8. Продолговатые черепа и широкие черепа

8. Продолговатые черепа и широкие черепа

Мы никогда не будем грубыми или бессердечными без необходимости. Мы, немцы, единственный народ на земле, хорошо относящийся к животным, будем хорошо относиться и к животным-людям.

Генрих Гиммлер

Гордость белого человека

С благородным арийцем – «Прометеем человечества», «знаменосцем человеческого прогресса» и «совершеннейшим образом Господа» мы уже встречались, листая страницы гитлеровской «Майн Кампф». Вспомним также, что гипотеза о существовании изначального арийского языка была выдвинута в начале XIX века, в период романтизма в литературе и идеализма в философии. Это открытие шло рука об руку с горячим интересом к индийской культуре и религии. Исходя из гипотезы о существовании языка, общего для большей части Европы и Азии, было сделано безосновательное заключение, что в древности существовал народ ариев, говоривший на этом языке и ставший родоначальником всех лучших человеческих племен, дошедших до нас.

Ученые занимались этими хитроумными интеллектуальными упражнениями в эпоху расцвета европейского колониализма. Белые люди проникали во все части света, встречая незначительное сопротивление со стороны других народов, которые, казалось, так не походили на них самих. Они чувствовали себя завоевателями по праву, с чистой совестью присваивая их собственность. Все делалось во имя превосходства их расы, их культуры и их истинного Бога. То, что сегодня называется расизмом, для западноевропейца того времени было обычной составляющей мировоззрения, основанной на якобы очевидном факте, что некоторые люди (с белой кожей) сильнее, умнее, изобретательнее и религиознее, чем другие люди (главным образом «цветные»). «То, что в работах Гобино, Дарвина, Геккеля, Бухнера, Вогта, Гумпловича… и других кажется нам сегодня чудовищно расистским, в то время было точкой зрения большинства, такой распространенной, что ни правым, ни левым не приходило в голову критиковать ее», – пишет Андре Пишо⁵⁹. И поэтому Дитрих Брондер прав, напоминая нам, что расизм как таковой «ведет свое происхождение вовсе не из Германии, его истоки – во Франции и в Англии». Лишь масштабы, которые он приобрел в Германии, привели в итоге «к таким чудовищным политическим последствиям»⁶⁰.

Для иллюстрации этой точки зрения приведем несколько высказываний того времени. В 1754 году шотландский философ Давид Юм был «склонен предполагать», что, вообще говоря, «все другие расы человеческих существ естественным образом стоят ниже белой расы». Другие расы так и не сумели создать развитого государства и не произвели заметных личностей ни в одной сфере деятельности. Однако даже среди самых варварских белых народов, например, у древних германцев, всегда можно найти что-то выдающееся. Это постоянное и стабильное различие между белыми и цветными «не могло бы существовать, если бы сама природа не провела такого изначального разделения рас». Немецкий профессор Кристофер Мейнерс писал, что только белые народы, в особенности кельты, «обладали истинной храбростью, любовью к свободе и другими страстями и добродетелями великих душ». Народы же «черные и уродливые» характеризуются прискорбным отсутствием добродетелей и наличием некоторых ужасающих грехов.

«Чем бы был мир без европейцев?» – вопрошал Иоганн Христиан Фабрициус, ученик шведского ботаника Линнея (1707—1778). Европеец призван самой судьбой владеть этим миром. Лишь он способен озарить его своим интеллектом и покорить своим бесстрашием, он является человеческим существом в истинном смысле этого слова, главой человеческого вида, другие же, низшие варвары, есть, фигурально выражаясь, лишь его эмбрион. Чарльз Уайт, хирург из Манчестера, придерживался сходной точки зрения, ибо писал в 1799 году: «Восходя по этой лестнице, мы, в конце концов, приходим к белому европейцу. Он отстоит далее всех от животного творения и потому по праву может быть назван красивейшим творением человеческого рода». Никто не осмелится усомниться в превосходстве его интеллектуальных сил. И где, как не в европейце, можно найти голову такой совершенной формы, такой большой мозг, такую благородную осанку и величественную походку? «И где еще в мире можно увидеть этот изысканный румянец, разливающийся по лицу европейских женщин, привлекающих взоры скромностью и тонкостью своих чувств?»⁶¹

Европа правила миром, видела все со своей точки зрения и поступала так, как свойственно властителям. Ее история – мерило истории других народов. Ее научные и культурные богатства – а их немало – нужно постепенно и осторожно прививать другим. Экономическая эксплуатация – это лишь законное вознаграждение ее усилий. Ее Бог – это Бог истинный, а идолы язычников должны быть низвергнуты. Для того чтобы этот «евроцентризм» оказался под подозрением, чтобы весь остальной мир очнулся от временной спячки и вновь принялся отстаивать свои ценности и права, вновь стал хозяином своих ресурсов и культурного наследия, потребовалось очень долгое время. И этот процесс все еще продолжается.

Арийский миф был лишь одним из многих следствий евроцентристского взгляда на мир. Вскоре у темнокожих идолопоклонников индусов и некультурных иранцев отобрали право быть колыбелью арийцев – родина ариев последовательно смещалась к Южной, Центральной и, наконец, Северной Европе. «Матерью народов» стал север Германии и юг Швеции. Естественно, никто не имел представления о том, что происходило в этих областях даже за двести-триста лет до нашей эры. И поэтому всевозможным домыслам о происхождении арийцев от гиперборейцев, от выходцев из Туле или Атлантиды не мешало ничто.

