На родине Абая

На родине Абая

Утром меня вызвал начальник пятого сектора полковник И. Н. Гуреев. В кабинете находились незнакомые мне мужчины и женщины в гражданском. Здесь же был полковник Г. И. Крылов.

— Вам предстоит командировка, — сказал Гуреев. — Поедете вместе с группой медицинских специалистов в Абайский район и возьмете на себя всю заботу о них. Нужно там, на месте, организовать необходимую работу…

Утонувшая в мягком кресле женщина лет сорока пяти, министр здравоохранения М.Д.Ковригина, дополнила властно:

— Вам известно, подполковник, что радиоактивное облако прошло над Абайским районом? Нам нужно срочно выяснить, не пострадало ли там местное население.

Она повернулась к Гурееву:

— Как это местечко называется?

— Райцентр Караул, — ответил Иван Николаевич. — Вылет сегодня же. Машины в помощь вам уже отправлены своим ходом. Это по прямой двести километров от полигона. Думаю, страшного там ничего нет.

— Как знать, товарищ полковник, — оборвала его Ковригина. — Поскольку сигналы есть, мы должны обследовать население и обезопасить местность.

Из этого разговора я уже понял, что от меня требуется, и, зная, что Гуреев детализировать не любит, вопросы не задавал. Не иначе как по рекомендации полковника Г. И. Крылова, ставшего одним из заместителей начальника пятого сектора, я получил это задание и надеялся, что он более подробно расскажет о предстоящей работе.

Не зная толком об ожидающих нас работе и условиях, я рекомендовал столичным медикам взять теплые куртки и запастись питанием хотя бы на два три дня. Г. И. Крылов внес некоторую ясность: над Абайским районом прошло радиоактивное облако. Есть предположение, что там повышенный уровень радиации. Нужно определить, каков он, взять пробы и обследовать население. Старшим группы по приказу начальника полигона назначили меня.

До отлета я успел получить командировочное удостоверение. Оно сохранилось у меня. На белом листе слева вверху штамп войсковой части и дата — 1 октября 1956 года. Затем:

«Выдано подполковнику Жарикову А. Д. в том, что он по заданию Министерства обороны командируется для медицинского обследования жителей района Караул.

Просьба к местным партийным и советским органам оказывать тов. Жарикову А. Д. содействие в выполнении возложенного на него задания«.

И — подпись начальника штаба. Документ скреплен гербовой печатью.

Это было первое в истории полигона медицинское обследование местных жителей. Позже последовали еще другие.

В оставшееся время я побывал у специалистов, знавших направление движения облака, чтобы справиться об уровне радиоактивности следа, но точных сведений о зараженности Абайского района у них не оказалось. Предполагалось, что она уже не слишком высока.

Дозиметристов мне не выделили. Я взял хорошо отрегулированные приборы ДП-2 и ДП-11. С их помощью можно было сравнительно правильно определить уровень зараженности местности, воды, растительности,

жилья, одежды, продовольствия. Однако точные замеры радиоактивности продуктов питания достигаются только лабораторным путем.

Мне было поручено доставить пробы зерна, овощей, самоварной накипи, воды, молока, мяса, шерсти овец.

Лаборанткам из Москвы я намекнул, чтобы взяли часть хлопот на себя — хотя бы закупили продовольствие, но они дружно увильнули от забот. Мало того что они не имели желания заниматься этим, но и сами нуждались в помощи. Ни одна из них не имела даже теплой кофты или плаща, хотя в Москве в то время было уже прохладнее, чем у нас. Они жаловались, что выехали из своего НИИ неожиданно, «по тревоге», и не смогли зайти домой. Пришлось доставать им ватные телогрейки, резиновые сапоги…

Я закупил более десяти килограммов сыра и полусухой колбасы. Ничего этого в казахских селениях не найти. Запасы продуктов пригодятся. Взял с собой на всякий случай охотничье ружье и сотню патронов. Как положено, был вооружен пистолетом ТТ.

Вылетели мы на грузовом самолете Ли-2. Через час с минутами благополучно приземлились на грунтовом аэродроме возле небольшого казахского села Караул. В нем не более двадцати старых деревянных домов. Лучшие из них заняты районными учреждениями. Остальные — убогие глинобитные строения, лишь некоторые покрыты шифером. На окраине строились какие-то двухэтажные дома из белого кирпича. Говорили, что они — для рабочих совхоза.

