„ЛЕТУЧАЯ“ ПОЧТА
„ЛЕТУЧАЯ“ ПОЧТА
Во время похода нашего отряда на Верхне-Уральск положение в Троицке оставалось напряженным. Казаки по-прежнему разрушали железную дорогу, связывающую город с Челябинском. Делегация городского Совета, посланная в станицу Солодянскую для переговоров с дутовцами, была зверски замучена белоказачьими офицерами.
Возвратившиеся в Троицк дружинники продолжили военную учебу, готовясь к новым боям с врагом. Начальником 2-й дружины вместо раненого П. З. Ермакова стал Григорий Десятов.
Г. Л. Десятов.
Через несколько дней часть нашего отряда совершила вылазку в мятежные станицы Бобровскую и Ключевскую. Здесь были захвачены богатые трофеи: обоз с седлами, оружием и табун — голов двести свежих коней.
После этого Центральный штаб сформировал из красноармейцев отряда, преимущественно конников старой армии, кавалерийский эскадрон. Командиром его назначили статного голубоглазого усача, бывшего офицера Митина, а во главе 2-го взвода поставили солдата-кавалериста царской армии, помощника сталевара Верх-Исетского завода Александра Смановского.
Попал в эскадрон и я. Как раз во 2-й взвод, к Смановскому. Своего коня, тавренного буквой «Б», я назвал Боевиком.
В эти дни узнали мы о подвиге наших разведчиков — рабочего Верх-Исетского завода, члена РКП(б) Ивана Сергеевича Плаксина и рабочего Синячихинского завода, тоже члена партии Николая Плишкина. Оказывается, они перед походом на Верхне-Уральск Центральный штаб направил их из Троицка с заданием: разведать силы и планы врага. Плаксин и Плишкин, вращаясь среди дутовских штабных офицеров под видов конеторговцев, сумели собрать необходимые сведения. В станице Сухтелинской Плаксин доложил штабу о скоплении в Верхне-Уральске крупных сил противника, после чего мы и начали отход назад. Потом, в поселке Берлинском, разведчики предупредили, что где-то между Берлинским и Троицком враг готовит нападение на отряд.
Но в конце концов Плаксин был кем-то выдан дутовцам и после пыток повешен. Плишкин, закупавший в то время коней в одной из соседних станиц, спасся от ареста и возвратился к нам.
В первых числах апреля из Челябинска в Троицк прибыл с подкреплением председатель Челябинского ревкома Василий Константинович Блюхер. Уральский областной военный комиссариат назначил его командующим всеми восточными отрядами, действующими против Дутова[5].
Блюхер организовал объединенный штаб и вместе с ним разработал план разгрома противника. По этому плану наши войска тремя колоннами выступили из Троицка, стремясь взять дутовцев в кольцо.
Отряд в составе кавалерийского эскадрона, 1-й и 2-й екатеринбургских дружин добрался в эшелонах до конечного пункта Орской железной дороги — станции Карталы, высадился там и двинулся на северо-запад.
Степь была покрыта рыжей щетиной прошлогодних трав. Искрились под лучами вешнего солнца частые степные озера в низких берегах, окаймленных слоем самосадочной соли.
Я и Виктор Суворов ехали впереди, в конном дозоре. Первым рысил старший дозорный — лихой наездник, татарин из-под Самары, со странным прозвищем Догоняй Васька.
Прошли станицы Анненскую и Великопетровскую. Степь сменилась редколесьем и возвышенностями. И тут вдруг Догоняй Васька, ни слова не говоря, пустил своего коня в карьер.
«Эге, видать, дело серьезно!» — решили остальные дозорные и тоже погнали во весь опор. Поджарые скакуны храпели, раздувая ноздри.
«Ну и глаза у этого Догоняй Васьки!» — восхищенно подумал я, разглядев наконец далеко впереди четырех верховых.
— Санька! — крикнул Виктор. — Давай заходи с того боку, отрезай им путь отхода. А я с этого буду…
Я кивнул головой: ответить не мог — на сумасшедшем скаку перехватило горло — и совсем пригнулся к шее своего скакуна. Догоним! Сразу видать: у них лошади прошли немало, устали.
Я обогнал верхового, проскакал вперед и повернул коня боком, поперек дороги…
Догоняй Васька вытер клинок полой шинели. Двое конных лежали зарубленные, двое молча подняли руки.
— Сказывайте, кто такие? — спросил их Виктор.
— Конвой мы, — хмуро ответил один из них.
— Чей конвой? Сказывай толком!
— Казначея дутовского… Он с одним казаком в горы ускакал, а мы отстали, чтобы вас задержать.
Догоняй Васька отрядил Суворова, меня и еще одного конника конвоировать пленных, а сам с подоспевшим к нам Смановским помчался догонять казначея.
