Хроника роковых дней

Хроника роковых дней

МЕХИКО. РЕЗИДЕНТУ РА КГБ

«Le mataron! Mataron al Presidente de los Estados Unidos! Mataron a Kennedy!»[1].

Эти слова донеслись до моего слуха с улицы, через открытое окно кабинета консульского отдела. Выскочив в посольский двор, я увидел мексиканку средних лет, которая, судорожно схватившись за металлические прутья наших ворот, рыдая, непрерывно выкрикивала, что убит президент Кеннеди. Я бросился обратно и включил стоявший в консульстве приемник. По радио шли сообщения, что в Далласе в госпитале скончался президент Соединенных Штатов Джон Кеннеди. Он погиб в результате покушения во время проезда по городу в открытой автомашине.

Должен признаться, что не помню, чтобы такая весть сразу задела меня за живое в чисто эмоциональном плане — слишком абстрактным человеческим существом был для меня президент Соединенных Штатов. Но я считал его сильным политиком и испытывал к нему уважение как к уверенному в себе и разумному противнику. Наши пути, если можно так выразиться, до этого пересекались уже дважды, конечно, не напрямую.

Летом, по-моему в июне, 1962 года меня неожиданно вызвали из Мексики в Центр, где в течение недели я интенсивно готовился к приему на связь агента, который должен был прибыть на несколько дней в Мексику из США. Мне предстояло основательно с ним поработать, в частности обучить комплексу шпионской технологии — секретному фотографированию документов, тайнописи, чтению микроточек, снабдить необходимым оборудованием и после соответствующего инструктажа отправить обратно. И надо же такому случиться, что его приезд совпал с официальным визитом президента Кеннеди в Мексику. Понятно, что при таких мероприятиях оперативная обстановка резко осложняется, ужесточается контрразведывательный режим, усиливается контроль над приезжающими, в данном случае как раз из США. Из-за случайности наш человек может попасть в поле зрения спецслужб и подвергнуться дальнейшей проверке. Вернувшись из Москвы задолго до обусловленной встречи и ознакомившись с обстановкой, я испытывал определенный дискомфорт, чтобы не сказать больше.

После установления контакта с агентом по «железным условиям связи», то есть по паролю в определенном месте, я должен был продолжить работу с ним на конспиративной квартире. Квартира эта, к сожалению, была расположена всего в нескольких кварталах от нашего посольства, что тоже не очень меня радовало. Пришлось уезжать в другие районы города, чтобы проверяться на предмет обнаружения слежки, а затем «подкрадываться» к месту работы. Слава богу, все обошлось благополучно, агент вернулся в США, мы отрапортовали в Центр о выполнении задания. Но этот визит Кеннеди в Мексику мне запомнился надолго.

Второй раз мы «встретились» с Кеннеди во время так называемого Карибского кризиса — он стал одной из главных фигур, если не центральной, в тот драматический момент.

Нашей резидентуре в Мехико тогда досталось основательно. Ведь мы оказались в критической зоне, как бы в треугольнике: Москва — Вашингтон — Гавана. Центр требовал — информация, информация, информация… У меня был источник, располагавший хорошими связями с антикастровской эмиграцией в Мексике и США. Естественно, пришлось его эксплуатировать с полной нагрузкой, где-то даже в ущерб канонам безопасности. Но ведь мир стоял на грани взрыва. Встречи с моим источником приходилось проводить не то что каждый день, но подчас и по два раза за день. Вообще все в резидентуре крутились в те дни как белки в колесе.

В тот момент, когда услышал по радио, что Кеннеди убит в результате покушения, я не мог себе еще представить, что наши пути снова пересеклись…

Слово «покушение» направило ход моих мыслей в определенное русло — как, кто, зачем? Одновременно возникла мысль о международных последствиях, сразу подумал о нашей безопасности здесь; в общем, мысли в голове неслись, перепрыгивая с одного на другое. Решил подняться в резидентуру, поговорить с резидентом о возможных дополнительных мерах безопасности в посольстве. Не помню уже, застал ли его на месте, но помню, что заходил в разные кабинеты, слушал радио. Передали сообщение, что прямо в самолете принял присягу в качестве нового президента Линдон Джонсон. Кто-то из дипломатов сказал, что арестовали убийцу, но не мог вспомнить имя. Потом я вернулся в консульство и занялся какими-то бумагами.

Вдруг спустя какое-то время в кабинет буквально влетел Валерий. Глаза у него были квадратные.

— Олег, сейчас по ТВ показали задержанного по подозрению в убийстве Кеннеди! Это Ли Освальд, тот, который был у нас в сентябре! Я узнал его! — на одном дыхании выпалил он.

— Он?!

Наверное, мои глаза стали такими же квадратными.

Вихрем вылетев из консульства, мы стремглав помчались в здание посольства, где у телевизора в гостиной на первом этаже собрались, пожалуй, все, кто в это время находился в посольстве. Мы не очень вежливо отодвинули кого-то и почти вплотную прильнули к экрану. Там проплывали документальные кадры, на которых в окружении полицейских шел предполагаемый убийца. Мы с Валерием посмотрели друг на друга.

Да, без сомнения, это он, тот Ли Харви Освальд, который был у нас в сентябре, а сегодня, 22 ноября 1963 года, задержан по подозрению в убийстве президента Соединенных Штатов Америки Джона Кеннеди. Мы не могли оторвать глаз от телевизора. Естественно, в холле мы не комментировали свое открытие, но когда вышли на улицу, переглянулись и, не сговариваясь, в один голос произнесли фразу, которую едва ли удалось бы выразить на любом другом языке, кроме русского. Мы находились в состоянии шока.

