генерала Казаченко?

Вопрос застал Мустафу врасплох. Не отдавая себе отчета, что с головой бросается в ловко расставленные сети, официант поспешно спросил:

— Он, что? Уже генерал?

«Ну, вот ты и раскололся, паренек! — с удовлетворением отметил про себя Аристотель. — Ты — не из ГРУ, ты служишь или служил в ФСБ! Теперь — натиск, натиск и еще раз натиск! Впрочем, многого я здесь от него не добьюсь — сейчас вернутся Ага и Агния, при них он замкнется, и разговора у нас не получится. Надо бы назначить ему встречу у себя дома. Стоп! А что, если вилла нашпигована спецаппаратурой, как это некогда было с моей московской квартирой? Нет, встречу надо провести в каком-нибудь ресторане. Как же мне с тобой, Мустафа, связаться, какой номер телефона тебе дать? Телефон виллы отпадает… Эврика! Ему надо дать номер мобильника, который Ширин привезла с собой из Турции. Разговор по нему засечь пока невозможно».

— Так вы, значит, служили с Казаченко еще до того, как он стал генералом? — с показным безразличием спросил Аристотель.

— Почему вы решили, что я служил с ним? Мы просто были соседями по лестничной площадке, не более… До своего отъезда из России я видел его в звании полковника… Потому и удивился, что он так быстро продвинулся по служебной лестнице…

— А ему от вас привет передать? — задал очередной провокационный вопрос грек.

— Да, в общем-то, не стоит… Кто я для него? Сосед, не более…

— Давайте, Мустафа, или как там вас в действительности зовут, сразу оговорим одно условие. Вернее, два…

— Какие? — вытирая платком лицо, по которому градом катил пот, выдавил из себя официант.

— Я передаю сувениры вашей матушке только в том случае, если вы не будете мне лгать. Это — во-первых. А во-вторых, запомните номер телефона, по которому вы мне позвоните, когда будете свободны от работы. Мы с вами посидим в каком-нибудь непопулярном ресторане, где минимум посетителей, и обсудим ваши проблемы. Полагаю, у вас их накопилось на две жизни. Содержание нашего разговора останется тайной для всех и станет известным только нам двоим, слово офицера!

— В чем же я солгал? — оглянувшись по сторонам, спросил Мустафа. «КОНСТАНТИНОВ» понял, что малый без боя сдаваться не собирается, поэтому решил идти напролом.

— Зажимайте пальцы, милейший. Во-первых, вы не могли видеть Казаченко в форме, потому что он служит в таком подразделении ФСБ, где приказом запрещено не только появляться на людях в форме, но и вообще сообщать окружающим, в том числе и соседям, место работы и свое звание. Откуда, скажите, вам известно, что Казаченко, до присвоения ему звания генерала, был полковником, а?

Во-вторых, вы мне соврали, что у вашей матери отсутствует телефон. Она, как вы только что сами сказали, на пенсии. В Москве пенсионерам устанавливают телефоны в первую очередь, тем более что улица, на которой проживает ваша мать, полностью телефонизирована, это говорю вам я, коренной москвич… Если за три года вы ни разу не позвонили своей матери, значит, вы боитесь, нет, вы просто уверены, что ваш телефон «на прослушке», и ваше бывшее начальство моментально вычислит, где вы находитесь в настоящее время. По этой же причине вы не посылали по почте посылок своей матери — по обратному адресу нетрудно установить ваше нынешнее место проживания. Ну что? Продолжать?

— Не надо… — прошептал официант. — А когда я могу позвонить?

— В общем-то, когда вам будет удобно — мы пока относительно свободны, но лучше поздно вечером, накануне вашего выходного дня. — Аристотель продиктовал номер мобильника. — Только вот что, давайте без глупостей. Не надо никуда убегать, прятаться… От себя и своей совести вы все равно не сможете скрыться. Мне кажется, вам необходимо снять какой-то камень с души, вы нуждаетесь в совете и моральной помощи, или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь…

— Тогда я буду ждать вашего звонка… Не передумаете?

— Ни в коем случае… Спасибо вам за все, я обязательно позвоню… Только вот не знаю, когда, — Жюль опять приболел.

— Мы с Тамарой здесь пробудем долго, так что мы обязательно встретимся. Когда будете звонить, представляйтесь Мустафой. Да, кстати, а как ваше настоящее имя?