К вечеру прибыли три грузовых автомобиля, на них привезли с поля солому. Все, кому не досталось коек, соорудили себе постели на полу. В уголочке я расстелил плащ-палатку, как бывало на фронте.

Не теряя времени я отправился к первому секретарю райкома партии. По-русски он говорил хорошо. Никаких вопросов о радиоактивности или о нашем полигоне не задавал. Вообще, на удалении двухсот километров от полигона никакой опасности ни от ударной волны, ни от радиоактивных осадков не предполагалось. Разрушений во время водородного взрыва здесь не было. Хотя ударная волна дошла, как и до других населенных пунктов, удаленных на такое же расстояние, но сила ее уже иссякла.

Об истинной цели прибытия в район группы медиков я не сказал, да меня никто и не спросил об этом. Секретарь райкома пообещал выделить для врачебного приема населения единственную в райцентре школу недалеко от гостиницы. Небольшая местная лечебница была переполнена больными.

— У нас есть столовая, — поведал секретарь. — Работает продмаг, но там только хлеб и макароны. Снабжают нас плохо.

Столовая и буфет приводили в ужас. Грязь непролазная, мухи… Кроме гуляша с душком из конины и бледного чая ничего нет. Тарелки и стаканы моются в одной бочке, водопровода нет…

Москвичи наотрез отказались питаться в столовой. Хорошо, что хлеба в селении было много, и всегда свежего. Только удивительно: выращивает район пшеницу, а хлеб ржаной. Мука привозная. Своего мукомольного завода нет.

Наладили свою кухню. Солдаты варили в ведрах вермишелевый суп и рисовую кашу. А на следующий день я закупил для «исследования» барана, и мы были обеспечены свежим мясом. На закупку барашка по низкой заготовительной цене я получил разрешение лично от первого секретаря. Очень пригодились привезенные с собой сыр и колбаса.

Чтобы у врачей и солдат не было опасений в пригодности мяса, я в их присутствии проверил тушу барана дозиметром. Никакой радиоактивности. Однако замеряя в последующем шерсть некоторых овец в одной из отар, я обнаружил, что она порядком заражена. Но без тщательного анализа шерсти в лаборатории нельзя было заключить, что овцы посыпаны радиоактивной пылью. Могла воздействовать солнечная радиация: животные с весны до осенних холодов на пастбище. Для сравнения хорошо было бы проверить шерсть овец, пасущихся в совершенно чистом районе, но такой возможности не имелось.

Началось обследование населения. Местные власти с большим старанием направляли для врачебного осмотра жителей. Поток равномерный, никаких очередей. Люди шли охотно, семьями. Из дальних аулов мы подвозили их на своих машинах. Некоторые добирались на лошадях или верблюдах. Все без колебаний сдавали для анализа кровь, но не все соглашались раздеваться до пояса.

Даже не медику было ясно, что того осмотра, который проводили врачи, и разового анализа крови недостаточно, чтобы установить заболеваемость. Лаборатория могла проверить только кровь. Никакой аппаратуры для специального исследования легких, сердца, почек и других органов ни у нас, ни в местной больнице не было. Для повторных анализов мы не располагали временем. Бедность районной медицины меня поражала. Как, впрочем, удручал и низкий уровень жизни в далеком Абайском районе, куда не было ни шоссейной, ни железной дорог. Самолеты летали только в хорошую погоду. В населенном пункте ни водопровода, ни канализации. Запах из дворов одуряющий.

Приезд врачей и обследование населения были крайне нужны. Если бы через год повторить исследование тех же людей, оно позволило бы провести сравнительный анализ…

Никаких признаков лучевой болезни в тот раз не обнаружилось. А общее медико-санитарное положение в районе, по свидетельству врачей, было крайне тревожным. Много опасных заболеваний, и особенно большой процент — кожных, венерических, легочных. Жители не помнили, чтобы когда-то проводился всеобщий осмотр. По рассказам местных врачей и старожилов, смертность детей всегда была высокая. В районе ни одного родильного дома, ни одного детского врача…

Медицинская проверка населения не прояснила полностью радиационной обстановки, но все же принесла определенную пользу. Многие жители до нашего приезда вообще никогда не показывались врачу и не знали

о своих заболеваниях. Московские медики, сообщая им об этом, выписывали рецепты, давали советы.