Вспоминает Валерий: «22 ноября, днем, я ехал по городу в автомашине, слушая радиоприемник. Вдруг передача прервалась, и передали экстренное сообщение, что в Далласе убит президент Кеннеди. Я ехал по делу в какое-то учреждение, даже не припомню какое, помню только, что там царил переполох, никто не работал, все слушали радио и бурно обсуждали случившееся. Возвращаясь в посольство, я, конечно, снова слушал радио и узнал, что задержан предполагаемый убийца. Когда назвали его имя — Ли, — оно сразу резануло мне слух и показалось знакомым. Но я отвлекся, вникая в другую информацию, однако потом все же вспомнил, что нашего посетителя звали так же странно. Вернувшись в посольство, я встретил во дворе Павла и поделился с ним своими подозрениями — не является ли задержанный тем нашим гостем.

В это время кто-то сказал, что по ТВ идет трансляция из Далласа. Я на ходу бросил Павлу:

— Пойду взгляну, что передают, и потом поднимусь к нам (в резидентуру. — О.Н.).

В холле собрались посольские, наблюдая за происходящим в Техасе. Найдя удобное местечко, я устремил взгляд на экран, где как раз показывали задержанного полицией предполагаемого убийцу президента. Сначала я даже не поверил своим глазам, но потом остолбенел. В кольце полицейских, в наручниках, с подбитым глазом, шел тот гринго, тот Ли Харви Освальд, который два месяца назад испытывал наши нервы и испортил нам спортивную субботу. Все еще не желая верить увиденному, я выскочил из холла и бросился в консульство, чтобы скорее найти Олега или догнать Павла. Увидев в кабинете Олега и сообщив ему, кого я узнал по ТВ, я вместе с ним бегом вернулся в холл. Поскольку в ходе прямой трансляции разные куски хроники из Далласа повторяли, я уже смотрел больше на Олега, на его реакцию на появление подозреваемого на экране. Когда Освальд появился в кадре, я увидел, как Олег вздрогнул, дернулся ближе к телевизору, готовый, по-моему, влезть в него. Через несколько мгновений он повернулся ко мне и молча утвердительно кивнул. Сомнений не было — он тоже узнал сентябрьского визитера. Мы встали, вышли на улицу и, посмотрев друг на друга, в один голос крепко выругались.

— Ты знаешь, я еще в городе, в машине заподозрил неладное, когда услышал это «Ли». Когда вернулся, встретил Павла и высказал свои подозрения. Теперь все ясно, это он. Слушай, я побегу к шефу, ведь он еще ничего не знает.

— Давай, — ответил Олег, — а я пойду проинструктирую дежурного коменданта, а то сейчас трудно предположить, что может начаться. Ведь там известно, что он жил в Союзе, поднимут шумиху… А если вдобавок узнают, что он был здесь… Вот ведь попали… Потом я тоже поднимусь».

Вот что сохранилось в памяти Павла Яцкова о подробностях того дня: «Где-то в середине дня, в пятницу, 22 ноября, я забрал жену и дочь, гулявших в саду посольства, и повез их к детскому врачу то ли на прививки, то ли еще зачем-то. Пока они были в кабинете у доктора, я, расположившись в его приемной, просматривал свежие иллюстрированные журналы. Вдруг из кабинета выбежал бледный доктор и, обращаясь ко мне, почти выкрикнул: «Убили президента Кеннеди!» Оказалось, что ему позвонила родственница из Далласа и сообщила, что там в результате покушения убит президент США Кеннеди. Забрав своих и попрощавшись с доктором, я завез их домой и немедленно направился в посольство. Первым, кого я встретил там из наших, был Валерий. Он сразу подошел ко мне и негромко сказал: «По радио передавали, что задержан предполагаемый убийца Кеннеди, и назвали его — Ли Освальд. Слушай, не тот ли это псих, что был у нас в сентябре? Нужно срочно доложить резиденту. Я пока зайду в гостиную, говорят, там по ТВ идет трансляция из Далласа, а в случае чего разыщу тебя».

Я направился к послу, чтобы обсудить какой-то вопрос, связанный с консульством. Вскоре в его кабинете раздался телефонный звонок, он снял трубку и, обернувшись ко мне, произнес: «Вам нужно срочно подняться наверх»».

Вновь восстанавливает картину тех часов Валерий: «В нарушение существовавшего порядка я вошел в кабинет резидента, когда ему докладывал кто-то из оперработников, и, даже забыв извиниться, воскликнул:

— Это он, он! Сейчас по телевизору мы с Олегом опознали его! Это тот, который дважды был у нас в сентябре!

Резидент поднял на меня глаза, всем своим видом выражая неудовольствие моим появлением.

— О чем ты, что ты врываешься и шумишь? — обратился он ко мне.

Когда я рассказал ему об увиденном по телевизору, шеф, человек суровый и малоулыбчивый, вдруг ухмыльнулся:

— Ну что ж, друзья, наше счастье, что о тех визитах мы своевременно информировали Центр. В темпе готовьте телеграмму и обязательно сошлитесь на номер шифрограммы, которой мы сообщали об Освальде в сентябре. Валерий, садись и пиши. Где Павел и Олег? — продолжил шеф.

— Олег пошел инструктировать коменданта, а Павел, кажется, у посла, — ответил я.

— Пусть Олег тоже поднимется, нужно подумать, что нам еще предпринять по безопасности, — сказал резидент, затем поднял трубку и по внутреннему телефону позвонил послу. Удостоверившись, что Павел действительно там, он попросил, чтобы он срочно зашел к нему».

