Я думал, что отец привезет нам с войны новую игрушку Владимир Дмитриевич Пименов, 1936 г. р

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Я думал, что отец привезет нам с войны новую игрушку

Владимир Дмитриевич Пименов, 1936 г. р

До войны

Деревня Сухлово, где я родился, стоит на шоссе Псков – Новгород, как раз посередине. В этом месте вдоль дороги протекает река Шеронь. Она берет начало в окрестностях города Порхова и впадает в озеро Ильмень. Протяженность реки около ста километров. Ширина метров 50–70 и глубина 5–6 метров. В довоенное время была перегорожена плотинами во многих местах, где строились мельницы. Благодаря этим плотинам поддерживался большой уровень воды, и в реке было много рыбы.

Деревня наша насчитывала до войны 89 домов. Двести лет назад она имела статус волости, население было около пятисот человек, был полицейский участок, два магазина, две кузницы. В деревне имелся постоялый двор – одноэтажное здание, сделанное из камня.

В нем располагалась кузница и прочие мастерские для ремонта саней и карет, которые ездили по тракту Псков – Новгород.

После революции, когда организовали колхоз «Свободное Сухлово», в этом здании был гараж для колхозной полуторки. Разобрали его в шестидесятых годах прошлого столетия за ненадобностью.

Деревня стоит на левом северном берегу реки, вдоль дороги, на возвышенности, поэтому и называется от слова «сухо».

В деревне была построена часовня. В довоенное время служила моргом и по большим праздникам там проходили службы.

Три брата Пименовы, слева Владимир, в центре Александр, справа Евгений

Колхоз «Свободное Сухлово» занимал территорию в 3500 га. Имелся свой колхозный лес, луга и поля. В деревне была школа, где я впервые начал учиться в 1943 году. Она была большая, но одноэтажная. Проучился там сентябрь месяц, и школу закрыли в связи с началом военных действий. Довоенное время я, конечно, не помню, но отдельные эпизоды жизни запечатлелись в памяти очень ярко.

Семья наша к 41-му году состояла из семи человек. Дедушка и бабушка по матери, отец и мать и нас, трое сорванцов: Женя, я – Вова и Саша. Женя родился в 1932 году, я – в 1936 году и Саша в 1937-м. Дед Иван Иванович Большаков – 1868 года рождения. Он был очень мудрый человек, так как прожил большую жизнь, работал все время на земле, был охотником и рыбаком, занимался садом и пчелами, все последние годы был бессменным лесником колхозного леса. Отец был кузнецом и работал в колхозной кузнице. Кузница находилась недалеко от дома, и я там часто бывал.

В кузнице работали еще два кузнеца. Они были все трое страстные рыбаки (а отец еще и охотник), а также много чудили. Про кузницу всегда в деревне ходили всякие слухи. Например, кузнецы могли, увидев, что кто-то идет по дороге мимо кузницы, нагреть на горне нужную в хозяйстве железяку и бросить ее на дорогу. Человек, увидев вещь, брал ее в руки. Больше всего доставалось глухонемому дяде Жене. Доставалось частенько и мне.

Вероятно, в детстве у меня была неплохая память, и я знал много частушек. Когда в кузнице не было отца и я туда приходил, они всегда просили спеть частушку, и непременно плохую и громко. Я, конечно, пел, меня хвалили, и потом никак не мог понять, почему тут же появлялась мать с ремнем. Она в это время работала в огороде возле дома и, конечно, все слышала.

В летние месяцы в кузнице было много работы. Ремонт колхозной техники: бороны, плуги, косилки и женейки. Работали без выходных. Обычно по воскресеньям приходили на работу пораньше. Клали на наковальню старый лемех от плуга и в три кувалды полчаса лупили по звонкой железяке, после этой операции закрывали кузню и огородами уходили за реку, где с раннего утра уже были заготовлены сети и лодки. Правление колхоза было недалеко от кузни, и все начальство слышало, что кузня работает.

Деревня Сухлово

Правление колхоза находилось как раз напротив нашего дома. Это было большое двухэтажное здание. На первом этаже половину здания занимало правление, вторую половину магазин и весь второй этаж – клуб. В клубе часто показывали кино, и я там бывал с родителями. Конечно, содержания я не помню, но треск аппарата и яркий луч остались в памяти. Ходил я часто и в правление колхоза. Там сидел счетовод дядя Миша. У него не было одной ноги, и он ходил на протезе, с тростью.

Я просил у него книжечку колхозника, пел частушку ему, он вставал из-за стола, открывал старинный сундук, стоявший в углу, я брал одну книжку, бежал домой и рисовал, мне очень нравился запах из этого сундука, запах типографской краски и бумаги.

Немного помню морозы сорокового года. Нас из дома бабушка в морозы не выпускала на улицу. Мы с Сашей, вероятно, ей надоедали, и она сдавалась. Мы одевались, выходили на улицу, и сразу замерзали носы, руки и дышать было почему-то трудно. Мы быстро возвращались домой, и бабушка спрашивала, почему мы так быстро вернулись.

Еще одно воспоминание осталось о финской войне. Моего отца взяли на войну, она быстро закончилась, и наступил день, когда наши деревенские солдаты возвращались домой. С утра уехала наша колхозная полуторка в город Порхов. Туда наши солдаты приехали на поезде из Ленинграда, и вот, вечером, мать встретила отца, и они пошли домой. Отец привез нам с Сашей подарок – легковую заводную машинку. Мы ее заводили и играли целый день, а вечером во главе со старшим братом ее разобрали, и, конечно, получили хорошую взбучку от матери.