Нацистская мифология была лишь экстремальной формой европейских мифов, питавшихся чувством превосходства белого человека. Некоторые крайности этих мифов сглаживались христианской верой, христианской моралью и идеалами Просвещения. Но романтическая и фолькистская Германия для возобновления жизненных сил обратилась к дохристианскому прошлому, к своим истокам и к силам своих старых богов. Она мечтала стать народом-господином (Herrenmenschen) в полном смысле этого слова. Когда при Гитлере ей показалось, что она достигла необходимой военной мощи, она попыталась претворить эти мечты в жизнь.

Социальный дарвинизм

Дарвиновская теория эволюции вошла в общественное сознание с появлением в 1859 году книги Дарвина «Происхождение видов посредством естественного отбора». Расистские мыслители тут же сообразили, что с ее помощью можно подвести научную базу под их идеи. Из революционного дарвиновского подхода к природе следует, например, в применении к человеку, что жизнь – это постоянная борьба за существование, в которой побеждает и выживает самый приспособленный (самый сильный, самый умный). Этот высший статус постоянно подвергается проверке, он должен защищаться от постоянных атак. Если хорошо вдуматься, дарвинизм провозглашал природу ареной не столько Жизни, сколько Смерти. Согласно одному французскому биологу, «жизнь – это сумма функций, противостоящих смерти».

Однако расовый эгоизм того времени считал дарвинизм решительным, мужественным, почти аристократическим взглядом на жизнь. «Чтобы понять эту одержимость войной в дарвинистской социологии, необходимо осознавать, до какой степени дарвинизм влиял на биологию конца XIX века и как именно это влияние осуществлялось»⁶². Как указывает Поляков, «еще в 1899 году Макс Нордо заметил, что дарвинизм становится главным авторитетом для милитаристов всех европейских стран: «С распространением теории эволюции появилась возможность прикрыть свое природное варварство именем Дарвина и спустить с цепи свои кровожадные инстинкты – ведь они находятся в соответствии с последним словом науки»… Евангелие силы проповедовалось, прежде всего, в имперской Германии и англосаксонских странах. В последних оно с легкостью сочеталось с германо-арийской идеей, также известной под названием “теория тевтонских истоков”»⁶³. Действительно, некоторые биологи, необязательно англо-саксонского происхождения, ставили британцев рядом с германцами, а порой и выше их, на самую верхушку родового дерева человечества.

Дарвинизм, естественно, считался солидной научной теорией – однако он ею не являлся. Андре Пишо, французский эпистемолог и историк научных идей, в своем эссе «Чистое общество – от Дарвина к Гитлеру» показал, что дарвиновская теория – пусть и основанная на наблюдениях – в действительности не имела научного статуса. Он утверждает, что рассуждения, приводимые в ее поддержку, были заимствованы Дарвином у британских экономистов и социологов, главным образом у Адама Смита, Томаса Мальтуса и Франсуа Гальтона. О том, как именно эволюционируют виды – а в основе этого лежат механизмы происходящих в клетке изменений и мутаций, – Дарвин просто не имел никакого представления.

«Его “Происхождение видов” датируется 1859 годом. Для того чтобы оформиться в качестве научной теории, дарвинизму потребуется еще пятьдесят лет. Его основные положения были сформулированы лишь в 1900—1915 годах, вслед за переоткрытием законов Менделя и началом развития генетики. До 1900 года дарвинизм, не имевший ни сколько-нибудь серьезной теории наследственности, ни теории изменчивости (мутации считались редкими пертурбациями, не имеющими особой важности), был плохо согласующейся с фактами и весьма расплывчатой гипотезой. Единственным пунктом, по которому не было особых споров, являлся естественный отбор… Между 1900 и 1915 годами постепенно развивается генетика… которая хорошо соответствует дарвинизму… Благодаря этому дарвинизм приобрел несколько более научный и убедительный статус. Именно в этой форме, которая в конечном счете обязана лично Дарвину очень немногим, он и дошел до нашего времени»⁶⁴.

Как бы то ни было, в Европе дарвинизм был принят «на ура». «Немедленно явилась мысль применить эту теорию к обществу и политике». «Лишь только “Происхождение видов” вышло из печати, проницательные мыслители поняли, что влияние этих идей не ограничится новым пониманием истории и эволюции человеческих обществ, даже сами основы морали и политики не смогут уже оставаться прежними… Дарвин, сформулировав принципы борьбы за существование и естественного отбора, не только революционизировал биологию и натурфилософию, он преобразовал саму науку о государстве. Владение этими принципами давало возможность уяснить законы жизни и смерти наций, законы, которые до тех пор не давались философам», – писал Вашер де Ляпуж⁶⁵. Применение дарвинизма к обществу и политике – хотя сам Дарвин, возможно, и не согласился бы с таким использованием своей теории – называется социальным дарвинизмом.

Согласно социальному дарвинизму, человек – уже не творение Божье: он принадлежал и принадлежит животному царству и является результатом долгой эволюции. Человек – это животное, хотя и высшего типа. В 1751 году Линней первым дал описание трех царств природы: минерального, растительного и животного. Он поместил человека в царство животных, в отряд приматов, вместе с человекообразными обезьянами. Эта идея шокировала общество того времени, все еще пропитанное христианством. Некоторые биологи предлагали ввести четвертое царство специально для человека. В 1809 году Ламарк (а вовсе не Дарвин), идя по пути, указанному Линнеем, заявил о том, что человек произошел от обезьяны. Сам же Дарвин, шокированный логическими следствиями своей системы, ничего не писал по этому вопросу вплоть до 1871 года, когда вышла его работа «Происхождение человека». К тому времени происхождение человека от животных уже давно было логически выведено из его предыдущих тезисов и стало для широкой публики чем-то само собой разумеющимся.

