Глава VIII. Домашние впечатления и экскурсия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII. Домашние впечатления и экскурсия

Впечатления при возвращении на главную станцию Четверг, 13 апреля. Выбирая место для нашего дома, я считался с возможностью, что северные ветры нагонят прибой, но рассудил: во?первых, сильного северного прибоя в проливе никогда не замечалось; во?вторых, сильный северный ветер непременно должен принести плавучий лед, который задержит прибой; в?третьих, эта местность превосходно защищена глетчером Барни. И наконец, нет и признаков, показывающих, чтобы плоское взморье размывалось морем, так как составляющие ее осколки скал совершенно остроугольны.

Когда стали строить дом и я увидел, что его фундамент всего на 11 футов выше уровня морского льда, это меня слегка встревожило, но потом я снова успокоился, взвесив все условия, допускающие постройку дома на берегу.

Тот факт, что подобный вопрос приходилось обдумывать, дает понятие о моем состоянии, когда вследствие необычных условий невольно во всем сомневаешься.

События подтвердили мои первоначальные предположения, но должен сознаться, что я испытал такое чувство, будто принял на себя ответственность в деле, где ошибка в расчете могла бы иметь роковые последствия.

Только застав дома всех в целости, я понял, как до того беспокоился. При нормальных условиях мне и в голову не пришла мысль, будто станции может угрожать какая?нибудь опасность. После же того как пропали лошади и лед вскрылся у Ледникового языка, я не мог отделаться от опасения, что в воздухе носится беда, что, например, сильный прибой может смыть все со взморья. Мрачные мысли о такой возможности и о последствиях ее неотвязно преследовали меня вопреки основательным доводам, заставившим избрать это место как самое безопасное.

Позднее замерзание моря, ужасающая продолжительность бурь и описанные мною различные ненормальности постепенно утвердили во мне глубокое недоверие к таинственному антарктическому климату. Немудрено, что и воображение мое рисовало всевозможные бедствия, могущие обрушиться на тех, с кем и так я был разлучен.

Наш путь к мысу Эванса был проделан в тех тяжелых условиях, которыми сопровождается поход в сильный ветер и пургу. При сером свете раннего утра все имело неприветливый вид. Платье на нас замерзло. Пальцы, мокрые и холодные, пока мы были в палатке, при упаковке саней обмерзали.

По мере приближения к мысу стали появляться отрадные признаки жизни — то старые следы в снегу, то длинная шелковая нить от метеорологического шара. Когда же мы подошли к скалам мыса и разбросанным близ него многочисленным айсбергам, севшим на мель, то уже больше ничего не видели.

К удивлению моему, крепкий лед простирался и дальше мыса. Мы обогнули мыс и зашли в Северную бухту. Тут мы увидели построенный на Флюгерном холме забор для защиты дома от ветра, а минуту спустя — и весь дом. Он был цел и невредим; море, очевидно, его не тронуло. Я с облегчением вздохнул.

Русский участник экспедиции Дмитрий Геров

Русский участник экспедиции Антон Омельченко

Мы наблюдали за двумя работавшими поблизости конюшни фигурами — увидят ли нас? Минуты через две они увидели и побежали в дом сообщить о нашем прибытии. Три минуты спустя все девять обитателей (Симпсон, Нельсон, Дэй, Понтинг, Лэшли, Клиссолд, Хупер, Антон и Дмитрий) с радостными криками выбежали к нам на лед. Они нас закидали вопросами, а мы их. Потребовалось не больше одной минуты для того, чтобы узнать важнейшие события из мирной жизни на станции со дня нашего ухода. Такими событиями можно, пожалуй, назвать гибель собаки и лошади. Лошадь эта, прозванная Хаккеншмитом, имела подлую привычку лягать подходивших к ней и передними и задними ногами. Она была явно другой породы, чем остальные, — красивее и стройнее, с признаком арабской крови. Причину смерти Нельсон не смог установить ни при жизни по симптомам болезни, ни при вскрытии после смерти. Несмотря на лучший корм и на заботливейший уход, она стала постепенно хиреть и слабеть и, наконец, не могла стоять от слабости. Ничего не оставалось, как прикончить ее. Антон уверяет, что она умерла просто из подлости, чтобы нам «насолить». Хотя это и серьезная потеря, но, как я теперь припоминаю, у меня и раньше имелись сомнения в том, что эта лошадь будет нам полезна. Я уже тогда предполагал, что она окажется источником неприятностей для нас. С ней все время было очень трудно справляться из?за ее скверного нрава и норовистости. Я предвидел, что нам с ней трудно придется, особенно в начале похода, в который ее бы взяли. Эти соображения несколько смягчили неприятное известие о ее гибели. Собаку я оставил очень больной, поэтому известие о ее смерти не было для меня неожиданностью.