Начало войны. Проводы

Еще осталось много отдельных ярких воспоминаний о днях нашей мирной жизни в сороковом году, и вот наступил год 1941, который я помню достаточно хорошо. Началась война. Мы с Сашей еще не понимали толком, что это такое. Мама все чаще плакала, бабушка с дедом даже на наши шалости не обращали внимания, и все деревенские стали серьезными, прекратился смех и гулянки вечером на пятачке возле часовни. Вскоре деревенские мужики получили повестки, и в назначенное время мы пошли провожать отца в армию. На окраине деревни стояла наша колхозная полуторка, отец нес Сашу на руках, справа шли мама и брат Женя, я шел слева, рядом с отцом. Я думал о том, что отец скоро вернется, как и в финскую войну, и привезет нам новую игрушку. Игрушку мы с Сашей не хотели, а просили отца, чтобы он привез нам две красных звездочки.

Из нашей деревни ушли на фронт пятьдесят два человека, а вернулись восемь.

На проводы собралась вся деревня. В основном все женщины плакали. Потом поступила команда садиться, и наша колхозная полуторка повезла наших отцов в город Порхов. Машина в деревню больше не вернулась. Ее мобилизовали на войну.

Из нашей деревни ушли на фронт пятьдесят два человека, а вернулись восемь. Из их рассказа получилось следующее. В Порхове их обмундировали, выдали оружие, скомплектовали войсковое подразделение и отправили на боевые рубежи под город Волгу. Прибыли туда поздно вечером, стали занимать оборону. Утром оказалось, что они уже окружены. День они кое-как оборонялись. Оружия не было, на пятерых одна винтовка, гранат и патронов было мало, командиры или были убиты, или сбежали. Ночью провели что-то вроде собрания. Решили разделиться на три группы. Первая группа голосовала за то, чтобы сдаться в плен. Немцы целыми днями и ночью кричали в громкоговорители и обещали золотые горы. Вторая группа говорила, что нужно идти к своим, вырываться из окружения. Третья группа решила, что нужно идти в партизаны. На отца мы получили извещение в 1944 году, что он пропал без вести.

Шофер нашей колхозной полуторки дядя Коля прошел всю войну и вернулся домой стариком, совершенно глухим, его очень сильно контузило, и он потерял слух.

Жаркое лето 41-го

Наступил июль 41 года. По шоссе со стороны Пскова потянулся непрерывный поток отступающих. Шли, в основном, повозки, много было беженцев, которые тянули на себе тачки всяких конструкций, шли солдаты, санитарные машины, шли так плотно, что нельзя было перейти на другую сторону. Много жителей ушло из нашей деревни, особенно колхозный актив. Наши деревенские дошли до Новгорода и, перейдя Волхов, обосновались кто где мог. Там они работали всю войну в колхозах и на предприятиях. Все они вернулись домой в конце 44 года, когда нас освободили.

Наш дед Иван пережил войну 1914 года, и опыт жизни в военное время у него был. Самое первое, что он сделал, – это выкопал на краю нашего огорода землянку. Она была небольшая, метра три квадратных, но глубокая и имела потолок.

Все колхозное имущество, которое не забрали в армию, распределили по дворам колхозников. Так у нас появилась телега, лошадь, плуг, борона.

Где-то в десятых числах, часа в три, мы с Сашей пошли купаться на реку. В середине деревни река делала изгиб, и наш северный берег был песчаный и мелководный, здесь брали песок для хозяйственных нужд, и весь берег был изрыт углублениями. Возле воды был чистый песок, там мы купались и загорали. Лето было жаркое, и вся деревенская малышня пропадала там целыми днями. И вот, в один из дней, на берегу реки около нашего деревенского пляжа, в полдень, остановилась воинская часть. Было жарко. Солдаты, конечно, раздевались, мылись и купались. На берегу между дорогой и берегом стояла походная кухня. Солдаты накупались, пообедали, стали собираться в дальний поход. Мы с Сашей в это время находились на пляже. Вдруг из-за леса, на другом берегу реки, вылетел самолет. Он летел низко вдоль реки. Я увидел, как что-то отделилось от самолета и полетело вниз. Раздался взрыв. От нас это было метров 300.

Следующий взрыв произошел в реке. Поднялся очень высокий столб воды. Самолет летел дальше, на восток, уже над деревней. Следующий взрыв произошел в конце деревни. Бомба попала в дом моего деда по отцу. Дом был большой, но в нем уже не жили.

У отца была большая семья: 5 братьев и одна сестра. Дед уже умер, бабушка сильно болела, и потом, когда пришли немцы, она уже умерла. Остальные дети жили в разных городах со своими семьями, все были взрослые.

Я увидел, как полетели бревна в разные стороны, и, что удивительно, дом не загорелся. Папина мать, моя бабушка, находилась в другом доме. В это время прибежал к нам брат Женя, ему было почти десять лет, и увел нас домой, посадил в землянку, принес мешок с сушеными яблоками и приказал сидеть, а сам куда-то убежал. Пришел он к нам часов в восемь вечера и привел нас домой. Дома топилась печь, что меня сильно удивило, я раньше никогда не видел, чтобы печь топили вечером. Бабушка жарила мясо, потом пекли хлеб. Нас мама накормила и уложила спать. Было еще очень светло, вдруг над деревней пронеслось низко несколько самолетов. Они пролетели над деревней на восток, не стреляя и не бомбя. Через минут десять они вернулись назад, пролетев на запад. После этого все стихло, и мы с Сашей уснули.

Наши женщины, вооружившись ведрами и коромыслами, принесли в наш лагерь эти сваренные немецкими поварами макароны. Макароны были с консервами и много масла.

Проснувшись утром, я увидел запряженную в телегу лошадь. Из разговоров старших я слышал об эвакуации. Я не знал, что это такое, но предположил, что нужно куда-то ехать. Часов в десять утра дед посадил нас на телегу, и мы поехали. Ехали мы в сторону леса на север. Там в лесу, километра через три, протекала река Ситня. Она текла с запада на восток, в основном все время по лесам. Впадала она в нашу реку через 15 километров. Река неширокая и неглубокая, но вода в ней очень чистая и холодная. Вот к этой реке мы и приехали. Там я увидел почти всех наших деревенских. Было как-то очень интересно, мы, ребятня, купались в Ситне и плюс ко всему могли целый день ловить раков. Потом сюда пригнали коров и всю живность, готовили пищу на костре в большом чугунном котле. По ночам слышалась канонада, часто летали самолеты, их обстреливали. Там мы прожили с месяц.