Борьба уже не отдельных индивидов, но групп людей – племен, классов, рас, наций – стала теперь «научно обоснованным» и доказанным феноменом. Его было легко принять хотя бы потому, что история едва ли могла предложить что-либо взамен. Подобно тому как отдельный, лучше приспособленный индивид побеждает слабейшего, так и более сильная группа людей может и должна победить группу более слабую. Этот «закон природы» применим где угодно, и не следовать ему – например, из сострадания позволяя слабейшим выживать и даже размножаться – это все равно, что пытаться противостоять изначальному порядку природы, неважно, установлен он Богом или нет. (Поэтому заниматься евгеникой и, в итоге, устранять предположительно вредных людей, например евреев, – значит следовать логике природы.) Из этих положений, в частности, следует, что посредством эволюции человек никогда не сможет выйти за пределы человека-животного и возвыситься над своими животными характеристиками. В материалистическую эпоху социальный дарвинизм взял верх – какими бы шаткими ни были его научные основы. Он еще здравствует в некоторых своих разновидностях, таких, например, как социобиология. Даже новейшие философы и социологи чувствуют соблазн растворить индивидуум в массе, утверждая, что личность – это всего лишь клетка социального организма.

«В гитлеровской “Майн Кампф” расизм и дарвинизм вступили в симбиоз», – пишет Христиан Центнер⁶⁶. Теперь нам хорошо известны некоторые источники книги Гитлера. Мы также знаем, что в нацистской Германии она стала евангелием истины и, посредством политической пропаганды, через систему образования и средства массовой информации формировала стиль мышления миллионов. Более того, лежащий в ее основе социальный дарвинизм нашел живой отклик в немецкой мысли того времени.

Нижеследующие цитаты из Гитлера говорят сами за себя. Он пишет в «Майн Кампф»: «Нет сомнений, этот мир однажды станет ужасающей сценой войн за существование внутри самого человечества. В итоге победит лишь инстинкт самосохранения. Перед его всепожирающим пламенем так называемый гуманизм, в действительности являющийся смесью трусливой робости и самообмана, растает, как снег под лучами мартовского солнца. Человек достиг величия в постоянной борьбе. Постоянный мир приведет его к упадку»⁶⁷. В мае 1942 года Гитлер произнес речь перед 10 тысячами молодых лейтенантов, «его военных наследников» (Генри Пикер приводит ее в конце «Застольных бесед Гитлера»). Он говорит здесь: «Полное глубокого смысла высказывание одного великого философа войны [Клаузевица] гласит, что борьба, то есть война, является породителем всего. И тот, кто наблюдает природу, кто способен видеть вещи такими, как они есть, обнаружит, что это высказывание применимо ко всем живым существам и ко всему происходящему не только на земле, но и далеко за ее пределами. Словно вся вселенная подвластна лишь этому закону: постоянно происходит отбор, в результате чего торжествует более сильный, а слабый погибает. Поэтому некоторые говорят, что природа жестока и безжалостна. Другие же понимают, что природа, поступая так, лишь следует железному логическому закону». Этот урок был хорошо усвоен Гитлером. В одном из своих ночных монологов он сформулирует его немного по-другому: «Нечего жалеть людей, осужденных провидением на гибель… Ни в коем случае нельзя жалеть того, кто лишен необходимой в жизни стойкости»⁶⁸.

«Жизнь жестока, – размышлял Гитлер глубокой ночью в своей восточной штаб-квартире. – Явиться, существовать, уйти из жизни: всегда и везде это означает убивать. Рожденное должно умереть, от болезни, несчастного случая или войны – разницы нет. Однако те, кто пали в войне, могут утешаться тем, что принесли жертву во имя будущего своего народа». Его логика была проста: «Если меня упрекнут, что в развязанной мною войне погибло сто или двести тысяч, то я могу ответить: из-за того, что я сделал раньше, население Германии увеличилось более чем на полтора-два миллиона. И если я требую принести в жертву десять процентов, в итоге я даю им остающиеся девяносто. Я надеюсь, что через десять лет немцев в мире будет еще на 10—15 миллионов больше – мужчин, женщин, неважно. Я создаю необходимые жизненные условия»⁶⁹. «Война – это самое обычное, самое естественное. Война есть всегда и везде. Ей нет начала, и мир не наступит вовеки. Война – это жизнь. Война есть в любом состязании, война – это изначальное состояние», – сказал Гитлер Герману Раушнингу и добавил: «Природа жестока – поэтому жестокость позволена и нам»⁷⁰.

И все же Гитлер не верил в теорию эволюции Дарвина. В хитросплетениях его ума уживались самые противоречивые и абсурдные идеи (то же самое наблюдается и в идеологии под названием «нацизм») – он принимал практические следствия, выводимые популяризаторами Дарвина из дарвинизма, отвергая саму эту теорию. Ведь если Дарвин прав, и все люди произошли от общего предка, как тогда обосновать существование высших и низших рас? При этом сам Дарвин никогда не утверждал, что естественный отбор может привести к созданию высшей расы. Согласно Дарвину, масса живых существ более или менее однородна, и если кто-то лучше приспособлен к данным условиям, то это еще не значит, что он является лучшим в абсолютном смысле. Более того, теория Дарвина применима лишь к индивидуумам, он никогда не пытался приложить ее к социальным организмам; такое применение, в сущности, является искажением исходной теории.