Это был контрольный вопрос, грек его задал, чтобы убедиться в искренности официанта и быть уверенным, что тот не изменит своего намерения встретиться наедине.

— Ганнибал… Ганнибал Ганнибалович Аношин, — без колебаний ответил официант. — Я — бывший подчиненный генерала Карпова и полковника, то есть генерала, Казаченко.

— Хорошо, Ганнибал, идите, вам уже машут из кабинки напротив…

Как только Ганнибал ушел, Ширин, прижавшись щекой к плечу возлюбленного, сказала:

— Милый, ты так ловко выудил у официанта все его тайны, что я начинаю тебя бояться…

— Почему?

— Потому что завтра меня ждет такой же допрос и мне придется выложить тебе все мои секреты, как только что это сделал Ганнибал…

— Ты преувеличиваешь мои способности, дорогая, никаких тайн он мне не раскрыл, если не считать того, что назвал свое настоящее имя и место прежней службы… Полагаю, что завтра тебе придется труднее, чем сегодня Ганнибалу, — наигранно весело произнес «КОНСТАНТИНОВ».

— Почему, милый?

— Да потому что, я спрашивать ничего не буду — ты должна будешь мне сама все рассказать! А я все тобой рассказанное сопоставлю со сведениями, которыми располагаю на твой счет… Таким образом мне сразу станет ясно, лукавишь ты или нет…

— А ты не разлюбишь меня после моих откровений? — еще плотнее прижавшись к Аристотелю, кокетливо спросила Ширин.

— Исключено! Ты ведь слышала, что сказал Ага: «В каждом доме свои тараканы и свой скелет в шкафу». И он абсолютно прав… От себя могу лишь добавить, что я ценю людей не за отсутствие у них недостатков, а за их достоинства. А их у тебя так много, что хватило бы на троих.

— А если я тебе буду, ну не врать, а так, что-нибудь сочинять… Как ты отнесешься к этому?

— С интересом, как к захватывающему роману… Впрочем, меня интересует только один очень конкретный вопрос…

— Какой?

— Наши с тобой отношения, — уклонился от ответа Аристотель.

— Очень уж расплывчато, милый. К тому же с ними, с нашими отношениями, все и без вопросов ясно — мы любим друг друга!

— А вот завтра все и конкретизируем! Все, закончили — Агния несет торт и фрукты, а мой брат наконец нашел бутылку метаксы, которую, наверняка, припасал для какого-нибудь чрезвычайного торжества. Приготовься, сейчас мы будем пить нечто божественное…

Аристотель не ошибся. Коньяк был столетней выдержки, поэтому Агамемнону стоило большого труда разлить его в специальные, тюльпанообразные бокалы на высоких ножках. Метакса со временем превратилась в киселеобразную массу, которая издавала такой сильный аромат свежесрезанных чайных роз, что Аристотелю показалось, будто он забрел в розарий…

…Прощались долго, с жаром и слезами на глазах. Наконец Аристотель, не выдержав, воскликнул:

— Агамемнон, брат! Мы прощаемся так, будто никогда больше не увидимся. Подожди еще — мы успеем тебе надоесть.

— Слушаюсь, товарищ полковник! — стоя по стойке смирно, гаркнул захмелевший Ага.

— Не полковник, а капитан первого ранга!

— Так ты, значит, в морской разведке служишь? — Агамемнон даже не пытался скрыть своего удивления, смешанного с восхищением.

— Ну, ты посмотри на него, — посмеиваясь, обратился Аристотель к Агнии, — пьяный-пьяный, а разницу между полковником и капитаном первого ранга сразу вспомнил… Ладно, ребята, расходимся… До встречи!

Уже в такси Ширин вспомнила, что не взяла у Агнии красной смородины и не узнала, какие пропорции соблюдаются при приготовлении кира.

— Не беда! Приедем домой, напишешь записку Эльзе, чтобы она завтра утром, до нашего пробуждения, сходила на рынок, в супермаркет или куда-нибудь еще, купила красной смородины и самого качественного шампанского… А с пропорциями мы справимся сами.

— Как?

— Методом ненаучного тыка. Будем смешивать сок с шампанским до тех пор, пока не найдем оптимального варианта… Ох и наклюкаемся же мы с тобой прямо с утра!

— Вот и отлично! — от радости Ширин захлопала в ладоши.

— Почему?

— Пьяненьким ты будешь еще добрее, дорогой мой Ари, и допрос превратится просто в застольную беседу. Ура-а!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.