В течение этого месяца произошли важные события. Возле нашей деревни произошел бой. Деревня наша с севера и востока окружена лесом. Но лес от деревни начинался через полтора-два километра. С юга была река Шелонь, а на другом берегу – Дновский район, и на берегу реки стояла деревня Кипрово.

Отступая, наши части поставили за деревней, в начале леса, танки, и, когда немцы начали наступать, завязался бой. В результате этого боя были подбиты две немецкие машины. Одна машина была набита продовольствием – макаронам, крупами, галетами и прочим, – другая буксировала кухню. Наши танки были подбиты и сгорели, немецкие были сразу убраны. Немцы почему-то бросили и кухню, и машину с продуктами, и даже не подожгли.

Наши женщины, вооружившись ведрами и коромыслами, принесли в наш лагерь эти сваренные немецкими поварами макароны. Макароны были с консервами и много масла.

После этого боя наступило затишье. И вот однажды к нам в лагерь верхом на лошади приехал немецкий офицер. Он подозвал к себе ребят постарше и спросил, показывая рукой на реку: «Ситня?» Ребята сказали да, он еще посмотрел на карту, потом свернул ее, сунул в планшет, развернулся и уехал в сторону деревни. Так впервые мы увидели немца. Пока мы там жили, дед выкопал окоп на высоком берегу Ситни. Тогда те, у кого были возможности, выкопали окопы, сделали потолки из бревен, поставили внутри, верней, заготовили буржуйки. Эти окопы нам очень пригодились зимой с 43 на 44 год, там нам пришлось прожить два месяца.

Вскоре после встречи с немцами все деревенские вернулись в деревню. Когда приехали домой, все оказалось на месте, деревня была цела. Вокруг деревни находились поля, засеянные рожью. Поля были наполовину смяты гусеницами танков. На нашем огороде стояла немецкая легковая машина около бани. Возле переднего левого колеса была маленькая воронка. Осколок от взрыва пробил капот и перебил рулевую трубу, и все, в остальном машина была исправна. Машина в таком виде простояла до зимы. Мы боялись что-нибудь брать с нее, но так как немцы к ней интереса не проявляли, то дед стал ее потихоньку использовать. Сначала он снял колеса и достал камеры. Там была красная резина очень хорошего качества. Из этой резины впоследствии дед наклеил всем галоши и валенки. Снял внутреннюю обшивку кузова, и мать сшила мне куртку, которую я проносил всю войну. Братья постарше растащили весь щиток приборов. Так она простояла до 44 года. Когда пришли наши, весной 44-го, – сняли двигатель и мосты, а кузов забрали позже. Так что мы с Сашей играли в настоящей машине, где были руль, педали и прочее. А когда выросли, проработали всю жизнь шоферами.

Жизнь в оккупации

Итак, мы начали жить в оккупации. Немцы нас не обижали, не грабили, и поэтому нашим деревенским удалось собрать колхозный урожай и запастись продуктами на зиму 42 года. Немцы постоянно у нас не жили. Они назначили старосту, который должен был доводить до сельчан все немецкие приказы, касающиеся населения. На деревенском сходе поделили колхозную землю между собой. У всех были приусадебные участки, каждой семье выделили землю возле дома, а кому было мало, можно было брать на дальних полях. Коровы были у всех довоенные. Осенью убрали урожай и стали ждать зиму.

До революции в деревне был определенный уклад жизни. С приходом советской власти и колхозов этот уклад был нарушен. В чем он заключался? Все весеннее и летнее время деревня занималась сельхозработами, то есть выращиванием продуктов питания, а когда наступала зима, крестьяне занимались промыслом. Промысел был связан с изготовлением телег, саней, валенок, шуб, тулупов, хомутов, сбруи и прочих крестьянских вещей, необходимых в деревенском быту. Занимались этим промыслом в каждой деревне, но по какой-то одной профессии. Так, например, Сухлово славилось кузнецами. У нас было в старину две кузницы. Деревня Вошково, расположенная в трех километрах от нашей, славилась плотниками. Там можно было заказать телегу, построить дом, сделать раму и прочие столярные изделия. Там делали телегу из дерева, потом ее привозили в Сухлово, и наши кузнецы обковывали ее железом.

В Кипрове и Костыжицы катали валенки. В деревне Порушка жили печники, в Козловичах занимались шкурьем. Там выделывали шкуры и шили шубы, тулупы, изготавливали хомуты и прочую упряжу. В каждой деревне зимой не сидели сложа руки, где-то шили обувь, вязали свитера, носки, варежки, где-то шили летнюю обувь. Когда стали колхозы, всем этим заниматься запретили, это все считалось нетрудовыми доходами, но люди втихую этим делом занимались, потому что альтернативы этому не было. Этих вещей нигде нельзя было купить, да и денег у крестьян не было, работали в колхозе за трудодни, можно сказать бесплатно, так как весь урожай в колхозе сдавали государству по плану, потом сверх плана, и если в районе узнавали, что в колхозе что-то осталось, то просто отбирали. Как это происходило, правдиво показано в фильме «Председатель». Это единственный кадр, где была показана правда о сельской жизни до войны и после войны.

В сорок первом году этот промысел расцвел пышным цветом. Все старики – это бывшие мастера своего дела. В деревне все стало на свои места. Сшить одежду и что-то сделать было без проблем. Зимой 41-го дед нанял портного, который жил у нас месяца два. Он сшил нам троим по пальтишку, маме красивый полушубок, деду новую шубу и много чего по мелочи. Денег не было, и расчет шел по бартеру, в основном зерном.