Однако толку от выписанного рецепта мало, потому что лекарств в районе не было. Единственная аптека не имела даже противогриппозных средств и витаминов.

Врачи и лаборанты работали с утра до вечера без перерыва на обед. Секретарь райкома просил меня задержаться еще на несколько дней и осмотреть всех жителей района, особенно детей. Благо что людей в районе мало, и все дети были осмотрены. Жалоб на внезапное ухудшение самочувствия за последние дни (после прохождения радиоактивного облака) ни у кого не отмечалось. О каких-то радиоактивных осадках, лучевых болезнях, да и вообще о взрывах атомных бомб простые жители и понятия не имели.

Пока медики занимались своим делом, я побывал в нескольких аулах и на полях. В долинах еще работали комбайны. Погода стояла солнечная. Очень печально было видеть бурты зерна в поле под открытым небом.

Урожай хороший, но сохранить его полностью не могли: не было хранилищ.

Много раз я делал замеры рентгенометром в разных точках поля и в буртах зерна. Проверял комбайны, комбайнеров. В некоторых кучах соломы прибор показывал предельно допустимую норму. Высокий фон был возле комбайнов. Но его могли создавать не только пыль, но и краска, металл, горючее.

Проезжая по долине, поросшей молодым березняком, я углубился в лесок на сотню метров, и стрелка рентгенометра резко поползла вправо. Чем дальше от дороги, тем выше уровень зараженности — что-то близко к одному рентгену, как на некоторых испытательных площадках полигона через несколько суток после взрыва. Я пересек рощицу, поднялся по склону до высоты. Там было чисто. Не иначе как дождем промыло весь склон и вода унесла радиоактивные частички. Могла и буря нагнать пыль с бескрайнего поля.

В горах нашел обгоревшие деревья. На пожарище, как и следовало ожидать, уровень радиации выше нормы. Мне удалось там же подстрелить тетерева. Он оказался чист. А когда свернул в поле, взлетела стая куропаток. Поднимая ее несколько раз, я взял более десяти серых жирных птиц. Разумеется, преследовалась не только охотничья, но и исследовательская цель. Убедился: куропатки вполне пригодны для пищи, нисколько не заражены.

Один день я уделил проверке водоемов, всех колодцев в райцентре. Еще один ушел на проверку овощей, домашних животных, дворов, молочных продуктов. Особенно долго искал самовар с накипью, чтобы отколупнуть твердый осадок для исследования его в полигонной лаборатории.

Сначала трудно было общаться с местными жителями. К районному начальству за переводчиком я не мог обратиться, чтобы не привлечь внимание к своей работе. Потом познакомился с одноногим и немым инвалидом войны. Русский, женился на казашке. На войне был ранен и контужен, потерял дар речи, ему ампутировали ногу. Но он хорошо слышал. Все, что я не мог понять по его жестам, инвалид писал в моем блокноте. Немой переводчик помог мне достать кувшин молока и самоварную накипь. Правда, когда он уговаривал молодую казашку поставить на стол самовар, та поняла так, что офицер пришел в гости, а у нее строгий муж. Переводчик рассмеялся и написал в блокноте: «Она думает, что мы свататься пришли».

Образцы проб я собирал для лабораторных исследований Демента. Он что-то находил в них, но не высказывал тревоги. На мой вопрос: пригодны ли пробы, которые я привез, Демент ответил, что желательно было бы брать их сразу после прохождения радиоактивного облака, а затем несколько раз в течение длительного времени. Все пищевые продукты, по мнению специалистов, были пригодны к употреблению.

Далеко от райцентра, в открытой степи я побывал со своим переводчиком в ауле, где было всего три глинобитных дома. Жили в них хозяин-старик и два его сына. А возле аула бродили лошади. Бескрайние просторы, тишина и скука. По-русски старик говорил плохо. Ребятишек в ауле было много, и все одеты в тряпье, чумазые и прыщавые.

Радиоактивность в ауле невысокая, ниже нормы. Но, зная скорость спада радиоактивности, можно определить, какой она была, когда над аулом прошло «грязное» облако. Видимо, значительно больше. Жалоб на головные боли не поступило. Ребятишки здоровы.

На четвертый или пятый день переводчик познакомил меня с начальником отделения милиции. Младший лейтенант, молодой, красивый казах. Служил в армии. Вся его команда состояла из троих сотрудников. Никаких нарушений, как он говорил, в районе нет.