В 1942 году, пролистав книгу о происхождении человеческих рас, Гитлер скажет: «Кто дал нам право усомниться в том, что человек был таким, каким мы видим его сегодня, с начала времен? Да, изучение природы показывает, что в растительном и животном царствах происходят изменения, но нигде вид не делает таких прыжков, какой был бы необходим для появления современного человека из обезьяноподобного предка»⁷¹. Его вполне удовлетворяли объяснения, данные в эксцентричной «теории мирового льда» Ганса Гёрбигера. Тот считал, что вселенная является результатом борьбы огня и льда, что солнечная система порождена взрывом некоего большого космического тела, а геологические эпохи объясняются последовательными столкновениями нашей Земли с луноподобными объектами.

Трейчке, Фрич, Геккель

Как следовало ожидать, самомнение германцев достигало пика тогда, когда ход событий возносил их на вершину успеха. История знает два таких случая: при образовании Германского государства в 1871 году и в период ускоренного развития немецкой экономики во времена Вильгельма перед Первой мировой войной.

Выдающимся националистом, представляющим первый период, являлся герр профессор Генрих фон Трейчке (1834—1896). «Он активно действовал и до объединения Германии, но особенно явственно его влияние проявляется в последние декады столетия… Стоя перед битком набитой аудиторией, Трейчке провозглашал свою глубокую веру в моральную силу германцев и в Народ (Volk). Воинственная нота проходила через все его лекции [в Берлинском университете], он словно хотел совершить подвиги, которые из-за глухоты ему не было дано свершить на полях сражений»⁷².

«Карьера Генриха фон Трейчке отражает рост реакции и расизма в университетской среде», – пишет Джон Вайсс. «Он был любимцем прусской элиты. Кайзер лично назначил его королевским историографом, и без его знаменитой “Немецкой истории XIX века” [в пяти томах, не закончена] не мог обойтись ни один зажиточный дом… Идол немецких студенческих союзов, Трейчке давал профессорское благословение предрассудкам правящего класса. В течение двадцати лет его аудитории заполнялись членами правительства и военными самого высокого ранга, его классы были забиты их сыновьями и будущими учителями, которые, тогда как их сверстники во Франции изучали демократические добродетели, изучали добродетели самодержавия… Своим пронзительным голосом, который практически полная глухота огрубляла еще больше, разливаясь, как древнегреческий демагог, Трейчке превозносил империализм, поносил евреев, нападал на демократию и социализм. Гражданские, утверждал он, не имеют права вмешиваться в утверждение священного бюджета вооруженных сил. Нужно возблагодарить бога войны за то, что в те годы, когда Пруссия объединяла Германию, всеобщего избирательного права еще не было».

Именно здесь создавались и сплавлялись воедино составные элементы немецкого менталитета: прусский национализм и расизм, самовластие, милитаризм, уважение к существующей иерархической пирамиде, безусловное подчинение и чувство долга. Эти элементы подкрепляли националистические амбиции и милитаризм, которым был пропитан сам воздух, которым дышали немцы. Этот дух был настолько силен, что даже левые не смогли противостоять его влиянию в 1914-м, а потом еще раз в 1933-м. Именно он сделал невозможной демократическую республику – просто потому, что демократические принципы были ему непонятны и чужды. «Зачем давать право голоса читателям газет? Есть вопросы, которые под силу решать лишь избранным. Всеобщее среднее образование также вызывало недовольство. Но раз уж этого нельзя избежать, назначьте учителями отставных офицеров, они сумеют развить в душах учеников нужные ценности. Социализм для Трейчке был предательским заговором евреев, феминизм – незаконным отродьем еврейского социализма и еврейских женщин. Феминизм противоречит природе и угрожает патриархальной семье и воинской этике – истокам прусского величия. Как впоследствии будут утверждать нацисты, роль женщины состоит в том, чтобы рождать новых членов расы, заботиться о воинах и быть символом добрых чувств».

«Трейчке критиковал даже Бисмарка за то, что тот не объединил всех германцев в единую имперскую мировую державу (Weltmacht). Народу, наделенному силой завоевывать и поглощать более слабые государства, само небо предписывает делать это. “Смелые народы растут – трусливые погибают”. Трейчке мечтал о дне, когда немецкий флот пойдет вверх по Темзе, а германская армия оккупирует Лондон… Если Австрия и Россия начнут войну, Германия должна поддержать Австрию [что она и сделала в 1914-м, развязав Первую мировую], так как расовый долг требует, чтобы германцы правили “низшими” славянами. В политике все решает сила. Война объединяет нации и воспитывает героизм, тогда как мир уродует личность и приводит к власти пошлые силы коммерции. Дело не в том, что сильный всегда прав, сила и есть право. Трейчке говорил, как мог бы сказать позднее Гитлер: “История – это лишь вечная борьба одной расы с другой”». Джон Вайсс назвал герра профессора «хриплым рупором казармы».

«Огромная популярность грубых упрощений Трейчке – это пример того, как расистская идеология позволяла многим представителям высшего класса Германии сводить комплексные социальные и моральные различия к расовым. Позже они принимали всерьез разглагольствования тех, кто в разгар социальных катастроф проповедовал расовую революцию и войну. Идеи Трейчке были воскрешены правыми радикалами в 1920-х, и он стал одним из немногих писателей XIX века, чьи работы попали в официальный нацистский список книг для обязательного чтения. Цитаты из Трейчке были в тех брошюрах, которые выдавались солдатам рейха во время Второй мировой войны»⁷³.