Других печальных происшествий не было в маленьком запасе ожидавших меня новостей. Внутреннее устройство дома оказалось в высшей степени удовлетворительным, научные наблюдения шли своим неизменным чередом. После нашего примитивного житья на мысе Армитедж жизнь в этом теплом, сухом доме казалась верхом роскоши. Сам дом внутри был для нас дворцом: простор, чудное освещение, всякие удобства! Приятно было есть, как едят цивилизованные люди, взять ванну в первый раз после трех месяцев, приятно чувствовать на себе чистое, сухое белье и платье. Такие мимолетные часы полного физического благополучия (мимолетные потому, что привычка скоро притупляет чувство удовольствия) навсегда остаются в памяти каждого полярного путешественника по резкому контрасту с перенесенными лишениями.

Немного часов или даже минут пробыл я в доме, как меня уже потащили подробно осматривать все происшедшие в нем за мое отсутствие перемены, которыми вполне законно гордились их инициаторы.

Первым посетил я «метеорологический уголок» Симпсона. Тут взор блуждал по множеству полок, уставленных большим количеством самозаписывающих инструментов, электрических батарей и выключателей. В то же время ухо улавливало тиканье многих часов, тихое жужжание мотора, а иногда трепетную нотку электрического звонка. Все виденное и слышанное давало лишь смутное впечатление той крайней методичности, с которой наблюдаются и записываются ежедневные и ежечасные колебания климатических явлений, но вместе с тем позволяло заглянуть в сложную организацию образцовой метеорологической станции — единственной, с таким совершенством устроенной у полюса. Для того же чтобы вполне уяснить себе цели, поставленные нашим метеорологом, и научную точность, которой он добивался, мне потребовались бы дни, даже месяцы. Постигнувши до некоторой степени эту работу, я написал краткий очерк о ней, который найдет себе место на следующих страницах (см. главу X).

Первое мое впечатление было неясное. Я только понял, что в «Симпсоновом углу» можно с одного взгляда установить, с какой силой дул и дует ветер, насколько колеблется в своих показаниях барометр, какой градус холода показывает термометр. При большей любознательности можно было, далее, осведомиться относительно степени насыщения атмосферы электричеством и о других не менее важных предметах. Возможность обогатиться такими знаниями, не выходя из дома, была весьма заманчива, и способность изучать колебания бури, не подвергая себя ее ярости, доказывала немалую победу духа над плотью.

Темная комната помещается рядом с той стороной скамьи паразитологов, которая граничит с уголком Солнечного Джима, — фраза получилась запутанная.

Точнее, физики проверяют свои инструменты и пишут свои книги на одном конце стола, образующего прямой угол с внешней стеной дома. Другой его конец предоставлен Аткинсону, зоологу и специалисту?паразитологу, который должен писать, сидя спиной к темной камере. Аткинсона еще нет, поэтому угол его не оборудован. Дальше мое внимание обратилось на темную камеру и ее владельца. Никогда фотографическое искусство не имело такого храма в полярных краях, да редко где и в других экспедициях. Такая роскошная лаборатория для проявления негативов оправдывается единственно качеством исполняемой в ней работы, а в настоящем случае присутствием такого художника, как Понтинг. Он спешил показать мне результаты своей работы за летние месяцы, а я между тем обводил взором опрятные полки с подбором камер, большую фарфоровую раковину с автоматически действующим краном, две ацетиленовые горелки с абажурами и все другие приспособления. Тут все поощряло к работе, обеспечивая наилучший успех; а фотографу честь и слава, ибо все ухищрения, им придуманные, исполнены почти исключительно его руками. Тут явно сказывается польза опыта, приобретаемого в путешествиях. Понтингу приходилось работать в примитивных условиях неосвоенных земель, вследствие чего из него вышел человек «на все руки», умеющий управляться со всякого рода орудиями и при любых обстоятельствах.