Когда пришли немцы, то в деревне осталось много беженцев, которые не успели уйти. Они заняли клуб и пустые дома, из которых ушли наши жители на восток. Конечно, у них пропитания не было, но они помогали другим по хозяйству и этим зарабатывали на жизнь. Беженцы жили у нас до конца войны, и все-таки в конце сороковых все уехали на свою родину, это Западная Белоруссия и Украина. Жили, конечно, не то чтобы хорошо, но особенно сильно не голодали, даже беженцы.

Первую зиму они прожили в землянках, а в следующее лето построили там деревню, где и прожили всю жизнь. Когда он после войны в 47 году приехал один на родину, к нам в гости, и посмотрел, как мы живем, сказал: «Спасибо товарищу Сталину, что он сослал нас в Сибирь». Сосланные люди были кулаки, а это самые трудолюбивые люди.

У моей мамы был родной дядя Гриша, самый старший, и две сестры, старшая тетя Аня и младшая тетя Надя. Во времена НЭПа вся семья Большаковых сумела купить маленькую мельницу в деревне Козловичи. На этой мельнице мололи муку. В тридцатые годы дядю Гришу раскулачили. Отобрали мельницу, а его с женой и двумя детьми сослали на Урал. Как он потом рассказывал, привезли их в лес в районе Кочконора, вывели из вагонов, поезд ушел, а они остались. Первую зиму они прожили в землянках, а в следующее лето построили там деревню, где и прожили всю жизнь. Когда он после войны, в 47 году, приехал один на родину, к нам в гости, и посмотрел, как мы живем, сказал: «Спасибо товарищу Сталину, что он сослал нас в Сибирь». Сосланные люди были кулаки, а это самые трудолюбивые люди.

Во время войны деревенские организовали бригады строителей. Строители уходили в тайгу и там добывали золото и платину. Там им простили все грехи и за сданное золото хорошо платили. Продукты были все, а также купить можно было любые вещи. Потом дядя Гриша приезжал к нам в деревню много раз, в Кочконоре у него родились еще две дочки.

Две мамины сестры жили до войны в Петродворце, и обе работали кондукторами в местном автобусном парке.

В сентябре месяце 41 года немцы выбросили десант между Стрельной и Петродворцом. Они оккупировали Петродворец. Тетя Аня на автобусе уехала в Ленинград, а обратно вернуться не смогла, дорога была перерезана. В Ленинграде их автобус отдали в медсанбат, а тетя Аня стала санитаркой. До 44 года она была при госпитале в воинской части и погибла в 44 году. При отступлении немцы минировали все крупные сооружения. Когда приходили наши части, то эти сооружения использовали для своих нужд. Так они использовали в Эстонии большое сельскохозяйственное здание под госпиталь. Примерно через неделю, ночью, над этим зданием пролетел немецкий самолет. Он дал сигнал по радио, и все это сооружение взлетело на воздух. Тетю Аню придавило бревнами, и она погибла. У нее остались дочь Соня 14 лет и сын Коля 12 лет.

Выгрузив из вагона, немцы построили их в отряд и стали отбирать мальчиков. Тетя Надя не растерялась и переодела Колю в Сонину одежду. Так как девочек не брали, то Коля остался цел.

Когда немцы пришли в Петродворец, то все мирное население собрали южнее Петродворца. Жили они там целый месяц в железнодорожной будке. Тетя Надя, Соня и Коля. Через месяц их погрузили в вагоны и привезли в Латвию, недалеко от Пскова. Выгрузив из вагона, построили в отряд и стали отбирать мальчиков. Тетя Надя не растерялась и переодела Колю в Сонину одежду. Так как девочек не брали, то Коля остался цел. После этого их расселили по хуторам к латышам в дома и дали справки, что они беженцы. Благодаря этим справкам они двинулись в путь к нашему дому. Расстояние в 500 километров они прошли за полмесяца, и где-то в ноябре, на большую радость деда и бабушки, они пришли к нам. Так наша семья стала составлять девять человек.

В сентябре 41 года открыли школу, и деревенская детвора в возрасте до четвертого класса пошла учиться. Учились в школе по советским учебникам, так как других не было. В школе ввели Закон Божий и раз в неделю из Опок, где была действующая церковь, приезжал батюшка и читал проповеди. В сентябре и октябре по ночам в деревню приходили солдаты нашей армии. Они тихонько ночью стучали в окно и просились переночевать и поесть. Их, конечно, пускали. Кормили, и они оставались ночевать. Они шли группами и по одному, с оружием и без. Обычно их прятали в банях или в гумнах, на окраине деревни, чтобы в случае прихода немцев они могли уйти. К нам тоже приходили солдаты, и дед их прятал в бане. Они день отдыхали, а в ночь уходили. Шли они, в основном, на станцию Батецкая, многие шли босиком и, чем могли, им помогали.

Только один раз получился прокол. Два наших солдата рано утром зашли в гумно. Они там легли спать. Одна женщина видела. Днем по деревне ехали два немца на мотоцикле. Эта женщина остановила их и сказала, что в гумне находятся два партизана. Немцы сначала не хотели туда идти, но женщина настояла. Они развернули мотоцикл и поехали к гумну. Солдаты наши, видимо, со сна растерялись. Вероятно, патронов у них не было, они выскочили из гумна и побежали по ржаному полю в сторону леса. Немец снял винтовку, передернул затвор, встал на правое колено, левый локоть поставил на левое колено и выстрелил. Он с двух выстрелов убил обоих. Эту женщину немцы потом наградили, а когда пришли наши в 44 году, ее забрали сразу, и больше мы ее не видели. Ночью один наш колхозник отвез тела на лошади в лес и там в бору их похоронили. Потом, когда я ходил с первого по четвертый класс в нашу школу, мы ко Дню Победы ходили, украшали эту могилку.