Теодор Фрич – еще одна влиятельная фигура времен всплеска немецкого национализма в период правления Вильгельма. Он также действовал политическими средствами, но предпочитал тайные пути, поэтому мы уже встречались с ним на этих страницах: именно он основал Germanenorden. Так или иначе, немецкий расизм был практически идентичен антисемитизму – евреи были главным чужеродным телом. Их часто сравнивали с бактериями или вирусами, внедрившимися в живое тело Народа. Ту же роль приписывали и цыганам, но в сравнении с численностью, экономическим и культурным влиянием евреев, они не представляли особой важности.

Фрич, который, «вероятно, являлся самым значительным расистом и антисемитом до Гитлера», был очень способным и продуктивным организатором. Мы помним, что он основал периодическое издание «Der Hammer», что привело к созданию на местах обществ Молота, которые в 1908 году объединились в Reichshammerbund. Чтобы противостоять предполагаемым тайным еврейским махинациям, Фрич, в дополнение к Reichshammerbund, основал такой же тайный Germanenorden, ставший предшественником общества Туле.

Конечно, Трейчке и Фрич были не единственными расистами своего времени. Отклик, который они вызвали, показывает, что они являлись скорее симптомами, чем причинами этих умонастроений, которые нельзя назвать иначе, как «широко распространенными». Сознательными расистами были не только историки и литераторы: одним из самых мощных генераторов расизма в Германии до Первой мировой войны было общество Alldeutsche Verein или Пангерманский союз. Число его членов никогда не превышало четырех тысяч, однако пангерманцы были неким подобием масонов: лишь самые высокопоставленные и влиятельные люди могли вступить в их ряды. Историк Карл Лампрехт, советник канцлера Бетман-Гольвега, был пангерманцем. В это общество входил и знаменитый социолог Макс Вебер. Пангерманцами были Густав Штреземан, будущий министр иностранных дел, Людвиг Шеман, издатель работ Чемберлена, и множество банкиров, промышленников и политиков.

Зеботтендорф назвал Пангерманский союз «самым влиятельным фолькистским обществом предвоенного периода». Если бы он писал сегодня, возможно, он употребил бы термин «лобби». «На примере развития Пангерманского союза видно, как националистические, фолькистские и антисемитские круги объединяли свои усилия. Шло постепенное слияние расистского мышления с антисемитизмом, что находило выражение в националистической расистской политике» (Герман Гилбхард) ⁷⁴. Помимо того, что они были расистами безо всяких околичностей, пангерманцы стояли за объединение всех немцев в Великую Германскую империю или рейх, которому должны подчиниться все государства, находящиеся в сфере его влияния. «Военные цели» были их любимым детищем, усыновленным политической верхушкой и тандемом Людендорф—Гинденбург. Мы уже видели, что с подписанием Брестского мира эти цели были реализованы на востоке и едва не реализовались на западе, но тут военная фортуна повернулась к Германии спиной.

Еще одним пангерманцем был зоолог Эрнест Геккель (1834—1919). В наши дни его почти не знают за пределами Германии, но в свое время его работы переводились на множество языков и именно он учил немецкую нацию биологии. Тираж его книги Die Weltr?tsel, «Мировые загадки», за период с 1899 по 1933 год достиг 400 тысяч экземпляров. Геккель был одним из первых сторонников дарвинизма, который он популяризировал в своих работах. Он и сам был заметным ученым, причем разносторонним: помимо биологии и зоологии его исследования охватывали другие дисциплины. Основой его мировоззрения был некий мистический пантеизм, постулирующий единство органического и неорганического царств, управляемых едиными физическими законами. Это позволило ему провести ряд новаторских исследований в пограничной области между жизнью и неживой материей. Он первым предположил, что клетка играет важную роль в вопросах наследственности – однако тогда в распоряжении науки не было инструментов, которые позволили бы ему исследовать этот вопрос более детально.

К нашему повествованию непосредственное отношение имеют теории Геккеля о человеческих расах, а именно, о родственной связи человека и обезьян, а также об иерархической структуре, которая, как он предполагал, существует внутри вида Homo sapiens. «Научное обоснование» этих откровений Геккеля и подобных ему ученых, к которым, затаив дыхание, прислушивались непосвященные, ограничивалось главным образом культурными, политическими и расовыми предрассудками. «Критерии [расовой иерархии Геккеля] были самыми расплывчатыми. Они касались типа волос, цвета кожи, формы черепа и ряда других биологических характеристик [которые впоследствии использовали расистские исследователи из SS-Ahnenerbe]; применялись и другие критерии – интеллектуальные, лингвистические, социальные и т. п. Классификация Геккеля – это таксономическая фантазия»⁷⁵.

Геккель пришел к выводу, что человечество состоит из тридцати шести рас и делится на двенадцать видов. Он составил генеалогическое дерево человечества, в котором все эти расы и виды были представлены в иерархическом порядке. Удивительно, что Геккель при построении индогерманской генеалогии поместил англосаксов рядом с южными немцами (Hoch-Deutsche) – по уровню развития они оказались чуть выше, чем северные немцы и голландцы. Негритянские же племена едва ли чем-то отличались от «человеко-обезьян». Как и большинство его современников, Геккель считал, что «духовное» различие, разделявшее высших и низших людей, было большим, чем разница между низшими людьми и человекообразными обезьянами.