В Москву с пометкой «Вне очереди» или «Срочно», сейчас точно не помню, полетела шифровка с сообщением о том, что в показанной из Далласа телевизионной передаче предполагаемый убийца президента Кеннеди — Ли Харви Освальд — опознан нами как посетитель нашего посольства в Мехико в сентябре сего года, о котором резидентура информировала Центр шифротелеграммой за таким-то номером от такого-то числа. Вот он, спасательный круг!

Одновременно мы сообщали в Центр, что с учетом возможного обострения оперативной обстановки будут приняты дополнительные меры по обеспечению безопасности посольства и других советских учреждений в Мексике, а также «советской колонии» (так в нашей служебной переписке именовались все советские граждане, находящиеся в командировке в той или иной стране, и члены их семей). Через посла руководителям различных учреждений сразу были даны указания ограничить выход в город своих сотрудников и членов их семей. Введены усиленные дежурства дипломатического состава на территории посольства, проверены противопожарные средства, резервные источники электроэнергии, проинструктированы дежурные коменданты. В общем, мы готовились к худшему.

Сейчас это может и удивить, и показаться странным и непонятным, так как трудно представить себе, какие заботы ложились на наши плечи в тот исторический момент.

Ведь мы еще не знали, что кроется за покушением на американского президента — заговор каких-то внутренних сил, участие международных организаций либо других государств или что-то другое. Но даже если стрелял один только Освальд, без чьей-либо помощи, в той накаленной обстановке холодной войны уже достаточно было ткнуть в него пальцем и закричать: «Он жил в Советском Союзе, он женат на советской гражданке, он переписывался с советским посольством в Вашингтоне, он переписывался с компартией США, он член Комитета справедливого отношения к Кубе (КСОК), и он, наконец, за два месяца до покушения посещал советское и кубинское консульства в Мехико!» — чтобы был сделан вывод: виноваты русские или кубинцы. А может быть, как раз поэтому он и был кем-то избран? Но в том, что наша служба к этому непричастна, у нас сомнений не возникало — именно в силу перечисленных обстоятельств биографии Освальда.

После отправки сообщения, собравшись втроем, мы вновь и вновь пытались восстановить в деталях свое общение с Освальдом, сопоставить все «за» и «против» его возможного участия в покушении.

Легко ли тогда было это сделать? Тогда, в сентябре, Освальд находился в поле нашего зрения примерно два с половиной часа. Время контакта с ним каждого из нас было разным. Дольше всех с ним общался Валерий: он первый встретил его 27 сентября, когда беседовал с ним минут десять-пятнадцать, и провел с ним почти всю вторую встречу. Я говорил с ним минут сорок — сорок пять в первый день и несколько минут видел и слышал его во второй. Павел беседовал с Освальдом только во второй приход, но зато более часа. Таким образом, мы с Валерием могли сравнивать состояние и поведение Освальда во время двух визитов, а Павел мог судить лишь по впечатлениям от второй встречи.

Для всех троих визит Освальда был неожиданным — никогда ранее мы его не видели и никакой предварительной информацией о нем не располагали. Все сведения носили автобиографический характер, то есть были сообщены им самим. От поставленных уточняющих вопросов он в основном уклонялся, отделываясь общими фразами и уходя от ответа. Правда, определенная достоверность сообщаемой им о себе информации подкреплялась представленными им личными документами, подлинность которых не вызвала у нас сомнений. Так что основой для анализа личности Освальда нам служили его краткие автобиографические данные, состояние и поведение в ходе двух проведенных встреч. Что касается сведений биографического характера, то по тем временам они были, несомненно, из ряда вон выходящими: бывший морской пехотинец США, якобы придерживающийся марксистских взглядов, приехал в Союз и попросил политического убежища, получил вид на жительство, женился на советской гражданке, а затем вновь, уже с женой и ребенком, вернулся в США, где опять стал американским гражданином (мы ведь не знали, что он не лишался американского гражданства). В США якобы подвергался преследованиям «местных властей» и ФБР, из-за чего захотел выехать опять в СССР или на Кубу. Какой вывод из этого следовал? Безусловно, во время пребывания в Союзе он находился в поле зрения КГБ. Но каких подразделений? Внутренней контрразведки — несомненно, а разведки? Если да, то резидентуры в Штатах могли быть ориентированы о нем Центром. Но обстоятельства, при которых он объявился у нас в Мехико, и его поведение давали нам основание быть уверенными, что к агентуре нашей службы Освальд не принадлежит. Почему он вообще не мог стать нашим агентом, я попытаюсь более подробно объяснить в другой главе.

В практике нашей разведки случалось, что агент, потерявший связь в своей стране или не имеющий возможности ее там поддерживать в результате резкого осложнения контрразведывательного режима, выезжает в другую страну (обычно с менее жестким режимом безопасности) и пытается восстановить связь, в том числе и путем посещения посольства или других советских учреждений.

Но с Освальдом дело явно обстояло иначе: его поведение, наоборот, свидетельствовало, что никакого контакта с разведкой у него не было. Его туманный намек во время второй беседы на то, что он якобы выполняет какую-то «специальную миссию», и уход от ответа на конкретный уточняющий вопрос — какую и для кого, были расценены как стремление придать больший вес своей персоне в наших глазах и, возможно, попытаться повлиять на решение о выдаче визы.

