Глава 9 Бомбардировка

Глава 9

Бомбардировка

Оборона была полностью парализована.

Подполковник Франц Иванович Тотлебен

I

«Лично я считаю, — написал в начале октября генерал Эйри лорду Хардинджу в Уайтхолл, — что нам придётся остаться здесь на зиму». К тому времени это мнение разделяла большая часть офицеров армии.

Вначале все были приятно удивлены неожиданной красотой местности к югу от Севастополя. «Это прекрасная страна, — писал родителям корнет Фишер, — она очень похожа на Англию. Дома великолепно, просто роскошно обставлены». Здешние жители ему тоже очень понравились: «Они выглядят очень доброжелательными и приятными, всегда вежливы с нами, носят длинные белые блузы, брюки и шляпы и очень похожи на нас, англичан». Последнее утверждение в устах англичанина звучало настоящим комплиментом. И на самом деле после Болгарии Крым всем казался благословенным местом. Иногда здесь шли дожди, но погода всё ещё была довольно тёплой и почти всегда солнечной. Здоровье солдат заметно улучшилось; к 9 октября каждый имел своё место в палатке. Всюду росли фрукты, которые все легко могли собирать. Офицеры покупали, а солдаты просто воровали домашнюю птицу. Вода, солома и дрова были в изобилии. Гардемарины с весёлыми криками охотились в море на гусей и уток. «В день мы получаем 1 фунт галет, ? фунта свинины или 1 фунт свежего мяса и ? бутылки рома, — писал своей родственнице лейтенант Ричардс, — не много для того, чтобы прожить, может быть, скажете Вы. Но мы добавляем к этому капусту, турнепс, домашнюю птицу, тыкву, арбузы и прекрасный виноград. Здоровье солдат значительно улучшилось. Иногда удаётся даже полакомиться мёдом из ульев». Корабли смогли наладить отличное снабжение, и, несмотря на то что цены были довольно высокими, поскольку деньги больше некуда было тратить, никто не жалел их на покупку товаров. Офицеры охотно платили по 2 фунта 17 шиллингов за ветчину, по 3 шиллинга за фунт соли, 5 шиллингов за фунт мыла, по 1 шиллингу 3 пенса за свечи, 1 шиллинг за хлеб, 10 шиллингов за бутылку шерри и 1 шиллинг за унцию табака.

Со стороны моря ветер доносил звуки приятных мелодий из французского лагеря. Из турецкого лагеря долетали громкие звуки труб, далёкие от гармонии, которые можно было назвать музыкой лишь при наличии достаточного воображения. Землю покрывала зелёная трава и голубые крокусы. Этот рай можно было сравнить с теми местами, откуда пришли армии союзников.

Британский штаб расположился на одной из загородных дач, окружённой надворными постройками. Белое одноэтажное здание штаба, покрытое красной черепицей, выходило во двор, где расположился палаточный городок офицеров штаба. По обе стороны двора, обнесённого низким забором, находились каменные и глиняные хозяйственные постройки и навесы, которые использовались как служебные помещения и стойла для лошадей. Дачу окружало примерно 6 акров виноградников. Раглан и его соратники находили свою новую резиденцию весьма приятной.

Однако по мере того, как проходила тёплая ранняя осень и становилось ясно, что войскам придётся задержаться здесь на неопределённое время, настроение солдат менялось. После прибытия в Балаклаву никто не сомневался, что вскоре Севастополь будет вынужден сдаться. В течение двух дней тяжёлые осадные орудия превратят город в развалины. Но прошла неделя, осадные орудия всё ещё не подошли, затем артиллерийский огонь из города становился всё более интенсивным. Пока он приносил мало вреда осаждающим, но все понимали, какой ущерб может причинить союзникам, решись они перенести свои траншеи ближе к городу. Сама работа по оборудованию траншей, параллельных и зигзагообразных путей подхода казалась неблагодарным делом и не была начата до 9 октября. Под тонким слоем грунта земля была твёрдой и каменистой; за день удавалось преодолеть лишь очень небольшой участок. И всё время в оптику можно было наблюдать этих «проклятых русских», которые, по словам корреспондента «Таймс», работали как пчёлы. «Женщины и дети подносят новые корзины с землёй, и вот уже можно видеть, что высящуюся перед нашими позициями белую башню окружают двойные ряды укреплений для пехоты и артиллерии».

Причиной недовольства и постоянных жалоб солдат были не только инженерные работы, которые выполнялись неохотно и катастрофически медленно. За несколько дней благодатная земля, которая, казалось, подверглась нашествию саранчи, опустела. Армия была вынуждена вернуться к скудному пайку из солонины и галет, от одних мыслей о которых у солдат возникало расстройство желудка. Вновь вспыхнула холера. Из расположенного в Балаклаве госпиталя сообщали, что только в первую неделю от холеры умирало по 25 человек в день. Из-за недостатка лекарств больных приходится лечить только опиумом и ромом. Балаклава превращалась в переполненную зловонную помойку. Корабли стояли в гавани борт в борт, как сельди в консервной банке. На пристани повсюду в беспорядке было навалено армейское имущество: коробки, мешки, охапки сена, кучи мусора высились на земле и в воде. Офицеры тыловых служб с кипами накладных, квитанций и списков прокладывали себе путь в этой сутолоке, пытаясь привести этот хаос хоть в какое-либо подобие порядка. То здесь, то там им приходилось сталкиваться с разгневанными боевыми офицерами, которые всячески демонстрировали им своё пренебрежение и ненависть только за то, что тыловики пытались честно выполнять свои обязанности. Тыловых офицеров обвиняли в нечестности и хищениях. «Этот чёртов Комиссариат, — писал домой лейтенант Ричардс, — превратил несколько оставленных жителями домов в склады, как они их называют. Если вы хотите там что-нибудь получить, то встречаете на складе господина тылового офицера Джонса, Смита или Робинсона, курящего сигару (которая наверняка предназначалась для армии и которую он, конечно, украл), и он вам заявляет, что, к сожалению, искомое имущество находится где-то на складе, но у него сейчас нет времени на поиски».

Зловоние доходило даже до расположения войск, лагерь которых находился выше на плато. Свежая морская вода, приносимая течением, очень скоро загрязнялась и превращалась в мерзко пахнущую мутную жижу. Становилось всё холоднее, и солдаты практически перестали снимать одежду. Некоторые находили себе шутливое оправдание, объясняя, что до одежды, которую они носят, лучше не дотрагиваться, тогда она дольше прослужит. И действительно, выбеленное солнцем, вымытое дождём, вытертое амуницией, использовавшееся вместо постели, разодранное колючками обмундирование зачастую не менялось в течение нескольких месяцев. «Мой мундир превратился в лохмотья, а обувь износилась, — писал 7 октября в письме домой один из гвардейских офицеров, — но мы все выглядим одинаково».

Большинство солдат, за исключением самых аккуратных, которым, как генералу Брауну, вид оторванной пуговицы причинял страдания, летом не обращали никакого внимания на то, что их мундиры изношены и изорваны. Однако с приходом холодных осенних ветров каждому стали нужны тёплые шинели, мундиры и бельё, особенно после того, как столь же быстро, как овощи и фрукты, было собрано всё, что могло использоваться в качестве дров. 9 октября полковник Белл написал в дневнике: «Очень холодная ночь. И ещё более холодное утро. Никакого топлива. Вокруг одна трава».

В своём растущем недовольстве солдаты искали козлов отпущения и всё чаще задавали себе вопрос: зачем на земле существуют генералы.