«Геккель и ему подобные столкнулись бы с серьезными трудностями, попробуй они объяснить, в чем именно состоит эволюционный уровень, в соответствии с которым они классифицируют расы. Но сам этот вопрос просто не приходил им в голову», – пишет Пишо. «В действительности, они строили иерархию цивилизаций и затем переводили эту иерархию в план биологии. Они считали, что цивилизация основана на наследственности, и первенство, присужденное Геккелем германцам и англосаксам, безусловно, базировалось на очевидном преимуществе в индустриальном развитии этих народов. Однако каким бы фантастическим ни был этот «эволюционный уровень», являвшийся критерием иерархического распределения рас, он прекрасно вписывался в контекст идеологии социального дарвинизма того времени – органически присущий ему расизм получал видимость научной обоснованности»⁷⁶.

Еще один сюрприз эволюционного дерева Геккеля состоит в том, что он, несмотря на то, что сам был убежденным пангерманцем, поместил семитов почти вровень с индо-германцами. Евреев ненавидели и боялись, но ими также тайно восхищались (в том числе и Гитлер) за их способность к выживанию, расовую чистоту и интеллект. Созданный христианством стереотип еврея был «вшит», впечатан в мышление людей. При жизни Геккеля эти привычки немецкого ума стали злобными и агрессивными – дело в том, что сам германский национализм озлобился и приобрел хищные повадки. Даже Трейчке одно время хотел дать евреям шанс влиться в нацию через обращение в христианство. Однако позже он стал воинствующим антисемитом и выдвинул лозунг: «Евреи – наша беда». Этому лозунгу суждена была долгая жизнь в следующих поколениях. По сравнению с ним, Эрнст Геккель держался умереннее.

Гобино и Вашер де Ляпуж

Одним из основателей современного расизма в Германии, впрочем, как и во всей Европе, является французский аристократ Жозеф де Гобино (1816—1882). Некоторые называют его «отцом расистской теории». Его слава зиждется главным образом на «Эссе о неравенстве человеческих рас». Эта фундаментальная работа вышла в четырех томах в 1853—1855 годах и десятилетиями оставалась незамеченной. «Лишь в 1894 году [то есть уже после смерти Гобино] была произведена серьезная попытка привить идеи Гобино в Германии», – пишет Джордж Моссе. «В этом году Людвиг Шеман основал общество Гобино, с тем чтобы отдать должное его имени и возродить его идеи в Германии и во Франции. Французское отделение не встретило достаточной поддержки и зачахло. Германское тоже не было особенно популярным, однако получило горячую поддержку кружка Рихарда Вагнера, куда входил Шеман. Кроме того, Шеман, будучи членом правления пангерманцев, добился того, что расовую теорию поддержала и эта влиятельная консервативная группа. В результате подтвердились его собственные слова: “Лишь Германия способна воспринять Гобино и его идеи”»⁷⁷.

Версия, предложенная Моссе, нуждается в корректировке. Гобино был высокообразованным человеком и много путешествовал. Согласно Козиме Вагнер, он был принят в кружке ее мужа, Рихарда Вагнера, и «энтузиазм», с которым композитор воспринял его идеи, возместил Гобино равнодушие широкой публики. «Именно благодаря Вагнеру идеи этого француза легли в основу будущего арийского государства. Однако вскоре многие забыли, что истинной причиной того, что Гобино, равно как и Чемберлен, добился известности, был именно хозяин Байрейта»⁷⁸. Иоахим Кёлер пишет, что общество Гобино, основанное Шеманом, родилось с благословения Козимы. Одним из ее друзей был Генрих Класс, председатель Пангерманского союза, куда входил и Шеман. Так разные нити вновь и вновь приводят нас к байрейтскому кружку, который, похоже, был самым активным тайным обществом, поддерживающим расизм и национализм, а также к богатым, влиятельным и вездесущим пангерманцам, которые, в свою очередь, поддерживали Germanenorden. Без поддержки этих трех силовых центров ничего значительного на расистско-нацоналистической германской сцене произойти не могло. Многим они руководили явно, например, капповским путчем, другое же осуществляли тайно: многочисленные секретные махинации и «физические устранения». Отсюда к Адольфу Гитлеру шла прямая дорога – он должен был стать послушным исполнителем их планов и плясать под их дудку.

Что же нашли они в Гобино, чье имя сейчас почти полностью забыто? Гобино первым «объяснил», что раса является определяющим и направляющим фактором эволюции человечества и что смешение чистой крови с нечистой – причина деградации рас. Его рассуждения предполагали историческое существование некой изначальной расы господ, с кровью, свободной от примесей. Немцам из упомянутых выше обществ с их мышлением, пропитанным фолькистскими идеями, особенно нравилось то, что Гобино был закоренелым реакционером и антимодернистом. Впрочем, он был писателем высокообразованным; оперируя множеством разнообразных аргументов и исторических фактов, он легко придавал своим тезисам правдоподобность. По времени его теории предшествовали дарвиновским – четыре тома «Эссе о неравенстве человеческих рас» вышли до публикации «Происхождения видов».