Немцы. Лжепартизаны. Листовки

Пришла зима 41–42 года, начал выпадать снег, и ударили очень сильные морозы. До нас стали доходить слухи, что в Ленинграде очень сильный голод. Немцы дали распоряжение чистить дорогу Псков – Новгород. Движение по ней было большое. Наш участок, примерно 5 километров, территория нашего колхоза, разделили на количество дворов. Нам достался участок за деревней метров 50 и участок в деревне. Всю зиму мы должны были содержать свой участок в чистоте, иначе, как гласит приказ, – расстрел. Правда, до расстрела дело не дошло ни разу, но все приказы заканчивались этими словами.

У нас в середине деревни стоял пустой скотный двор. Он пустовал, так как колхозных коров не было. Немцы облюбовали его под склад. До Порхова из Германии боеприпасы шли в вагонах, а из Порхова до Новгорода их возили на лошадях и машинах. Из Порхова до нас боеприпасы возили на лошадях и разгружали в этот скотный двор. Телеги были большие и на резиновом ходу. В зависимости от веса, запрягались четыре, шесть, восемь лошадей. Если были снаряды, то восемь лошадей, а если амуниция или продукты, то четыре или шесть лошадей.

Морозы в январе 42 года стояли сильные. На этих немцев-кучеров было жалко смотреть, они были обуты в сапоги, на голове – пилотка и в шинели. Слово «кольт» [10] не сходило с губ. Они все время прыгали и махали руками: «Кольт, кольт!» Утром они выезжали из Порхова и 35 километров ехали часа четыре. Разгружались и ехали обратно. Потом, ближе к весне, на машинах увозили это все в Новгород. Там была линия фронта, а у нас прифронтовой тыл.

В феврале 42 года в один из дней к нам пришел староста. Он сказал деду, что к нам в деревню в воскресенье приедет большое немецкое начальство. В деревне, кроме деда, охотников не осталось, все на фронте. И поэтому дед должен сходить с ними на охоту. Дед все приготовил для охоты, сходил, поставил флажки в лесу. Рано утром к нам во двор приехала шикарная легковая машина. Из нее вышли три больших чина. Они были тепло одеты: в белые полушубки, валенки. Погода стояла очень холодная, но солнечная. Они встали на лыжи и во главе с дедом пошли на охоту. Водитель этого лимузина, укутав моторный отсек ватным одеялом, остался в нашем доме. Через каждые полчаса он ходил прогревать машину. Мать по выходным ставила на стол швейную машинку и чинила наше детское бельишко. Немец сел рядом, и они «разговорились». Немец немножко говорил по-русски. Он показывал фото жены, родителей, двух дочерей. Был он из богатой семьи. Войны, конечно, он не хотел и говорил, что нужно Гитлера и Сталина посадить в одну клетку, и пусть они там воюют. Кто победит – того и победа. Потом, когда ходил к машине, брал и меня с собой и сажал на пассажирское сиденье рядом с собой. На левом переднем крыле были прикреплены лыжи. Он один раз даже снял их и предложил мне покататься. Увидев шестилетнего ребенка на двухметровых лыжах, рассмеялся и положил их на место. Вечером они вернулись с охоты и уехали в Порхов. Вечером дед восторгался их ружьями. У нас была собака, сибирская лайка. С этой собакой они и ходили на охоту. Пес был молодой. Звали его Тузик. Он так понравился немцам, что они приехали через неделю и купили его у деда. Нам было очень жаль Тузика, но успокаивало то, что у нас была еще одна охотничья собака – Дунай, с ней охотился наш отец.

Летом 42 года жизнь протекала спокойно. Работали очень много и усердно. Дед был хороший и опытный хозяйственник. Он сеял много гороха и овса. Всю последующую зиму мы ели овсяную и гороховую кашу. Даже нас, детей, дед заставлял работать. Так я в шесть лет возил навоз. Дед дома, со двора, грузил навоз в телегу, потом сажал меня на телегу, давал в руки вожжи, и я ехал в поле. В поле меня встречала мать, выгружала и разбрасывала навоз по полю, и я ехал домой к деду. Осенью так же во время уборки мы помогали убирать урожай.

Немец немножко говорил по-русски. Он показывал фото жены, родителей, двух дочерей. Был он из богатой семьи. Войны, конечно, он не хотел и говорил, что нужно Гитлера и Сталина посадить в одну клетку, и пусть они там воюют. Кто победит – того и победа.

Где-то в поле, в дождливый день, под вечер, к нам в деревню приехал отряд немцев со стороны Новгорода. Они остановились в деревне. Немцы стали ходить по домам, приказали в каждом доме освободить по одной комнате и стали расселяться по домам. К нам в дом пришли часов в девять вечера. С фонариком обошли и проверили весь дом. Мы, три брата и двоюродный Коля, уже спали на сеновале. Немец осветил нас фонариком, сказал «гут» и удалился. К нам поселили на постой трех немцев. Они заняли комнату, а Соня, мама и тетя Надя перешли спать в рядом стоящий амбар, где до этого спал один дед. Амбар летом был пустой, там навели порядок, поставили кровати и стали жить. В доме осталась одна бабушка, она спала на печке и готовила нам пищу.