Составить мнение о его личности для нас было более трудной задачей, ведь единственное, чем мы могли при этом руководствоваться, — визуальное наблюдение за его состоянием и поведением приблизительно в течение двух с половиной часов. Возможно, высококвалифицированным профессионалам — психологам или психиатрам — такого промежутка времени и ситуации и хватило бы для того, чтобы по определенным признакам поставить однозначный диагноз. Мы же могли судить, опираясь только на свой жизненный и оперативный опыт и некоторые познания в области психологии, полученные в процессе специальной подготовки. Но и здесь наше мнение совпало: все мы дали Освальду, может, и не совсем научное, но широко используемое в нашей повседневной жизни определение — псих. Конечно, мы не медики и не могли однозначно утверждать, что он страдает психическим заболеванием, но в том, что это человек с явно неуравновешенной психикой, с нестабильной нервной системой, мы не сомневались.

Наши мнения сходились и в том, что он не агрессивен, а скорее истеричен или снимает свое напряжение истерикой, а не действием. Когда он говорил об угрозе его жизни, то употреблял такие выражения, как «я боюсь», «я больше не могу», «мне невыносимо трудно», отражающие пассивную позицию, а не наступательные, типа: «они у меня увидят», «я им покажу», «я им дам» и тому подобные. Поэтому и произнесенная им на второй встрече фраза, что, если они не отстанут, он «будет защищаться», прозвучала для нас тогда не как его активная угроза кому-то, кого он называл «они», а как возможная вынужденная защитная реакция. Многие годы меня преследует мысль: а не произнес ли ее Освальд вновь и не сопроводил ли выстрелами при встрече с Типпитом? И не находились ли в барабане его револьвера те самые патроны, которые были возвращены ему перед уходом из нашего консульства 28 сентября?

Но кто теперь ответит на эти вопросы?

Размышляя о покушении, ни один из нас не мог поверить, что он способен произвести скоростные, точные выстрелы по движущейся цели. Всем нам запомнились его плаксивые глаза, дрожащие руки, общая нервозность. Мог ли он настолько собраться, чтобы так стрелять?

Подробной информации об обстоятельствах покушения было еще недостаточно, но практически все в резидентуре считали, что это реализация заговора и стрелков было несколько.

За время двух посещений нашего посольства и состоявшихся здесь бесед Освальд ни разу не упомянул имени президента США Джона Кеннеди и вообще не затрагивал вопросов, связанных с политикой его администрации.

Вот такими раздумьями завершился первый день этого трагического и пока непонятного события.

Следующий день, 23 ноября, был субботним, но все мероприятия, которые обычно проводились в такие дни, — занятия спортом, демонстрация кинофильмов в клубе — в связи с обстановкой были отменены. В посольстве находились только те, чье присутствие диктовалось служебной необходимостью. Реакции Центра на нашу внеочередную телеграмму об Освальде не было. Мы продолжали внимательно следить за развитием событий по радио, ТВ и газетам.

Говорит бывший резидент КГБ в Мехико: «О том, что Освальд был в сентябре текущего года в Мексике и посещал советское и кубинское консульства, стало широко известно в США и Мексике уже на второй день после покушения на Кеннеди. Посольство стали осаждать журналисты, чтобы получить информацию об этом факте из первых рук. Ситуация для нас складывалась непростая. Любой ответ журналистам может разойтись с позицией Москвы и быть истолкован не в нашу пользу: если признать, что предполагаемый убийца президента посещал посольство по визовым вопросам, возникнет вопрос — почему в Мексике, а не в США? Пытаться отрицать сам факт прихода, исходя из того, что посетителей нашего консульского отдела мексиканские власти официально не фиксируют, тоже вроде не годилось — его мог засечь стационарный пункт наблюдения ЦРУ напротив посольства. Какой ответ для нас хуже, было трудно сказать. Самое главное, что мы находились в потемках, ничего не зная о пребывании Освальда в Союзе, кроме сказанного им самим, об имеющихся на него материалах, возможных переговорах наших властей в Москве или в Вашингтоне с американцами и так далее. В конце концов мы решили срочно запросить Центр, что предпринимать в сложившейся обстановке. Между тем консульским работникам, принимавшим Освальда, — а все они сотрудники резидентуры — было дано указание на глаза журналистам не попадаться, даже исчезнуть на время из собственных квартир. К счастью, была суббота, официально посольство не работало, и вся нагрузка по отфутболиванию прессы ложилась на дежурного дипломата и комендантов.

Весь этот день прошел при полном молчании Центра. Поступивший в воскресенье ответ из Москвы буквально взбесил нас, ибо был воспринят в резидентуре как не только бюрократическая отписка, но и прямое издевательство над нами. Ситуацию из тревожной для нас он просто превращал в идиотскую. Игнорируя нашу четко изложенную просьбу, Центр ни с того ни с сего рекомендовал нам в официальном общении руководствоваться сообщениями «Ассошиэйтед Пресс», в которых в общей форме говорилось о покушении на Кеннеди и задержании подозреваемого в убийстве американского гражданина. Мы, естественно, не стали разъяснять корреспондентам, как хорошо и правильно все описано в сообщениях американского агентства. Нам ничего не оставалось делать, как продолжать прятаться от журналистов… Чем можно было объяснить такую реакцию Центра? Головотяпством рядовых исполнителей? Растерянностью начальства в чрезвычайной ситуации? Ожиданием решения самого «верха»? Наверное, всем вместе».