— У тебя есть машина, а у меня винтовка, — сказал он сразу же после рукопожатия. — Поедем за архарами…

— Нельзя бить архаров, — сказал я, — запрещено.

— Кому нельзя? Мне, начальнику? — удивился он. — Я добывал много архаров.

— Ладно, поедем, — согласился я. — Проверю шерсть архаров и, если мясо не заражено, сделаю жаркое для москвичей.

Выехали с восходом солнца. Равнинная степь, как море, просматривалась до самого горизонта. Впереди открывались невысокие лобастые возвышенности, на склонах которых белели отары овец. Когда обогнули угловатую гору, я впервые увидел картину осени в предгорье и залюбовался ею. Кое-где виднелись небольшие рощицы. Деревья повсюду пожелтели. Березки словно карабкались к вершинам холмов.

Мы подъехали к чабанам. Я угостил их сыром и колбасой. Пастухи что-то сказали на своем языке.

— Они благодарят тебя и предлагают ягненка на бешбармак, — перевел младший лейтенант. — Отказываться нельзя, обидятся.

— Овцы государственные, — ответил я. — А вот посмотреть овцу вблизи мне очень нужно.

Старик с проворностью юноши приволок овцу к машине. Я достал из багажника дозиметр и убедился, что животное не посыпано атомным пеплом. Небольшое колебание стрелки вполне допустимо — овца целый день под солнцем.

Никто из казахов даже не поинтересовался, зачем я проверяю их живность прибором, не было разговора и об атомных взрывах. Никаких подозрений, никаких жалоб на здоровье. Не было ни одного случая гибели овец.

Отъехали не так далеко, когда младший лейтенант похлопал меня по плечу:

— Останови! Лиса!..

Выйдя из машины, милиционер стоя выстрелил из винтовки.

— Готова! — крикнул он и пошел вверх по склону высоты.

Вскоре принес красивую лисицу.

— Упитанная — значит, шкура не будет линять. Тебе на память, — он бросил огненно-рыжую красавицу в машину.

Я достал дозиметр, проверил: никакой радиоактивности.

— Не бойся, лиса чистая, не пыльная, потому что облизывает себя, — сказал младший лейтенант.

Вечером начальник райотдела милиции позвал меня в гости. Глинобитное жилище внутри нисколько не хуже квартир в кирпичном доме. В одной из комнат на шкурах архаров, разбросанных на полу, сидели гости. Младший лейтенант называл каждого по должности в том порядке, как они расположились: начальник райотдела КГБ, второй секретарь райкома партии, заместитель предисполкома, директор школы, секретарь райкома комсомола, председатель колхоза… Они поочередно поднимались и, когда я пожимал руку, называли имя и фамилию. Для меня поставили низенькую скамеечку.

Появилась белая скатерть. Старая казашка — мать милиционера — принесла таз с горячим, душистым бешбармаком. В объемных старинных мисках лежали горками огурцы, помидоры, головки лука, чеснока. Кто-то разрезал хлеб и наделял всех большими кусками. Хозяин поставил перед каждым гостем пиалы для шурпы бульона из баранины — и граненые стаканы для хмельного. Один из гостей раскупоривал бутылки и дополна наливал подставленные стаканы. Я сказал было, что коньяк не годится пить стаканами, но военком одернул меня:

— Здесь свои порядки.

Мне было позволено есть ложкой. Все другие гости брали бешбармак, засучив рукава, пальцами и отправляли себе в рот, запивая из пиалы горячей шурпой, таков обычай.

Ко мне подсел секретарь райкома и сказал тихо:

— Скрыл я от тебя бурты зерна в степи. Подумал, что донесешь о задержке отправки. А у нас транспорта мало. Давай завтра проверим, не заражено ли. Я знаю, зачем ты приехал…

Проверив три бурта примерно по 50 тонн пшеницы, я ужаснулся: прибор показал большой уровень радиации. Неудивительно: зерно с зараженного поля собрано в одно место.

— Судить нас будут, если мы отправим зерно на мукомольные заводы и отравим тысячи людей, — сказал я.

— Что делать? — спросил перепуганный секретарь.

— Сжечь! — посоветовал я, что и было сделано в тот же день.