И все же «Гобино был не биологом, а писателем, и содержание его работы [вышеупомянутое “Эссе”] не вполне соответствует заглавию»⁷⁹. Это был «дипломат невысокого ранга, который писал романы и эссе», «обеспечив себе прочное место в истории французской литературы такими произведениями, как “Плеяды”, “Сказания Азии”, “История персов” и “Ренессанс”». «Его “Эссе” и книга Дарвина схожи тем, что на них ссылаются куда чаще, чем читают… Расизм Гобино едва ли имел что-то общее с биологическим понятием расы. Его вдохновляла не классификация видов, но скорее некая иерархическая структура общества, даже мирового сообщества, подобная индийской кастовой структуре. Для того чтобы понять эту разновидность расизма, нужно рассматривать ее в контексте арийского мифа, связанного с Индией»⁸⁰. Согласно Гобино, белая раса, обладающая высокоразвитой цивилизацией, очевидно, стоит выше других; более того, это единственная истинно цивилизованная раса. Черную расу едва ли удастся цивилизовать, а желтая находится где-то посередине.

Гобино, аристократа и ревностного католика, шокировали последствия Французской революции, титанических деяний Наполеона и индустриализации. Принципы Гобино основывались на старом порядке вещей. В этом безбожном веке, высшие идеалы которого – благосостояние и прогресс человечества, он, как и многие другие, чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды. Поэтому Гобино был неисправимым пессимистом, а также – как и католическая церковь того времени – «чудовищно реакционным ретроградом».

Ясно, что Гобино никогда не смог бы согласиться с Дарвином. Он был католиком и по необходимости должен был довольствоваться историей об Адаме и Еве – он не мог обращаться к научным аргументам. У него не было никакого объяснения существования высшей расы или нескольких высших рас. Ведь если все чистокровные люди произошли от Адама и Евы, откуда было взяться нечистым загрязнителям?

Гобино, как и многие другие его современники, потерявшие ориентацию в меняющемся мире, не сомневался, что человечество медленно движется к гибели. Это неудивительно, если принять во внимание, какой катастрофой стала Французская революция для представителей старого режима, в особенности для аристократии и церковников – их система ценностей глубоко коренилась в религиозных, социальных и культурных структурах Средневековья. Новые философы-рационалисты больше не принимали слово божье на веру, а некоторые прямо критиковали священное писание или просто смеялись над ним. Но мир, в основу которого легли принципы деистического, атеистического и материалистического модернизма, движется к гибели, поэтому люди, подобные Гобино, были антимодернистами не на жизнь, а на смерть. А если у человека есть глубокие убеждения, он всегда сумеет найти интеллектуальные, философские и «научные» аргументы для того, чтобы прикрыть их наготу.

Гобино не сомневался, что человечество деградирует, становясь аморфной массой животноподобных идиотов, и в конце концов вымрет. Это находится в явном противоречии с идеей создания Третьего рейха, руководимого чистокровной расой господ (Herrenmenschen), – со всем тем, что вдохновляло страну, чествовавшую этого француза как провозвестника нацистского мышления. Может быть, его и чествовали, но не изучали. Для того чтобы питать массовое движение, достаточно лозунгов. Зачастую интеллектуальная база, на которой партия основывает свою программу и оправдывает свои действия, состоит всего лишь из нескольких элементарных идей, кое-как сформулированных и связанных вместе. Нередко эти идеи противоречат друг другу. Хотя человек и является мыслящим существом, мышление само по себе для него тягостно – удивительно, до какой степени люди, даже получившие специальное образование, профессиональные мыслители, просто механически повторяют то, что сказали другие. Основные практические выводы из мировоззрения Гобино были диаметрально противоположны позиции нацистов. Несмотря на это, в своих расистских работах они будут благосклонно на него ссылаться.

Гитлер был «мыслителем-практиком» в том смысле, что из прочитанного он выбирал и запоминал лишь то, что укладывалось в своеобразную структуру его мышления – с тем, чтобы эти мысли были у него под рукой. Он делал это систематически и защищал этот путь обретения знаний в «Майн Кампф». На основании следующего пассажа из этой книги мы можем безошибочно заключить, что он слышал кое-что о Гобино: «Если люди утрачивают природные инстинкты и игнорируют свои обязанности перед Природой, то бесполезно надеяться, что Природа сама это исправит – во всяком случае до тех пор, пока люди не осознают эту потерю. Затем нужно будет восстанавливать утраченное. Но существует серьезная опасность, что люди, уже ослепшие в этом отношении, пойдут и дальше по пути разрушения межрасовых барьеров. В итоге они утратят то лучшее, что у них еще оставалось, и мы придем к однообразной мешанине – именно об этом, кажется, мечтают наши милые утописты. [Здесь Гитлер метит в демократов и социалистов.] Но эта расовая мешанина приведет к тому, что вскоре мир покинут все высшие идеалы. Ведь мы получим огромное стадо. Можно будет заниматься разведением животных, но из этих ублюдков невозможно будет вывести человека, способного стать творцом и основателем цивилизаций. Миссия человечества потерпит крах»⁸¹.

Самым главным загрязнителем крови в глазах Гитлера был, разумеется, еврей. («Он отравляет кровь другим, оставляя свою собственную неразбавленной».) В следующем параграфе из «Майн Кампф» – его цитируют особенно часто – слышится отчетливое эхо Гобино: «Если с помощью марксистской веры еврей добьется победы над народами всего мира, его царственным венцом станет гибель этого мира. Пустая Земля, уже без единого человеческого существа на поверхности, вновь будет миллионы лет бессмысленно блуждать в пространстве. Вечная Природа безжалостно мстит за попрание своих законов. И потому я верю, что сегодня я действую согласно плану всемогущего Творца: действуя против евреев, я спасаю творение Господа»⁸².