Кажется, уже к концу субботы в средствах массовой информации прозвучала фамилия Валерия как нашего представителя, принимавшего Освальда во время посещения им советского посольства в Мехико. Мы решили, что это результат перехвата спецслужбами его телефонного разговора по поводу выяснения нашего отношения к выдаче Освальду советской визы с Сильвией Дюран из кубинского консульства. Мы тогда еще не знали, что Освальд назвал фамилию Костина своей жене Марине, запомнив из предъявленной Валерием дипкарточки, и указал ее в письме, подготовленном для посылки в советское посольство в Вашингтоне, черновик которого был обнаружен ФБР при обыске. Резидент распорядился в целях безопасности перевезти Валерия в посольство до прояснения дальнейшей обстановки. В воскресенье утром мы успешно провели эту операцию — завезли его с женой и самым необходимым на машине, которую подстраховывали другие, прямо на территорию посольства и разместили как раз в той гостиной, где стоял телевизор. Поскольку накануне стало известно, что утром Освальда будут переводить из полицейского управления в окружную тюрьму, мы собрались у телевизора, чтобы наблюдать за этой процедурой. Все дальнейшее произошло на наших глазах.

Бесстрастные телекамеры в прямом эфире продемонстрировали всем убийство предполагаемого убийцы президента. Сначала мы все онемели, потом разом загалдели. Смысл всех комментариев сводился к тому, что теперь ясно, что это заговор и следует ожидать еще каких-то акций. Беспокойство по поводу развития дальнейших событий возросло. Раз за разом мы с пристальным вниманием смотрели повторы кадров выстрела Руби и никак не могли взять в толк, как это могло произойти прямо в полицейском управлении, при таком скоплении сотрудников спецслужб и полицейских. Весь день прошел в каком-то тревожном ожидании, казалось, что-то еще должно случиться. Правда, вечером мы справили маленькое новоселье по случаю переезда Валерия в посольство, за что получили нагоняй от шефа. Но все ограничилось легким внушением: он тоже понимал, что нам было необходимо снять напряжение.

Понятно, что дурацкая позиция, которую мы заняли благодаря Центру, не могла не вызывать у прессы недоумения и раздражения, и журналисты, чтобы заполнить информационный вакуум, принялись домысливать и предлагать версии причин нашего молчания. Это совсем не шло нам на пользу. Однако, насколько помнится, пресса почему-то довольно быстро охладела к нам, возможно, что и в результате нашей неприступной позиции. Обстановка в целом вокруг посольства оставалась довольно спокойной, каких-то враждебных проявлений не было. Постепенно страхи наши стали проходить, мы вернулись к своему обычному режиму. Заточение Валерия в посольстве продолжалось дня три, после чего он с семьей так же успешно был препровожден домой. Жизнь вернулась в привычное русло. Центр скромно помалкивал. Ну а мы больше не рвались к общению с ним. Очевидно, там было не до нас.

Наблюдая по телевизору похороны президента, мы испытывали сочувствие к его семье и сожаление, что так нелепо ушел из жизни этот незаурядный человек, видный и уважаемый политический деятель.

Кому-то покажется странным, что в книге, которая пишется столько лет спустя, приводятся многие подробности, — могут возникнуть сомнения, не домысливались ли они, не приукрашена ли реальность. Хочу сразу развеять такие сомнения. В жизни людей бывают обстоятельства, которые так четко отпечатываются в памяти, что даже спустя десятилетия можно вспомнить мельчайшие детали. Именно такими обстоятельствами и было для нас все связанное с Освальдом и последующей трагедией в Далласе. Ведь нам пришлось столько раз практически по горячим следам восстанавливать все детали бесед, сопоставлять их, пытаться проникнуть в суть, увязать в единое целое. Но время все же неумолимо: один лучше помнит один момент, другой подробнее припоминает другой — так и вырисовывается вся картина. Конечно, кто-то из нас может ошибиться, назвав не совсем точное время того или иного события, но поверьте моему слову — все изложенное происходило в действительности, ведь речь идет о частичке мирового события, а не просто об эпизоде из истории повседневных оперативных игрищ, происходивших между спецслужбами во времена холодной войны.

Москва. Центр. КГБ

Будильник зазвонил, как всегда, настойчиво и повелительно, но вставать ужасно не хотелось. За окном светало, наступало серое утро поздней московской осени — 23 ноября 1963 года. Как только будильник умолк, он опять впал в забытье, но вскоре, словно от внутреннего толчка, открыл глаза и взглянул на часы. График подъема явно нарушался.

Накануне, в пятницу, заехал приятель, с которым они давно не виделись. Засиделись допоздна, уже за полночь гость заторопился, чтобы успеть на метро. Ну а потом, пока прибрался и улегся, ушло еще время, так что недосып был налицо. Утешала мысль, что была суббота, последний рабочий день недели, а завтра уж можно будет отоспаться всласть. Наскоро одевшись и выпив чаю, он вышел на улицу…

Я слушаю Юрия Павловича, который, устремив взгляд куда-то далеко в прошлое, негромко рассказывает: «Обычно я добирался до работы городским транспортом и даже приезжал раньше, а здесь лимит времени уже был исчерпан. Пришлось ловить такси. Стоило удобно устроиться в машине на заднем сиденье, как меня опять стала одолевать дрема. Радиоприемник был включен, но до меня звук доносился как будто издалека — прислушиваться не хотелось. Вдруг водитель усилил громкость, и сонливость как рукой сняло. По радио сообщали, что 22 ноября в Далласе в результате покушения убит президент США Джон Кеннеди и что по подозрению в убийстве задержан некто по фамилии Ли Харви Освальд. Как? Он? Я почувствовал, что волосы у меня на голове зашевелились. Ведь последние два с лишним месяца я вел переписку о нем и его жене с подразделениями Комитета госбезопасности в Ленинграде и Минске. А последнее письмо в КГБ Белоруссии мое начальство подписало вчера, в пятницу, 22 ноября 1963 года!