Отряд остановился в станице Парижской. Когда мы уже укладывались спать, в наш сарайчик ввалился Догоняй Васька и начал рассказывать:
— Тропа, вай-вай, шибко вверх пошла. Ладно. Тропа вверх, и мы вверх. Скачем шибко. Кони в мыле. Видим: дом. Рядом два конь. Все мокрый. Моя говорит: «Здесь казначея!» Ладно. Шагай в дом. Там лесник. Шибко молодая лесник. И рука под зипун спрятан. Ладно. Сман говорит: «Рука вверх!» Лесник рука вынул, браунинг там. Ладно. Моя хвать нагайкой по рука — наган падай; Сман стреляй — нет лесник…
— А, может, это и впрямь был лесник? — усомнился я.
— Зачем лесник? — возразил Васька. — Правильный лесник старая. Шибко старая. Моя его в амбар найди. Руки связан, тряпка в рот…
— Живой?
— Живой.
На другой день, утром, штаб послал усиленный конный разъезд во главе со Смановским в станицу Черниговскую для установления связи с южной группой западных отрядов, которой командовал Н. Д. Каширин.
Когда мы выехали, солнце было еще совсем низко. Утренний свежий воздух бодрил. Настроение у всех было хорошее.
Дорога шла среди невысоких, покатых увалов, поросших кое-где березняком.
— Эх, утро-то какое! — вздохнул Виктор. — Глянь, Сашко, на березки! Чистые да белые, ровно свечи. — Я перевел взгляд на загорелое, с доброй улыбкой лицо Суворова, а он вдруг схватился за шашку и крикнул:
— Ребята, казаки!
Из-за бугра вылетела группа конных.
Бой был коротким. Я схватился с приземистым плотным казаком, который кружил, как черт, на низкорослой степной лошадке, таращил на меня глаза и свирепо ругался. Я тоже рассвирепел и заорал на него, но казак был сильнее, мне пришлось туго. Неожиданно мой противник охнул, схватился за бок и медленно сполз с седла. Обернувшись, я увидел, что Виктор не спеша засовывает за пояс револьвер.
Трое казаков быстро уходили за бугор, остальные были убиты. Тут мне бросилось в глаза, что Васька полулежит в седле, навалившись на шею своего коня, который покорно стоит на месте и прядет ушами. Я кинулся к Ваське. Он еле слышно проговорил:
— Якши клинок… Шибко много казак порубил…
Через некоторое время мы добрались до Черниговской и нашли штаб Н. Д. Каширина. Здесь, в полевом лазарете, Догоняй Васька умер от большой потери крови. Мы похоронили его за околицей станицы, на бугорке.
Оставив у каширинцев двух конников связными, наш разъезд возвратился в свой отряд.
А спустя несколько дней меня и еще четырех кавалеристов опять вызвали в штаб. В просторном штабном пятистенке было жарко. За столом сидели недавно приехавший в Парижскую В. К. Блюхер и комиссар нашего отряда И. М. Малышев. Ворот солдатской гимнастерки командующего был расстегнут, на груди виднелся край марлевой повязки. (Потом мне рассказали, что Василия Константиновича очень часто беспокоили тяжелые раны, полученные им на фронте в 1915 году.)
Блюхер встал из-за стола, внимательно осмотрел всех нас и сказал:
— Вы повезете пакет в четвертую дружину, которая должна находиться в станице Варнинской.
Выехали чуть свет. Скакали долго. По дороге снова наткнулись на дутовский разъезд. После короткой стычки казаки ушли в степь, оставив убитого офицера. Мы поторопились к станице.
В штабе 4-й дружины нас встретил комиссар.
— А, летучая почта! — улыбнулся он, принимая пакет, и приказал накормить нас.
С удовольствием распрямив затекшие ноги, расправлялись мы с горячей гречневой кашей, когда в горницу вошел вестовой.
— А ну, хлопцы, кто добровольно желает везти назад ответ? Дело срочное, важное!
Уставшие конники переглянулись. Я поднялся:
— Поеду.
Вручая мне пакет, комиссар сказал:
— Не зевай. С казаками не связывайся, чуть чего — удирай что есть мочи. — Он помолчал, потом добавил: — Ежели туго придется — пакет уничтожь.
Уже верстах в трех от Варнинской я вспомнил, что так и не успел напиться. А солнце пекло немилосердно, и меня начала мучить жажда…
Ехал очень долго. Уставший конь спотыкался. Уже загустели сумерки, а Парижской не было и в помине. Неужели заблудился?
Но вот вдали замигали огоньки. Станица! Только чья? Сердце захолонуло.
На гребне холма показались силуэты всадников. Раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
В сознании мелькнуло: «Если туго придется — пакет уничтожь».
Ответил спокойно:
— Свой!
— Кто свой? Уралец? — спросили с холма.
«Ловят? Все равно уйду, если что…»
— Уралец!
— Пропуск?