В общем, в нашу деревню приехало на отдых с фронта воинское подразделение. Вероятно, это был минометный батальон, потому что из вооружения были одни минометы. Обосновались они основательно. Для машин вырыли укрытия, для минометов в берегу реки Шелонь – огневые точки. В середине деревни в одном из дворов поставили кухню. Погода наладилась, и немецкие солдаты стали отдыхать. Они купались, загорали. В нашем доме расположились сапожная и портновская мастерские. Приходили немцы и приносили обувь и одежду в ремонт. Все немцы были молодые. По вечерам они устраивали танцы под аккордеон. За деревней на лугу поставили футбольные ворота и почти каждый вечер играли в футбол. Мы, дети, целыми днями пропадали на речке. Иногда прямо на наш пляж на машине приезжали немцы. Они загоняли машину в реку и просили помыть снизу. Давали нам щетки, и мы мыли ходовую часть. Когда машина была вымыта, водитель всегда нас за работу угощал. Самым маленьким, вроде меня, он давал пакетик с сухим лимонадом, а ребятам постарше по сигарете. Вечером, в восемь часов, они делали развод на караул. Выстраивалось подразделение, которое заступало в караул, им зачитывался приказ, потом играл оркестр марш, и они проходили строем. Комендантского часа у нас не было. Часовые ночью ходили по двое. Они ходили в мае в халатах и в москитных сетках. Партизан в 42-м году еще не было. Было довольно тихо. Вдоль деревни, на околице, стояли гумна. На чердаках немцы поставили стереотрубы и вели наблюдение круглые сутки. Один раз в хорошую погоду несколько девушек сушили сено. Зашел разговор о том, видят ли их немцы или нет. Расстояние до деревни километра два. В том месте уже поля кончились, и начинался лес. Несколько девчонок пошли в кусты по малой нужде. Моя тетя Надя повернулась к деревне спиной и похлопала себя по мягкому месту. Через некоторое время пошли на очередные танцы, те молодые немцы смеялись и говорили: «Ах, Надя, Надя!» Вот такое было наблюдение.

Немцы даже устроили один раз учения. Минометы стояли у них на боевых точках. Они запретили в этот день пасти скот и выходить из деревни на сельхозработы. Поставили километра за 2 мишени: белые щиты 2 на 2 метра – и стреляли из минометов. Они уехали через месяца полтора так же неожиданно, как и приехали, вероятно по тревоге.

Детей в деревне у нас было много. Да еще много было беженцев. Однажды, после ухода немцев, один мальчик из беженцев собрал компанию из своих ребят да плюс еще деревенских и решили пойти в поле за земляникой. Время было часов 13–14 дня. Пока они шли по деревне, многих ребят позвали домой обедать, так что компания осталось маленькая. Они пошли собирать землянику и нашли большой снаряд. Старшему было лет 12, он сказал, что умеет разряжать снаряды, и стал бить по головке камнем. Рядом с ним стоял его младший брат. Остальные ребята убежали, сказав, что снаряд трогать нельзя. Только они убежали до канавы и спрятались в ней, раздался взрыв. Потом родители этих двух братьев по полю собирали несколько кусочков тел мальчиков. Хоронили их в маленьком гробике: все что собрали. Это были первые смерти в нашей деревне.

В 41 году тоже были убиты наши солдаты при отступлении, но их не успели похоронить. Были убиты и немцы во время боя в 41 году. Так, около нашей школы возле дороги была могила с крестом. Как-то в августе 42 года пришла в деревню большая закрытая машина. Она доехала до этой могилы и остановилась. Из нее вышли двое немцев с автоматами, одна женщина в медицинской форме и трое наших военнопленных. Пленные взяли лопату и стали разрывать могилу. Там лежали 3 немецких трупа. Они были завернуты в плащ-палатки. Женщина развернула палатки, достала жетоны, которые были у нее на шее. Жетон представлял круг из алюминия с двумя одинаковыми номерами. Посреди жетона шла линия разлома. Она отломала половинку жетона на каждом трупе, а вторая половинка так и осталась на цепочке на трупе. Потом их погрузили на машину и увезли. В сорок втором они еще разрывали могилы и отправляли своих солдат на родину, а в последующие годы зарывать мертвых немцев приходилось жителям нашей деревни.

Осень 42 года прошла без особых больших событий. Все население старалось убрать урожай и запасти больше пропитания на предстоящую зиму. Осенью сорок второго немцы стали брать молодежь на работы. Так в сентябре забрали тетю Надю и еще несколько девушек. Их привозили под Старую Руссу, и они там работали до нового 43 года на лесозаготовках. Отпустили их домой на Рождество католическое. Немцы этот праздник отмечали очень широко. Даже тетя Надя принесла оттуда литровую бутылку рыбьего жиру, который впоследствии нам с Сашей споили.

Зима 42–43 года была не очень холодная, по сравнению с 41 годом, но зато очень снежная. Соответственно, приходилось много работать по очистке снега на дороге. Стали появляться слухи о партизанах, немцы очень боялись партизан и приказали вдоль дороги, которая шла лесом до соседней деревни, выпилить весь лес на сто метров. Вся дорога была очищена до самого Новгорода. Сразу после Нового года к нам ночью постучали. Дед вышел, открыл дверь, и в дом вошли два человека. Они представились партизанами. Были они чисто одеты и не обросшие, без бород. На улице еще было несколько человек. Они ничего не просили, а стали действовать как грабители. Выкидывали все из шкафа, забрали женское белье моей матери, вещи тети

Нади, потом залезли в подвал. Там стояли ульи с пчелами. Дед держал несколько ульев с пчелами и на зиму убрал их в подвал. Разорив ульи, взяв несколько рамок с медом, они ушли. Мы сразу поняли, что это не партизаны. Партизаны были все обросшие, с бородами, все худые и, в первую очередь, просили есть, а эти начали грабить женское белье. Потом мы узнали, что немцы специально создавали такие отряды из уголовников и всякого отребья, пускали их по деревням грабить население, выдавая себя за партизан. Сами немцы писали всякие приказы, в которых говорилось: «Кто из населения заметит появление партизан, должен немедленно сообщить об этом немецкому командованию, иначе расстрел».

Потом мы узнали, что немцы специально создавали такие отряды из уголовников и всякого отребья, пускали их по деревням грабить население, чтобы они при этом выдавали себя за партизан.

Так для нас начался 43 год, самый тяжелый и самый кровавый. Зиму мы прожили довольно спокойно. Немцы по-прежнему у нас в деревне постоянно не находились, и поэтому население жило своим чередом. Весной обработали землю, что могли, посадили и посеяли. Что делалось в мире – мы не знали. Кое-какие слухи до нас доходили, но этого было мало. Немцы в 43 году стали совершенно другими, по сравнению с 41 годом. Они уже не так играли на губных гармошках, были более молчаливые и серьезные, не хохотали, как в 41-м.