Так, когда на первой очереди были строительные работы, а рабочих рук не хватало, Понтинг получил только, так сказать, внешнюю скорлупу своей мастерской, с самым скудным сырым материалом для ее оборудования. В очень короткое время появились полки и ванны, были навешены двери, сооружены оконные рамы, и все это, к удивлению присутствующих, было сделано с безукоризненным мастерством. Счастье, что можно было быстро выполнить такую работу, так как мимолетных часов краткого летнего времени нельзя было уделять ни на что, кроме непосредственного фотографирования. Понтинг, по своему темпераменту, не терпел потери времени. В хорошую погоду он почти не спал. Насколько позволяли обстоятельства, он старался не пропустить случая для успешной работы.

Плоды такого трудолюбия Понтинг предъявил мне в виде множества метров кинематографических лент, имевшихся у него в запасе. Еще большее количество их было оставлено им на судне, не говоря о полках, заставленных ящиками с негативами, и о толстом альбоме с отпечатками.

Самым превосходным его качеством, пожалуй, является удивительная способность схватить живописные, эффектные кадры. Поэтому компоновка его снимков необыкновенно хороша. Он каким?то чутьем в точности определяет соотношение переднего плана и перспективы, умело схватывает в кадре элементы живой природы. Искусным применением разных объектов и большей или меньшей выдержкой он подчеркивает тонкие теневые эффекты на снегу и воспроизводит его изумительную прозрачность. Он — художник, влюбленный и свою работу. Душа радуется, когда слушаешь его восторженные рассказы о достигнутых результатах и его планы на будущее.

Не успел я налюбоваться всеми сокровищами темной камеры, как меня повели в помещение биологов. Нельсон и Дэй с самого начала заявили о своем намерении устроиться вместе, так как оба отличаются необычайной методичностью и аккуратностью. Они очень обрадовались, когда намерение их получило одобрение, и друзья таким образом избавились от возможности получить неряшливого сожителя. До нашего ухода осенью не было приступлено к устройству этого помещения. Теперь же я нашел его образцом уменья использовать площадь. Во всем преобладали опрятность и порядок. Микроскоп стоял на особом столике, обставленном эмалированной посудой, разными сосудами и книгами. За спиной сидящих — две койки, в два яруса, с задернутыми занавесками, выдвижными ящиками для белья и приделанными к ним подсвечниками с рефлекторами. Над головами была очень хитро устроенная сушилка для носков с несколькими сетками. На все это потребовалась художественная столярная работа, поразительно отличавшаяся от наскоро сколоченных приспособлений в других спальных помещениях. Столбы и доски коек были гладко обструганы по краям и выкрашены под красное дерево. Стол Нельсона очень удобно стоит под самым большим окном и тоже снабжен ацетиленовой лампой, так что он и в летнее и в зимнее время имеет все удобства для кабинетной работы.

Дэй, как видно, был неутомим во все время моего отсутствия. Всеобщим похвалам его искусству, выражениям благодарности за оказанную помощь при установке инструментов и вообще для облегчения научных работ не было конца. Ему одному мы обязаны всеми приспособлениями для отопления, освещения и вентиляции, оказавшимися вполне удовлетворительными. Тепло и свет не оставляли ничего желать, и воздух в то же время всегда был чист и свеж. Дэй также ввел некоторые усовершенствования в моторных санях.

От отопления мое внимание вполне естественно перешло к кухонному оборудованию, которым заведовал Клиссолд. Я уже много слышал о его удивительном искусстве в области кулинарии и отчасти уже лично убедился в этом. Теперь меня провели в отделение Клиссолда с плитой, печками, утварью, стенными столами и уставленными всяким добром полками. Приятно было слышать, что печка оказалась экономной, а патентованные брикеты превосходно заменяют уголь. Сам Клиссолд был всем доволен, за исключением только толщины стен большой печи и размеров хлебной печки. Он опасался, как бы она не оказалась слишком мала, чтобы постоянно снабжать весь персонал достаточным количеством хлеба. Несмотря на это, он показал мне ее с явной и вполне справедливой гордостью, ибо он сам придумал к ней остроумное приспособление, не уступавшее ни одному из изобретений, какими мог похвастаться наш дом. Когда поднималось в квашне тесто, оно этим самым замыкало электрический ток, звонил звонок и загоралась красная лампочка. Клиссолд сообразил, что продолжительный звонок не особенно приятно подействует на нервы нашей компании, а продолжительное горение не продлит существования лампочки. Поэтому пристроил часовой механизм, который, после краткого промежутка, автоматически прерывает ток. Кроме того, с помощью того же механизма можно было вызывать эти сигналы в разные промежутки времени, по желанию. Так, пекарь, лежа в постели, мог пользоваться ими через короткие промежутки. Уходя же из дома, он мог поставить аппарат так, чтобы по возвращении одним взглядом удостовериться, что происходило в его отсутствие. Это, во всяком случае, премилая выдумка, но когда я узнал, что на нее пошел всякий хлам, вроде выпрошенного у кого?нибудь зубчатого колеса или пружинки, магнитика и т. п., мне стало ясно — у нас весьма замечательный повар. Когда до моего сведения дошло, что Клиссолд принимал участие в совещании о недугах Симпсонова мотора и что он способен соорудить сани из простых ящиков из?под клади, я уже не так удивился. Оказывается, он много занимался ручным трудом и механикой, до того как взялся за кастрюли и сковороды.