Утром я проснулся от возбужденных голосов. Вышел умыться и понял: начался «степной дождь». Ветер поднимал мусор и гнал его по улице. Опавшие листья, сено — все перемешалось с пылью и летело выше крыш домов. Небо потемнело. Может ли удержаться на земле радиоактивная пыль после такой бури? Ее гонят с возвышенных участков в березовые околотки и камышовые долины не только потоки дождевой воды, но и ветер. Никто не может утверждать, что наши площадки, над которыми взрывались атомные бомбы, не присыпаны радиоактивной пылью.

Однако искать радиоактивные пылинки в степи за две — три сотни километров от полигона, хотя бы и через несколько дней, бессмысленно. Тем более их не может быть через год. Радиоактивные вещества представляют опасность лишь в первые часы после выпадения, когда их воздействие наивысшее, а затем они ослабевают в сотни раз. Облако дыма и пыли, значительно осевшей при слабом потоке воздуха уже на первых километрах своего пути, уходит высоко в небо. Оно расширяется до нескольких десятков километров, и концентрация пылинок в его одном кубическом метре ничтожно мала. На землю за двести километров от места взрыва выпадает так мало радиоактивных микропылинок, что обнаружить их можно лишь высокочувствительным прибором, и то не повсеместно. Об этом свидетельствует практика дозиметрической разведки за многие годы исследования районов, над которыми проходило «грязное» облако…

— Ну, «командующий», что будем делать? — услышал я голос доктора. — Пыль даже в постель проникла, а в лаборатории она все колбы загрязнила, на столах чертиков рисовать можно. Долго это продолжаться будет?

— Думаю, до вечера не успокоится, — ответил я, поскольку уже не раз наблюдал подобные пыльные бури.

Вечером буря действительно выдохлась, и над горизонтом, за который уже опустилось солнце, красным огнем долго горел небосвод. Ко мне пришел одноногий немой переводчик. Он выразительно объяснил жестами, что завтра будет последний солнечный день, а потом начнутся дожди. Всюду расползется непролазная грязь, самолеты не смогут взлететь, автомашины не доберутся до города.

Была низкая сплошная облачность. Мы летели на малой высоте, и нагруженный Ли-2 подкидывало, как на ухабах. Под нами простиралась степь, на которую выпадал не один след радиоактивного облака. Я настроил дозиметрический прибор и решил проверить, как он отреагирует с высоты. Не было сомнений, что земля здесь усыпана продуктами деления, представляющими собой многие изотопы химических элементов средней части Периодической системы элементов Д. И. Менделеева: от цинка до гадолиния. Правда, образующиеся ядра изотопов перегружены нейтронами, они нестабильны и претерпевают быстрый распад, но все же…

Мне было известно, что первичные ядра осколков деления в последующем испытывают в среднем три — четыре распада и в итоге превращаются в стабильные изотопы. При этом активность их быстро падает, и это позволяет сказать, что за сотни километров от полигона пыль, выпавшая из облака, через десять двенадцать дней совершенно неопасна.

У нас на одной площадке летом 1954 года, как помнит читатель, произошел «холостой» взрыв ядерного устройства. Активность разбросанных в этом случае долго живущих радионуклидов велика. Бури могли разнести опасные частицы из района взрыва по всему полю. Собрать их вместе с грунтом и захоронить или нейтрализовать на месте невозможно. Вот они и кочуют с бурями по всей Средней Азии. Бури поднимают не только пыль, но и траву, тяжелые радиоактивные крупинки с высокой степенью активности. Они, пожалуй, самые опасные для людей разносчики невидимого и без запаха врага.

Направление движения радиоактивного облака поддается прогнозированию лишь на малых высотах. И только первоначально оно движется по прямой. Затем, по мере подъема, облако может свободно «гулять» в поднебесье, меняя направление, разрываясь на части, уходить все выше, выше, и на землю опускается весьма малая и ослабевшая часть радиоактивных веществ.

Военные специалисты считают (условно, конечно), что местность по пути движения облака, где выпадают более крупные радиоактивные частицы, является ближним следом заражения. Той территории полигона, которая свободна от людей, с учетом всей его площади (диаметром двадцать километров), вполне достаточно для ближнего следа. А дальний след, как доказано исследователями, не влияет на боеспособность личного состава.