Однажды в феврале или начале марта мы на дороге играли в шалыгу – такая игра, вроде хоккея. Устав от игры, мы сели на перила моста через ручей. У всех в руках были клюшки. Вдруг с запада над дорогой вылетел самолет. Время было к вечеру, и летел он сравнительно высоко. Ребята, смеясь, подняли клюшки и стали целиться в самолет. Он улетел, а мы продолжали сидеть. Вдруг с восточной стороны раздался рев самолета, он летел над деревней очень низко и стрелял из пулемета. Мы, как воробьи, в момент слетели под мост. В это время к мосту подъезжала повозка, мужик торговал рыбой и снетками. Когда самолет улетел и стало тихо, мы вышли из-под моста и увидели, что с неба падают листовки. Повозка стояла возле моста, лошадь лежала на дороге. Оказалось, что самолет попал одной пулей в левую заднюю ногу лошади. Тут собрался народ, рану перевязали, лошадь подняли.

Кость в ноге была цела, и мужик на следующий день потихоньку уехал дальше. Оказалось, что самолет разбрасывал листовки, заметил, что на него нацелились клюшками, принял нас за партизан, развернулся и дал очередь. Больше мы так не шутили. В листовках был призыв не помогать партизанам, а кто будет этим заниматься, тому смерть.

Партизанское движение

В начале лета 43 года иногда по воскресеньям в деревню стали наведываться немцы. Они приезжали за молодежью. Ребят и девчонок в возрасте 14–15 лет они забирали и увозили в Германию. В этот день, когда началась облава, вся молодежь уходила в лес, шли на дальние от деревни сельхозработы. У многих были оборудованы места, где можно было спрятаться, если вдруг немцы приходили неожиданно. Стало ходить много слухов о партизанах. Кое-где вспыхивали перестрелки, что-то где-то взрывали. Однажды в июле месяце к нам в деревню из леса пришли три партизана. Они были одеты во все кожаное, на фуражках звездочки, полевые сумки, пистолеты на ремне. Они пришли в центр деревни и, где обычно, на пяточке около часовни, велели собирать народ. Собралось народу немного, в основном наш брат, дети да старики. Один из них сделал что-то вроде доклада. Рассказал о победах нашей армии, о положении на фронте, о положении в Ленинграде и сказал, что они настоящие партизаны. Рассказал о тех партизанах, которые нас грабили в 42 году. Сказал, что скоро тут будут бои, чтобы мы прятали свое имущество, так как будут гореть постройки, потому что идет народная партизанская война, и чтобы мы всячески помогали партизанам и едой, и одеждой. С этим они и ушли обратно в лес. Как потом рассказывал один старичок, в это время он ходил в лес за грибами и видел, что пришли в деревню трое, а в лесу ожидало их еще человек 30. Так в июле месяце 43 года в нашем краю зародилось партизанское движение.

И где-то в сентябре месяце в партизаны ушел мой двоюродный брат Николай Николаевич Екимов. Было ему 14 лет. В нашем районе была сформирована 10-я партизанская бригада, ближе к городу Сольцы действовала 5-я бригада. Коля попал во второй отряд 10-й бригады, где командиром отряда был бывший военный Журавлев. Попал он в отряд снабжения ездовым. Занимались они, в основном, добычей кормов для лошадей и продуктов питания для партизан. Иногда их посылали в разведку. Один раз попали в немецкую засаду. Они вдвоем с таким же мальчиком поехали в деревню узнать, есть ли там немцы или нет. Положили на сани целый воз сена и поехали, якобы купили сено и везут домой. Допросили их и, вероятно, поверили. Сено с саней скидывать не стали и отпустили. Если бы нашли винтовки, то мальчишек, конечно, расстреляли бы. Это все было в осенние месяцы 43 года. Партизаны, в основном, базировались в деревнях, которые находились в лесу, вдалеке от шоссе Псков – Новгород. В нашу деревню партизаны пришли где-то в ноябре месяце.

Станция Дно находилась за 25 километров от нашей деревни строго на юг, это по шоссе. Если считать по прямой, то получается 18 километров, это очень крупный железнодорожный узел. Для немцев эта железнодорожная ветка имела очень важное стратегическое значение. Через станцию Дно проходили все железнодорожные составы, питающие немецкую армию на ленинградском фронте. Вот, в основном, из-за этой станции в тылу у немцев развернулось такое сильное партизанское движение. Весь Дновский район был обложен партизанскими отрядами. Уже с сентября 43 года повсеместно шли стычки с немцами. Деревни горели каждую ночь. У партизан была главная задача – это железная дорога. Немцы в Дновском районе сосредоточили очень большие охранные силы.

Отряды СС

Появились и первые отряды СС. Еще немцы, отдыхая у нас в 42 году, говорили, что они такие же люди, как мы, и они нас не тронут. Но если придут солдаты СС в черной форме, то мы должны убегать в лес или прятаться куда угодно, только не попадаться им на глаза. Это нелюди. Они с детства приучены убивать. В основном, у них нет родителей. Они росли и воспитывались в детских домах. Там их учили только убивать.

Деревня Горушка находится от нас в семи километрах на восток, на том берегу Шелони, в Дновском районе. В октябре месяце там появились партизаны. Естественно, произошел бой, партизаны ушли. Немцы в отместку выгнали все население в поле и расстреляли. Там погибло, по-моему, 240 человек. Там сейчас поставили памятник. Я после войны рыбачил на Шелони и познакомился с одним из участников этого события. Он мне ровесник. Он рассказал, что, когда их в поле построили в строй, мать прижала его к себе под пальто и предупредила, чтобы он оттуда не вылезал. Когда мать, убитая, упала, он оказался под ней. Лежал там молча, не шевелясь. После расстрела они обложили трупы соломой, подожгли и ушли. Из этой кучи выползли всего шесть человек, это были дети, которых спасли матери. Там была и моя родня по линии отца. Это были люди – мастера по глиняному делу. Они по всей округе клали печи, камины и делали горшки.