Я нетерпеливо заерзал на сиденье и заторопил таксиста. Когда мы остановились недалеко от «Дома 2», сунул деньги водителю и бегом припустил к подъезду. Не знаю, с какими мыслями продолжил свой путь таксист, но наверняка он связал воедино убийство президента, мою спешку и конечный пункт моего прибытия — всем известное здание КГБ.

Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, пока вахтер в подъезде изучал мое удостоверение, я посмотрел на настенные часы. До девяти оставалось две минуты. Вылетев из лифта, я буквально попал в объятия Пал Саныча. Он встречал меня уже в нашем коридоре. Его всегда невозмутимое лицо выражало крайнее нетерпение. Он даже не поинтересовался, известно ли мне о событии — очевидно, это было понятно по моему лицу, — только бросил на ходу: «Подними дело спецпроверки, все бумаги и заходи ко мне». На бегу снимая пальто, я заскочил в кабинет, быстро нашел и заполнил бланк требования в архив на поднятие дела, подписал у Пал Саныча и сломя голову побежал вниз. Когда я уже получал дело, в комнату, где выдавали дела, с той же целью, что и я, ввалились двое — сотрудники Второго главка и Московского управления. Но я, взглянув на их растерянные лица и зажав дело под мышкой, поспешил к выходу.

В кабинете Пал Саныча были просмотрены материалы дела спецпроверки на Освальда и его жену и переписка, которая в последнее время велась нашим подразделением в связи с их просьбами о возвращении в Советский Союз. Начальник направления объяснил, что нужно срочно подготовить по всем материалам справку для доклада руководству КГБ. Целью этого документа было показать, что для разведки Освальд и его жена интереса не представляли, о чем наглядно свидетельствовали имевшиеся в нашем распоряжении документы, и никакой оперативной работы по ним не велось.

Начальник направления приказал мне:

— Садись, пиши. Я буду диктовать, — потом через минуту, видимо, передумав, произнес:

— Нет, давай я сам.

Пал Саныч сел за стол и, почти не заглядывая в документы и не отрываясь, быстро составил справку на трех страницах. Мне очень польстило, когда, закончив писать и встав из-за стола, он обратился ко мне:

— Прочти, я ничего не упустил?

Справка выглядела лаконичной и весьма обстоятельной.

— Нет, Пал Саныч, все в порядке.

С написанной от руки справкой и делом спецпроверки на Освальда и его жену мой начальник направился к руководству, сказав:

— Иди к себе и жди моего звонка, никуда не отлучайся. Вернувшись к себе в кабинет и переведя дух, я понял, что отоспаться в воскресенье мне, скорее всего, не удастся. Довольно скоро раздался телефонный звонок:

— Юрий Павлович, зайди.

Пал Саныч выглядел довольным. Он протянул мне дело со словами:

— Я доложил, все нормально. Сдай обратно, дальше пусть занимается Второй главк, это их проблемы.

Взяв папку, я уже двинулся к двери, когда вслед услышал:

— Завтра пораньше будь на работе.

— Есть, — ответил я и с тоской подумал о будильнике».

Не пришлось Юрию Павловичу отоспаться и в течение нескольких последующих дней: хотя новых, каких-то особых поручений от начальства не поступало, все работники Службы № 2 находились в состоянии напряженного, тревожного ожидания дальнейших драматических событий, особенно после того, как Джек Руби застрелил на глазах у всего мира Освальда, и не где-нибудь, а прямо в здании полицейского управления!

Таковы были в тот момент действия и настроения тех, кто находился на нижних ступенях служебной лестницы Центра. Для того чтобы узнать реакцию его руководства на случившееся, вновь обратимся к воспоминаниям бывшего шефа КГБ: «Ко мне пришел Сахаровский и доложил, что все информационные агентства сообщают о покушении на президента Кеннеди. Включили радио, ТВ. Первой человеческой реакцией было — произошло что-то трагическое, бессмысленное. Первой профессиональной реакцией — очевидно, это результат заговора.

Когда прозвучало имя Освальда, подозрение, что здесь что-то нечисто, еще более окрепло. То, что его подозревали в убийстве, у нас не вызвало ажиотажа: изучив его личность, мы были убеждены, что он неспособен на такое. Даже появилась мысль предложить руководству страны послать группу чекистов, чтобы принять участие в проведении расследования покушения. Но в связи с личностью Освальда началась антисоветская пропагандистская кампания. Нагнетание обстановки вызвало необходимость серьезного анализа имеющихся на него материалов. Поскольку в Центре подборка документов на Освальда была «тощей», запросили Минск. Всей подготовкой материалов для доклада руководству страны было поручено заниматься начальнику разведки Сахаровскому. Все шифротелеграммы из посольств и наших резидентур по высшей разметке немедленно шли в Политбюро. Быстро запиской КГБ доложили в Политбюро на имя Хрущева данные изучения Освальда в период проживания в Союзе, дали ему оценку как посредственности и высказали сомнение, что он убийца. После покушения я по своей инициативе докладывал Хрущеву об обстоятельствах убийства президента, о появившихся версиях и слухах. Он все очень внимательно и с интересом выслушал, не докучал вопросами и прокомментировал услышанное словами: «Дело очень темное». Хрущев очень искренне выражал сожаление по поводу гибели президента Кеннеди.