Радиоактивное облако первоначально представляет собой смесь около восьмидесяти изотопов тридцати пяти химических элементов. Здесь все зависит от ядерного вещества и времени после взрыва. Нельзя было однозначно предсказать последствия взрыва. На то и проводились испытания, чтобы ученые проверяли качество начинки «изделия». Что касается наведенной радиации, то за пределами полигона этого явления не наблюдалось, хотя частицы грунта после взрыва разносятся облаком на километры.

Радиус смертельно опасного заражения района взрыва составляет лишь несколько километров. Заражается местность в сторону движения ветра. Вначале радиоактивность достигает дозы смертельно опасной. Но через шесть — семь часов она будет в десять раз, через двое суток — в сто раз меньше интенсивного выпадения осколков из радиоактивного облака, где уровень заражения может быть до сотен рентген. В таком районе и оказались однажды москвичи из киногруппы в границах Опытного поля.

Работая с дозиметрическими приборами в Абайском районе, я хорошо понимал, что допустимый уровень заражения местности совершенно не означает, что люди, животные, машины, зерно, овощи заражены в таком же пределе. Одежда могла быть совершенно чиста, в то время как автомашина заражена до опасного уровня. А как в самолете?

…Итак, пролетая над степью, я настроил дозиметрический прибор. Обнаружил, что фон весьма высок — в несколько раз выше допустимого. Я решил, что мы летим над сильно зараженной местностью, над следом радиоактивного облака. Внимательно следил за прибором. Стрелка на одном месте. Но уровень зараженности всей территории не может быть одинаковым. Почему стрелка застыла? Догадался: прибор показывает не зараженность степи, а фон непосредственно в самолете. Я расчехлил другой прибор — ДП-116. Он по современным требованиям был далеко не лучшим, но с его помощью я все же мог проверить все уголочки в самолете. Тревожный уровень нашел в хвосте, где лежали брезентовые чехлы. Чтобы не создавать паники, я никому не сказал, что внутри самолета обнаружена высокая радиоактивность. Посоветовал врачам не курить и ничего не есть.

Возвратившись на полигон, я немедленно направился в сектор по изучению радиоактивного заражения. Встретив подполковников В. И. Иванова и С. А. Строганова; я сообщил им о своем «открытии». Они объяснили, что нашими приборами измерить с самолета радиоактивность поля невозможно. К тому же в воздушных лайнерах всегда повышенный уровень радиации. А наши военные самолеты не только находились не так далеко от Опытного поля, но и перевозили спецгрузы, имевшие высокую радиоактивность.

В тот же час я передал в лабораторию Евгения Демента три коробки проб, упакованных в целлофановые пакеты.

Мой доклад о работе в Абайском районе полковник Гуреев выслушал настороженно.

— Лучевой болезнью там кто-нибудь болеет? — спросил он.

— Врачи не нашли таких, — ответил я.

— Вот и хорошо. Доложите обо всем Крылову, он обобщает данные радиационной обстановки.

В это время в кабинет вошел заместитель начальника сектора по политической части полковник Богачев.

— Ну, как на родине Абая? — спросил Алексей Григорьевич.

— Плохо, — ответил я. — Медико-санитарное состояние района низкое. Живут люди сверхбедно. Снабжение и медицинское обслуживание неудовлетворительное. А что касается уровня радиоактивного фона, то он не вызывает опасения. Но антисанитария ужасная!.. — еще раз подчеркнул я.

Полковник Гуреев прервал меня:

— И это говорит коммунист! Советская власть достаточно хорошо беспокоится о народе. Не время заниматься критиканством. Вы свободны!

Остуженный таким финалом разговора, я вышел из кабинета и столкнулся с заместителем начальника сектора полковником Н. Н. Виноградовым. Я доложил, чем занимался в Абайском районе, высказал обиду на Гуреева. Николай Николаевич, верный правилам субординации, остановил меня:

— Я никогда не обсуждаю действия старшего начальника, и о своей секретной командировке надо помалкивать, если не хочешь служить рядовым. Понял?

— Предельно ясно, — ответил я и вышел из кабинета.

В конец расстроенный, униженный, я удалился в свой кабинет и написал рапорт об откомандировании меня из войсковой части, мотивируя просьбу объективными причинами: переход на новое штатное расписание, согласно которому я понижался в служебном положении, и невозможность проживания моей семьи на полигоне по состоянию здоровья. Но подспудно действовали и другие причины: я не находил удовлетворения в работе и добрых контактов с начальством.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.