Мои первые впечатления включают такие вещи, которым я спешил посвятить специальное внимание, а именно, помещения для животных. Я убедился, что нашим русским молодцам подобает не меньше похвалы, чем моим соотечественникам?англичанам.

Антон с помощью Лэшли устроил конюшни. Во всю длину пристройки тянулись опрятные стойла, отделенные друг от друга перегородками до пола так, чтобы беспокойные ноги лошадей не могли попасть под них. Кормушки спереди были обиты жестью, чтобы лошади, имеющие дурную привычку грызть дерево, не могли ей предаваться. Я не мог подавить вздоха при мысли о том, скольким стойлам придется пустовать, в то же время радуясь тому, что какой бы ни стоял мороз, какие бы ни дули ветры, для уцелевших десяти лошадей места, теплого, укрытого, больше чем достаточно.

Впоследствии мы имели возможность всем лошадям, кроме двух или трех, предоставить двойное помещение, в котором они могут и полежать, если пожелают.

Лошади имели недурной вид, если вспомнить, как мало, собственно, их кормили. Шерсть на них, удивительно длинная и мягкая, представляет большой контраст с шерстью лошадей, оставленных на мысе Хижины. Их проезжали Лэшли, Антон, Дмитрий, Хупер и Клиссолд обыкновенно верхом. Так как море еще только недавно замерзло, манежем служило песчаное взморье, простиравшееся до озера Чаек. По этому пространству во всю прыть носились всадники без седел, и я был свидетелем не одного забавного случая, когда лошадь и всадник расставались друг с другом с поразительной бесцеремонностью. Этот вид упражнений я не считал особенно полезным для животных, но решился пока не вмешиваться, а дождаться возвращения нашего коневода.

На попечении у Дмитрия осталось всего пять или шесть собак. Они были в довольно хорошем состоянии, принимая в расчет все обстоятельства. Дмитрий, очевидно, очень старательно ходил за ними. Он даже поставил небольшую пристройку, могущую в случае надобности служить лазаретом для заболевших животных.

Таковы в общих чертах впечатления, вынесенные от первых часов моего пребывания на нашей станции по возвращении, впечатления, безусловно, приятные, противоположные тем, какие рисовал мне страх на пути домой. По мере того как проходили дни, я смог дополнить общие впечатления не менее удовлетворительными деталями и все более осознавал, за какую обширную и многосложную, но в высокой степени совершенную организацию я принял на себя ответственность.

Понедельник, 17 апреля. Собрались отправиться на мыс Хижины с двумя 10?футовыми санями, в составе восьми человек:

1. Я, Лэшли, Дэй, Дмитрий с одними санями.

2. Боуэрс, Нельсон, Крин, Хупер с другими.

Отправились в 8 ч утра, забрав, кроме легкого личного багажа, провизию на неделю и запасы, чтобы оставить в старом доме: коровье масло, овсяную крупу, муку, свиное сало, шоколад и пр.

Две лошади дотащили сани до места, находившегося на расстоянии одной мили от Ледникового языка. Ветер, дувший до сих пор с севера, переместился во второй половине дня к SE и стал еще холоднее. (В первую половину дня ветер на мысе Эванса все время дул с севера, и лошади повернули ему навстречу.) Пасмурно, освещение плохое. Нашли место, по которому можно было перейти на ледник, но потом сбились с пути. Перешли Ледниковый язык почти по прямой линии, но встретилось много трещин. Я шел впереди и не раз вдруг исчезал с глаз товарищей, которые сильно пугались, пока не подходили настолько близко, чтобы разглядеть, что случилось. Очень тяжело было идти по морскому льду и тащить сани против сильного ветра, разносившего снег. У всех участников экспедиции были обморожены лица, у некоторых очень замерзли ноги. Чинили сани и тащили их дальше.