Часто наряду с Гобино упоминается имя Вашера де Ляпужа. Как ни странно, Жорж Вашер де Ляпуж тоже был французом, виконтом и не был ученым. Моссе пишет, что «им восхищались в Германии», и это правда. Согласно Брондеру, он был «профессором в университете Монпелье» – а это уже заблуждение: в Монпелье он был помощником библиотекаря, а позже библиотекарем в Рене и Пуатье. Он изучал право, но никогда не был ни адвокатом, ни чиновником. Он предпочитал читать книги, приобрел огромную эрудицию, и его слава «свободного лектора» росла. Он стал автором эссе, таких как «Социальный отбор» (1896), «Фундаментальный закон антропосоциологии» (1897) и «Ариец – его особая роль» (1899).

Как Геккель и Гобино, Вашер де Ляпуж был убежден, что раса является фактором, определяющим развитие человечества и взаимоотношения между человеческими группами. Он тоже создал иерархию людских рас, конечно же, поместив арийцев на вершину. Теперь мы знаем, что вся эта расовая «наука» была крепко привязана к своему времени и опиралась на евроцентристское видение мира в эпоху колониализма. Как ни странно, Вашер де Ляпуж ставит на вершину своей расовой иерархии как «самый арийский народ на земле» не немца, а англосакса. «Британские острова – это почти единственное место, где мы можем видеть физический тип и крепкий характер первых жителей Европы». Пишо отмечает: «В те дни расовая теория могла возвеличивать как германских варваров, так и англосаксов с той же, если не с большей легкостью». И он цитирует Вашера де Ляпужа: «Превосходство янки [арийских корней], англичанина, голландца или скандинава над французом, итальянцем и южноамериканцем следует не только из превосходства расы, но и из превосходства крови»⁸³.

«Фундамент великого будущего Британских островов заложило то, что там никогда не бывали брахицефалы», – вещает Вашер. Именно он привлек внимание ученых, занимавшихся расами, к различию между долихоцефалами – людьми с узкими продолговатыми черепами и брахицефалами – людьми с округлыми черепами. Это еще одна сумасбродная расовая классификация, которая породила кучу идиотской литературы, пестрящей специальными терминами, и привела к множеству страданий и гонений, обрушившихся на жертв расистов. «Главной чертой мышления [Вашера де Ляпужа] была озабоченность формой черепа. Он изучал, насколько долихоцефальной или брахицефальной является та или иная группа людей, и делал это всеми возможными способами. Одним из самых забавных примеров является его исследование связи формы черепа с использованием велосипеда. Он устанавливал эту связь на основании объема соответствующих налогов, которые платит население». Вашер заключил, что к новому изобретению (чем был тогда велосипед) длинные черепа проявляют большой интерес. Округлые же черепа никак на него не реагируют – они невосприимчивы и к любым другим формам прогресса. «Вашер де Ляпуж – автор очень неровный, местами ясный и пророческий, и вдруг опять просто смешной. Самая близкая к истине оценка его творчества состоит в том, что оно представляет собой очень удачную пародию на социобиологические идеи своего времени», – заключает Пишо.

«Абсолютный пессимизм» роднил Вашера с Гобино. Вашер также считал, что «окончательная катастрофа» и «исчезновение вида» неизбежны. Он писал: «Исследуя социальный отбор, неминуемо приходишь к абсолютно пессимистическим выводам. Будущее принадлежит не самому приспособленному, а, в лучшем случае, середняку. По мере развития цивилизации польза от естественного отбора превращается в проклятие человечества… Цивилизация постоянно мигрирует. В настоящее время она достигла европейского запада и северо-запада, но мы уже чувствуем, что жизнь Европы останавливается и что дни нашего мира сочтены. [Освальд Шпенглер уже готовился писать свой “Закат Европы”.] Ни одна раса не сможет устоять перед неотвратимым разложением… Мы являемся свидетелями последней стадии. Она будет продолжаться до тех пор, пока в расе присутствуют активные элементы. Когда эта стадия закончится, останутся лишь пассивные, какими бы длинными ни были их черепа и какими бы светлыми – волосы. Человечество в смятении. Оно находится на пороге длинного периода потрясений, за которым различимо начало распада. Сумма знаний и материальных средств будет расти и дальше, но роста ценности человеческих существ уже не будет. В том светлом будущем, которое утописты сулили грядущим поколениям, будут жить лишь ничтожества, порождающие ничтожества еще большие»⁸⁴.

Чемберлен и Розенберг

«Я думаю, я не сильно преувеличу, если скажу – я слышал это от многих последователей Гитлера, – что Чемберлен был духовным основателем Третьего рейха»⁸⁵, – писал опытный журналист Вильям Ширер. Можно цитировать это с какими угодно оговорками, но нельзя усомниться в том, что влияние Хьюстона Чемберлена глубоко проникло в гитлеровскую Германию. Его книга «Основы девятнадцатого столетия» имела там «фантастический успех».

«К 1900 году существовало несколько соперничающих между собой расовых теорий, – пишет Джордж Моссе. – Большая их часть основывалась на аксиоме социального дарвинизма о “выживании самых приспособленных и развивалась, уточняя антропологические критерии”. И их авторы с оптимизмом смотрели на будущий курс мировой истории. Вместо того чтобы размышлять о неизбежности загрязнения рас и закате цивилизации, эти теоретики предпочитали говорить о новой развивающейся расе, которая спасет западную культуру и оставит на всем свой уникальный отпечаток. Самым значительным из них был Хьюстон Стюарт Чемберлен. В противоположность Гобино, Чемберлен занимался анализом цивилизации не потому, что был озабочен ее упадком – напротив, он страстно желал лучшего, более красивого расового будущего».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.