При определении кандидатуры представителя советского государственного руководства для участия в похоронах президента выбор пал на Микояна, как заместителя председателя Совета Министров. Кроме того, ровно за год до этого в период Карибского кризиса он побывал в США и был знаком со многими членами администрации Белого дома. Когда был решен вопрос о поездке Микояна в США, Сахаровский предложил мне на всякий случай «вооружить» Анастаса Ивановича нашими материалами по периоду проживания Освальда в Союзе. Я по телефону сообщил Микояну, что мы подготовили для него материал для возможной передачи американскому руководству, и спросил, не возражает ли он, если эти документы по Освальду ему вручит и соответствующим образом прокомментирует начальник разведки Сахаровский. Он с удовлетворением воспринял наше предложение и дал согласие на встречу. Я не помню, чтобы он делился впечатлениями об обстоятельствах передачи указанных материалов американцам. Во всяком случае, до меня это не доходило».

После получения известия о задержании Освальда по подозрению в убийстве президента Кеннеди первое сообщение по материалам на Освальда из КГБ БССР было передано в Центр в 11 часов утра 23 ноября 1963 года. Справка состояла из двух с половиной страниц. Эта информация поступила в Отдел по иностранному туризму Второго главного управления КГБ.

В этот же день, 23 ноября, КГБ СССР направил в ЦК КПСС записку следующего содержания:

«В связи с сообщением зарубежных агентств об аресте американскими властями Ли Освальда, якобы причастного к убийству президента США, сообщаем следующие известные нам о нем данные». Далее излагалась информация об обстоятельствах приезда Освальда в Союз, мотивах его желания остаться здесь, женитьбе и отъезде в США с семьей. В продолжение сообщалось: «В марте 1963 года Освальд (Прусакова) обратилась в посольство СССР в Вашингтоне с письменной просьбой разрешить ей вернуться в СССР на постоянное жительство, с проживанием в Ленинграде. Освальд (Прусакова) в своем заявлении сообщила, что причинами, побудившими ее просить разрешения на возвращение в СССР, являются тоска по Родине, а также затруднения материального характера, которые она испытывает вместе со своей семьей в США. Ходатайство Освальд (Прусаковой) посольством СССР было направлено на рассмотрение в МИД СССР.

В связи с тем, что родственники Освальд (Прусаковой), проживающие в Ленинграде, не выразили желания принять ее, в разрешении на въезд в СССР ей было отказано. С аналогичной просьбой обращался тогда же в советское посольство в Вашингтоне и Освальд, но его ходатайство не рассматривалось в связи с ранее сделанным отказом его жене.

В октябре 1963 года Освальд посетил советское посольство в Мексике и снова обратился с просьбой предоставить ему политическое убежище в СССР, ссылаясь на то, что его, как секретаря прокубинской организации, преследуют агенты ФБР. Это ходатайство Освальда было рассмотрено МИД СССР и КГБ при СМ СССР и отклонено по тем же мотивам, по которым были отклонены его предыдущие просьбы.

В ноябре 1963 года Освальд прислал в советское посольство в Вашингтоне письмо, в котором сообщал, что ФБР интересуется его деятельностью в связи с тем, что он является секретарем Комитета справедливого отношения к Кубе в гор. Новый Орлеан. Характерно, что сразу после ареста Освальда в сообщениях американских телеграфных агентств делались намеки на его выступления в прошлом в поддержку Кубинской революции и участие в распространении листовок в защиту Кубы.

Как во время пребывания Освальда в СССР, так и после того, как он покинул нашу страну, Комитет государственной безопасности никакого интереса к нему не проявлял.

Можно полагать, что шумиха, поднятая вокруг Освальда, продиктована стремлением определенных кругов США, возможно, причастных к убийству, направить мировое общественное мнение по ложному следу и придать делу антисоветскую и антикоммунистическую направленность.

Председатель КГБ при СМ СССР Семичастный».

Мне представляется необходимым прокомментировать два момента, которые наверняка привлекут внимание и вызовут вопросы у читателей. Первый — это упоминание в приведенном документе о том, что Освальд посетил советское посольство в Мексике в октябре. В одном из документов, приведенных в предыдущей главе, есть ссылка на «спецсообщение из Мехико № 550 от 03.10.63» об этом факте. Сейчас трудно судить, почему шифротелеграммы, проекты которых по двум линиям — МИДа и КГБ — были подготовлены в день последнего визита Освальда, то есть 28 сентября, ушли в Центр так поздно. Но можно предположить, что, поскольку это были несрочные сообщения, которые не требовали немедленной реакции Москвы, шифровальщики стали отрабатывать их лишь в начале новой недели (28 сентября была суббота), а потом представили на подпись своим руководителям. Другого объяснения мне в голову не приходит.

Второй — содержание абзаца, в котором говорится об отсутствии интереса КГБ к лицу, на которое два с лишним года велось дело по подозрению в шпионаже, а затем в течение восьми месяцев — внутренняя и межведомственная переписка в связи с его намерением возвратиться в СССР. Для тех, кто в предыдущих главах ознакомился с документальной основой «интереса», такое утверждение о его отсутствии может показаться нонсенсом или попыткой госбезопасности обмануть даже ЦК КПСС.

Но здесь нужно знать специфические реалии. Формулировка о том, что КГБ ни в Союзе, ни после отъезда Освальда «никакого интереса к нему не проявлял», подразумевает, что он не использовался как источник контрразведывательной или разведывательной информации и не рассматривался в качестве кандидата на вербовку нив СССР, ни за рубежом. Помимо этого нужно учесть, что председатель КГБ дал еще необходимые устные разъяснения по «взаимоотношениям» с Освальдом высшему руководству страны.