Обнаружили, что сползший с ледяного утеса сугроб образовал новый карниз и что наша веревка была с обоих концов завалена снегом.

Все так прозябли, что я решил сделать привал: напиться чаю и переобуться.

Пока готовили чай, Боуэрс и я прошлись к югу, потом к северу, вдоль береговых скал в поисках удобного места, где можно было бы подняться. Наконец нашли нависший карниз, доступный для подъема с помощью горной веревки. Повсюду поблизости от скалы Хаттона или на северной стороне спуск невозможен.

После завтрака мы разгрузили одни сани и поставили их стоймя; передним концом они как раз доставали до края карниза. Четыре человека удерживали их на месте, а я, взобравшись по спинам и по саням, топориком прорубил во льду ступени и влез на верх карниза. На веревке был поднят Боуэрс и другие; затем поштучно вытащили кладь. Последним остался Крин. За ним мы спустили сани на веревке и подняли его, улыбающегося от удовольствия во весь рот. Впрочем, мы все были довольны, так как считали, что ловко преодолели препятствие. Несмотря на страшный холод, все работали на редкость толково и расторопно.

Наконец все было собрано и упаковано. Оставалось еще подняться на крутой склон при очень плохом освещении, делая частые обходы во избежание трещин.

Когда мы достигли вершины и проплелись мимо кратеров, все уже порядком измучились, обливались потом. На подходе к Касл?Року погода улучшилась, стало светлее. Мы остановились для ночевки в 9 ч вечера на склоне Барьера к северу от Касл?Рока. Ночь холодная, но тихая; ?38° [?38,5 °C]. Спали недурно.

Вторник, 18 апреля. Мыс Хижины. Поднялись в 7 ч утра при лунном свете. Позавтракав, быстро собрались в путь. Лэшли, как всегда, великолепно справляется с работой по разбивке и свертыванию лагеря.

На Касл?Рок поднимались с большим трудом и при этом сильно вспотели. При такой температуре это более чем неприятно. Пришли к мысу Хижины в 1 ч пополудни. Там нашли всех здоровыми и в отличнейшем настроении. Не видать, чтобы по нас особенно скучали!

Обитатели старого дома рассказали, что после нашего ухода стояла дурная погода, с морозами и метелями. Затем долго дул юго?западный ветер. Температура была ?20° [?29 °C] и ниже. Ветер положительно не давал морю замерзнуть у берега. Открытая вода доходила до мыса Хижины.

Уилсон сообщил, что в понедельник видел большого поморника. Я убедился, что тюленьего жира было израсходовано больше, чем ожидалось. К счастью, два дня назад был убит тюлень и запас жира несколько пополнился. А в день нашего возвращения еще убили тюленя. Теперь меньше крепкого льда, чем до нашего прихода.

Среда, 19 апреля. Мыс Хижины. Тихая ночь. В полдень море замерзло на 4,5 дюйма. Это доказательство того, что при благоприятных условиях море легко может замерзнуть.

На льду появились три тюленя. Всех троих убили и пополнили подходивший к концу запас жира. Теперь хватит его еще на 12 дней, а к тому времени, надеемся, подоспеют другие тюлени.

Собираюсь отправиться в обратный путь, но в настоящее время небо обложено тучами и ветер поднимается с юга. Сегодня днем весь лед, замерзший прошлой ночью, разошелся. Море как будто пыталось замерзнуть, но ветер скоро стал крепчать. Лошади — ничего себе, но шерсть у них далеко не такая длинная и густая, как у тех, которые стоят на станции на зимнем положении. Видимо, в их корме недостаточно жировых веществ. Завтра тронемся обратно. За обитателей старого дома я больше не беспокоюсь. Им здесь очень недурно.

С собаками дело обстоит по?прежнему — все в довольно хорошем состоянии, за исключением Вайды и Рябчика, у которых шерсть недостаточно густа.

На меня произвела большое впечатление широкая осведомленность Крина и Лэшли во всяких работах, связанных с благоустройством наших походных лагерей.