Немцы, отдыхая у нас в 42 году, говорили, что они такие же люди, как мы, и они нас не тронут. Но если придут солдаты СС в черной форме, то мы должны убегать в лес или прятаться куда угодно, только не попадаться им на глаза. Это нелюди. Они с детства приучены убивать.

После этого слух разнесся быстро, и мы, малые и старые, четко знали, что если придут отряды СС, то нужно уходить в лес. Партизанские отряды росли как на дрожжах. Все молодые люди, которым в 41 году было по 14–15 лет, в 43-м должны были служить. Их брали в партизаны как по мобилизации. Много людей в 41 году оставалось в деревнях при отступлении нашей армии. Все эти заблудшие солдатики подлежали мобилизации. К октябрю месяцу 10-я бригада занимала уже весь Павский район. Партизаны отбирали у населения лошадей, а также овец, коз и коров. Так у нас взяли еще в сентябре коня. Звали его Персик. Он был рыжего цвета и какой-то маленькой породы. Позже я его видел, когда через нашу деревню проходил партизанский отряд. Персик тащил сани в упряжке. Снег еще не выпал и тащить сани по земле было, конечно, очень тяжело.

Начиная с конца сентября каждую ночь горела какая-нибудь деревня. Каждый день где-то был бой, а по ночам было видно зарево. Старушки крестились и говорили: «В Библии сказано, что придет Антихрист и загорится земля и небо».

Пришел сентябрь 43 года, мне исполнилось семь лет, и я пошел в первый класс. До 43-го наша начальная школа работала, и мой старший брат уже закончил два класса и пошел в третий. Учебников и бумаги не было. Нам в школе выдали такие большие тетради в виде блокнота. Состояла она из пластмассовых черных листов. Листы были разлинованы белыми линиями в клетку, в линейку и в косую линейку. К тетради прилагался карандаш с белым грифелем. Он хорошо писал на черном листе. Когда тетрадь была исписана, эти листы мыли влажной тряпкой и можно было начинать снова. Так, при помощи этой тетради и классной доски, мы постигали азы знаний. Проучились мы где-то около месяца, и в начале октября школу закрыли. В этот день ночью к нам в деревню пришел большой отряд партизан, они пробыли у нас до полудня и ушли на север от нашей деревни в более лесной район и глухие деревни. Туда немцы не совались.

В конце августа у нас в деревне заболела дедушкина сестра. Она была очень старая, вероятно старшая сестра деда, где-то ей было под восемьдесят. Она жила одна в своем доме на краю деревни. Моя мама каждый день ходила к ней и даже там ночевала. С каждым днем ей становилось все хуже, и ее решили взять в наш дом. Ее перевезли на телеге и положили в комнате на кровать. Температуру было не сбить, лекарств не было, и через неделю она умерла. Ее положили в гроб и оставили в доме на ночь. Обычно покойников, положив в гроб, отвозили в часовню, но, так как лошади у нас уже не было, ее решили оставить дома. Утром, когда встали, стало светло, и все увидели у нее на лице много, очень много крупных вшей. Мама взяла бумагу, намочила в керосине, вши прилипали к бумаге, и она бросила бумагу в печку. Дедушка сказал, что эти вши тифозные, и Мария Ивановна, оказывается, заболела тифом. Дедушка нам всем настрого запретил говорить об этом. Нужно было это сохранить в тайне, а то немцы очень боялись тифа. Если бы они узнали об этом, то могли сразу сжечь наш дом, а то и всю деревню. В этот же день мы похоронили Марию Ивановну.

Начиная с сентября месяца усилились налеты нашей авиации на станцию Дно. В хорошую погоду нам были хорошо видны эти налеты. Вечерами, после девяти часов, каждый день начинался этот концерт. Прилетали наши самолеты, начинали бомбить. Сразу вспыхивали прожектора. Они шарили по небу, находили и вели наши самолеты. Были хорошо видны разрывы снарядов в воздухе, цепочки трассирующих пуль. Если бомбы попадали, например, в цистерны с топливом, то кверху поднимался столб огня, и потом это горело до утра. Днем все тихо, а с 8–9 вечера это начиналось вновь, и так каждый день. Дед раскрыл крышу в амбаре. Крыши были покрыты соломой, и, для того чтобы они загорелись, достаточно было одного выстрела зажигательной пулей. Всю домашнюю утварь, ценные вещи и продукты питания: зерно, картофель – все закапывали в землю. Делалось это тайком, ночью, потому что полакомиться этим желающих было много. Так, к октябрю у нас в доме не было ничего лишнего, только самое необходимое. В начале ноября заболел дедушка. Я спал с ним в одной кровати. Он заболел также тифом. Однажды вечером я лег спать, а дедушка начал бредить, он сказал, что вот тут возле камня налимы трутся. Тетя Надя была рядом, спросила его: «А щук там нет?» Он ответил, что щук нет. Это были его последние слова. Меня переложили на другую кровать. Ночью я проснулся и увидел, как соседские старушки моют деда. Нас осталось в семье семь человек.

Начиная с сентября месяца усилились налеты нашей авиации на станцию Дно. В хорошую погоду нам были хорошо видны эти налеты. Вечерами, после девяти часов, каждый день начинался этот концерт. Прилетали наши самолеты, начинали бомбить. Сразу вспыхивали прожектора. Они шарили по небу, находили и вели наши самолеты. Были хорошо видны разрывы снарядов в воздухе, цепочки трассирующих пуль.

Когда вечером мы ложились спать, то бабушка все наши валенки клала в печь. Там они хорошо высыхали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.