Прохладным октябрьским днем 1992 года я сидел в читальном зале фонда периодических изданий Государственной библиотеки имени Ленина, расположенном на окраине Москвы. Передо мной лежали папки с подшивками газет «Известия» и «Правда» за ноябрь 1963 года. Листая уже тронутые временем газетные страницы тех далеких дней, даже слегка разволновался: почти 30 лет, половина прожитой жизни! Сколько воды утекло с тех пор, во скольких событиях пришлось участвовать, во скольких странах побывать, но те дни четко сохранились в памяти.

Первые сообщения о гибели президента США появились в центральных газетах Советского Союза в воскресенье, 24 ноября. На первых страницах были помещены портреты Джона Кеннеди, краткая информация о его убийстве во время пребывания в Далласе, штат Техас, и соболезнования советского руководства семье погибшего президента. В тот же день советские люди узнали детали покушения из сообщения собкора «Известий» в США С. Кондрашева: «…В 12 часов 30 минут три выстрела грянули по президентской машине. Стрелявший бил по-снайперски метко из крупнокалиберной винтовки «маузер» с оптическим прицелом. Винтовку и остатки завтрака убийцы нашли среди ящиков с учебниками на шестом этаже здания книжного склада. Пуля попала президенту в правый висок. Обливаясь кровью, без сознания, Кеннеди упал на руки жены. Другая пуля попала в губернатора Коннелли. Ему сделали операцию, и состояние его здоровья не внушает опасения» (Нью-Йорк, 23 ноября, по телефону).

Во всех последующих номерах газет до конца месяца публиковались материалы, касающиеся происшествия в Далласе: информационные сообщения корреспондентов из США, комментарии по поводу появившихся различных версий организации покушения, мнения советских обозревателей и так далее. Но ни в одной из перечисленных публикаций ни слова не было сказано о том, что Освальд в течение двух с половиной лет жил в Советском Союзе, женат на советской гражданке, а в последние месяцы опять начал хлопотать о возвращении в СССР. Очевидно, наше высшее государственное руководство, исходя из собственной оценки происходящих событий, считало лишним привлекать внимание своих граждан к этим подробностям из биографии предполагаемого убийцы американского президента. Однако в то же самое время все западные средства массовой информации широко обсуждали именно эти факты жизни Освальда и его недавнее посещение советского и кубинского посольств в Мексике, и такая информация доходила до советских людей через иностранные прессу и радио. Поэтому «мудрая» политика замалчивания только подкрепляла уже ходившую на Западе версию о возможной причастности КГБ к покушению на Кеннеди. Срабатывала известная в таких случаях (но почему-то не учитываемая нашими государственными мужами) «железная» логика: ага, раз что-то скрывают, значит, что-то не так! Таким образом, создается самая благодатная почва для распространения самых невероятных слухов и появления самых «достоверных» деталей. Закрыв папки с газетами той эпохи, я задумался. Теперь мне стали понятны и «мудрые» рекомендации Центра на наши запросы из резидентуры о линии поведения с иностранными корреспондентами в первые дни после покушения.

Вашингтон. Резидентура КГБ

Некоторое представление о том, что происходило в советском посольстве и резидентуре КГБ в Вашингтоне после известия о покушении в Далласе и в последующие дни, дают воспоминания сотрудников резидентуры.

В течение 1992 года автору удалось встретиться и побеседовать с бывшими коллегами, которые тогда под разными прикрытиями работали в составе вашингтонской резидентуры КГБ.

Солнечным, но прохладным майским днем на скамейке одного из московских парков я беседовал с К., генерал-майором КГБ в отставке. Мы с ним были знакомы не один десяток лет, трудились в одном подразделении внешней разведки, встречались за рубежом, затем наши пути разошлись. К. перешел на работу во внутренние органы, где в годы, предшествовавшие отставке, занимал высокий пост в контрразведке. В ноябрьские дни 1963 года он был старшим группы контрразведки в резидентуре КГБ в Вашингтоне. Вот что он рассказал: «После покушения, в связи с осложнением обстановки вокруг нашего посольства и усиления антисоветской пропаганды, прямыми обвинениями в некоторых газетах в нашей причастности к покушению на президента, угрозами по телефону, главной задачей группы «КР» и в целом резидентуры стали вопросы безопасности. Поступили на этот счет указания и из Центра. Естественно, забот прибавилось, когда из Москвы было получено сообщение о том, что на похороны Кеннеди в качестве представителя Советского государства прилетает Микоян. Мы вступили в контакт с выделенной американской стороной охраной и вместе встречали Микояна на военно-воздушной базе Эндрюс. В целях безопасности Микояна разместили в посольстве, на втором этаже. В целом обстановка все эти дни была весьма напряженной. Хотя после ареста Освальда полиция и высказывала версию об убийце-одиночке, но после его убийства усилились предположения о наличии разветвленного заговора, пока неизвестного по своим масштабам. Поэтому нас очень беспокоило, где еще и каким образом может вновь проявиться этот заговор. В резидентуре практически все склонялись к мнению, что убийство президента — результат заговора. Ну а какие силы стоят за заговорщиками, пока было невозможно сказать, но многие считали, что это дело рук правых.

До покушения на президента Кеннеди мы в резидентуре вообще понятия не имели о существовании Освальда. Никаких материалов из Центра о нем или его жене к нам никогда ранее не поступало. Единственный из сотрудников резидентуры, знавший это имя до покушения, был В.А. Герасимов: выполняя свои функциональные обязанности по прикрытию, он вел переписку с М. Освальд (Прусаковой) по поводу ее заявления о намерении возвратиться в Союз. Работу консульства по линии прикрытия курировал наш резидент Фомин (Феклисов). Очевидно, он и передавал материалы указанной переписки американцам после покушения, я этого точно не знаю».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.