Четверг, 20 апреля. Мыс Хижины. Сегодня утром все было готово, но, конечно, началась пурга. Погода невозможная. Снег валит, и ветер дует с юга. Во второй половине дня ветер переместился к SE; температура низкая. Решили прогуляться к мысу Армитедж, но эта прогулка оказалась крайне неприятной. Вокруг мыса дует совершенно невыносимый ветер, силой в 7 баллов. Температура ниже ?30° [?35 °C].

Море — черный котел, над которым стоит густой туман, так называемый «морозный дым». В такую погоду никогда не станет лед.

Пятница, 21 апреля. Тронулись в обратный путь в 10 ч 30 м утра.

Назначил Мирза заведовать станцией. При нем остались Дмитрий для ухода за собаками и Лэшли с Кэохэйном смотреть за лошадьми. Нельсон, Дэй и Форд остались, чтобы составить себе понятие о здешней жизни и накопить опыт. Со мной пошли: Уилсон, Аткинсон, Крин, Боуэрс, Отс, Черри?Гаррард и Хупер.

Как обычно, поднялись по лыжному склону без единой остановки. Лэшли и Дмитрий проводили нас почти до Касл?Рока. Дул очень холодный ветер, и некоторые из нас обморозились.

Последнего уступа мы достигли около 2 ч 30 м. Оказалось, что наш карниз оторвало ветром. Ветер и снегопад усилились. Вышла досадная задержка. С помощью веревки спустили на лед Боуэрса и еще нескольких человек, а затем, не разгружая, и сани. Последними спустились по веревке я и Крин. Веревку мы закинули на кол, как на блок, так что легко смогли сдернуть ее и унести. Таким образом нам удалось сохранить почти всю старую спасательную веревку. Я не мог представить себе, что все это мы проделаем за такой короткий промежуток времени, когда вокруг мела сильная метель.

Пока все припасы спустили на лед, мы успели прозябнуть до костей. Это была одна из тех минут, когда надо действовать быстро. Все запряглись в сани и бегом бросились под укрытие скал. Тут мы мигом поставили палатки, как можно скорее напились горячего чая и, лишь после того как переменили обувь, почувствовали себя много лучше.

Пошли опять в 4 ч 30 м. На глетчере освещение было очень плохим. Мы, по обыкновению, заблудились, то и дело попадая в трещины. Наконец, нашли старое место и по нему спустились, опять при этом сильно вспотев. Вдруг Крин заявил, что наши сани тащить гораздо тяжелее других, хотя груз на обоих был одинаков. Без задержек дошли до маленького острова Острого хребта, со страшным трудом волоча за собой наши сани. Крин опять сказал, что между нашими санями огромная разница, несмотря на одинаковый груз. Когда я сообщил об этом Боуэрсу, он вежливо согласился со мной, но я был уверен, что он и его товарищи не совсем этому верят, предположив, что так нам показалось от усталости. Однако поменяться санями он охотно согласился. Разница оказалась действительно поразительная. Другие сани показались нам перышком в сравнении с прежними. Мы ускорили шаг, чтобы скорее добраться домой, невзирая на градом лившийся с нас пот.

До дома мы дошли на десять минут раньше остальных, успевших за это время убедиться в разнице веса обоих саней. Эта разница замечалась только на покрытом солью морском льду; на снегу же она почти не ощущалась. Должно быть, это зависит от волокна дерева, из которого сделаны полозья. Стоит вникнуть в это обстоятельство повнимательнее.

Пришли мы домой все залитые потом. Одежда на нас промокла, и, когда сняли с себя защитную одежду на пол, с нас посыпались льдинки. Их накопилось невероятное количество, в доказательство того, как тяжело возить сани в мороз. При таких условиях было бы крайне неприятно жить на открытом воздухе. Во время зимней или весенней экспедиции, если так разгорячиться, невозможно сохранить хотя бы подобие приятного самочувствия.

Наш удивительный повар приготовил именно то кушанье, которое в нашем состоянии было самое подходящее: огромную миску риса, сваренного с винными ягодами, и чуть ли не ведро какао. Все домашние были нам душевно рады, а удобства дома, как всегда, привели новоприбывших в восторг.

Суббота, 22 апреля. На мысе Эванса. Зимовка. Время для санных экспедиций прошло. Несмотря на все понесенные утраты, хорошо водвориться у себя дома.

Сегодня мы наслаждаемся весьма непривычной тишиной. Море наконец замерзает, но вид с нашего Наблюдательного холма, к сожалению, очень ограничен. Отс и остальные проезжают лошадей. Я привожу в порядок свои бумаги и готовлюсь к зимней работе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.