— «Винтовка»! Отзыв?
— «Виндава»!
— Это Сашка! Ей-богу, Сашка! — радостно крикнули сверху.
Я узнал голос Виктора Суворова и погнал коня на холм…
В штабной избе был накрыт большой круглый стол. На нем стояли миски с горячими пельменями и клокочущий самовар. За столом сидели командиры и комиссары. Я подошел к Блюхеру, подал ему пакет, доложил:
— Задание выполнено. В схватке с конным разъездом противника убит один дутовский офицер.
Василий Константинович ободряюще улыбнулся и сказал:
— Садись, закуси пельменями да попей чайку с кишмишом. А потом иди к эскадронному и доложи ему, что я весьма доволен боевой службой его конницы, а тебе разрешил досыта отоспаться и дать отдых коню.
Не дожидаясь повторного приглашения, я быстро устроился за столом.
К семнадцатому апреля Уральские войска закончили окружение противника. Почувствовав угрозу полного уничтожения, Дутов распустил большую часть казаков по станицам. Но сам атаман с отрядом примерно в 400 человек, главным образом офицеров, в ночь на девятнадцатое апреля прорвался у станицы Наваринской, где находились небольшие силы южной группы Н. Д. Каширина, и устремился в Тургайские степи. Наш эскадрон, 2-я и 3-я екатеринбургские дружины начали его преследовать.
Утром двадцать третьего апреля удалось догнать Дутова в поселке Бриенском. Его пулеметчики открыли по атакующим сотням губительный огонь. Эскадрон спешился. Пришлось нашим артиллеристам развернуть батарею и обстрелять центр поселка. После этого сопротивление прекратилось. Но атаман с личным конвоем и штабом опять улизнул в степь, за речку.
Мы снова вскочили на коней. К нам присоединился Синяев на рыжей крупной лошади.
— Э-ге-гей, товарищ Митин! Прими на пополнение!
— Давай, Артамоныч, действуй, — кивнул Митин.
Проскакав по ветхому мостику через речку, кавалеристы увидели впереди растянувшиеся по степи повозки и пришпорили коней.
Зайдя сбоку, эскадрон отрезал обоз, в котором было около двухсот подвод. Казаки, прикрывавшие его, рассыпались по оврагам.
Гнаться дальше за атаманом на измученных длинными переходами конях не имело смысла. Повернули обратно в поселок и тут заметили: нет нашего бородача Синяева. Мы встревожились. Но напрасно: Артамоныч, живой и здоровый, вскоре объявился, ведя в поводу двух коней — своего, рыжего, и трофейного, серого в яблоках. А впереди него ковылял спотыкающийся толстяк в бекеше с погонами военного чиновника.
— Ого! Где это ты такого борова подцепил? — изумился Митин, разглядывая синяевского пленника.
— Да приотстал я с конем моим. Притомился он. Вот и набрел я в овражке на этого… Он со страху как завизжит: уйди, мол, убью, и шашкой машет изо всей мочи. Ну, я его и угостил плетюганом. Не понравилось это ему. Хлипким оказался, враз плюхнулся на землю, как утюг. Вот и тащимся теперь медленным маршем, он аж взмок, не хуже моего Рыжика.
В Бриенском дружинников ждал хороший обед, приготовленный казачками для офицеров Дутова. Но на следующий день после короткого отдыха мы вновь пустились в погоню. Нам удалось настичь и уничтожить несколько мелких разрозненных групп дутовцев. А сам атаман переправился через реку Жерла и ушел в Киргизские степи.
В одной из стычек во время нашей погони за Дутовым получил тяжелое ранение командир взвода лихой конник Саша Смановский. Вражеская пуля сразила на скаку его коня, и всадник упал грудью на острые камни… Когда мы несли Сашу на руках в лазарет, он на минуту пришел в себя, чуть-чуть улыбнулся и прошептал побелевшими губами:
— Эх, не придется мне боле барыню плясать…
Через несколько дней екатеринбургские дружины получили приказ возвращаться домой, и первого мая наша дружина была уже в Челябинске. Здесь стояли эшелоны чехословацкого корпуса, сформированного в России еще до Октябрьской революции из военнопленных и предназначавшегося для участия в войне против Германии и Австрии. В феврале 1918 года корпус получил разрешение Советского правительства выехать через Владивосток во Францию и двинулся по Сибирской железнодорожной магистрали.
Чехословаки встретили нас дружелюбно. На некоторых вагонах было написано: «Да здравствует братская Советская Россия и ее революционная Красная Армия!» Никому и в голову не могло прийти тогда, что вскоре нам придется скрестить оружие.
А второго мая, подъезжая к родному Екатеринбургу, дружинники, с нетерпением ожидавшие радостных встреч с родными, друзьями и подругами, задорно пели:
Эх, здравствуй, милая хорошая моя!
Чернобровая — похожа на меня!