Глава первая

Глава первая

Выход из Юньнани. — Как я избавилась от своих носильщиков. — Ночное бегство к горному массиву Ха-Карпо. — Неожиданная встреча в темноте. — Мы с Йонгденом переодеваемся и меняем свой облик. — Странные видения в лесу. — Переход границы запретной страны на высоте 5412 метров. — Хищные звери обнюхивают нас во время сна. — Явление призрачного города. — Первая встреча с паломниками. — Беспокойный переход через первую тибетскую деревню. — Хитрый ризничий.

Прощайте, отец мой!.. Мы уходим. На повороте дороги я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на нашего весьма гостеприимного хозяина, который несколько дней тому назад, совершенно нас не зная, радушно принял меня и Йонгдена, когда мы попросили у него приюта.

Стоя у главного входа в миссию, преподобный отец Н. смотрит нам вслед; в улыбке, которой он нас провожает, сквозит тревога. Он не позволил себя одурачить и не поверил в гуманные планы, о которых мы ему поведали; цель нашего путешествия, предпринятого при странных обстоятельствах, остается для него загадкой. Куда мы направляемся, одни, пешком, без багажа?.. Он задается этим вопросом, не в силах дать на него ответ, и предчувствует некое рискованное предприятие; я уверена, что имена таинственных странников, которые несколько ночей делили с ним кров, будут звучать в его молитвах. Да сбудутся его заветные чаяния! Да благословит Бог преподобного отца Н. за живительное тепло, которым его дружба согревает начало моего похода в ламаистский Рим!

Прощайте!.. Тропинка делает изгиб, и здание миссии исчезает из вида. Приключение начинается.

Я предпринимаю пятую попытку проникнуть в запретную зону Страны Снегов, и всякий раз на протяжении более десяти лет моменты выступления носили совершенно разный характер. Некоторые из них проходили весело, под смех слуг и шумный перезвон колокольчиков, подвешенных к шеям мулов, посреди грубоватой, но добродушной суеты и суматохи, к которой питают пристрастие жители Средней Азии. Иной раз мои отъезды бывали серьезными, почти торжественными: облачившись в парадное ламаистское одеяние из темного пурпура и золотой парчи, я благословляла селян и докпа, собравшихся, чтобы в последний раз проститься с чужеземной хандома[10].

Однажды я уходила в разгар драматического представления, разыгранного бурей, которая налетела внезапно, когда я отправлялась в путь. Небо, еще совсем недавно залитое солнцем, заволокли огромные черные тучи, клубившиеся над гигантскими пиками подобно сказочным чудовищам. Зловещий свинец разлился над окружающими горами, превратив чистый, исполненный безмятежного покоя пейзаж, обрамленный высокими вершинами, в мрачную и устрашающую картину Преисподней. Метель окутала меня, и я побрела, качаясь, вслепую, подобно судну, попавшему в шторм…

Два раза я уходила тайком, при первом проблеске зари, уводя свой крошечный караван по бескрайним тибетским просторам: диким и непостижимым, хранящим молчание бесплодным пустыням и степям, суровым и чарующим высокогорьям, через край грез и тайн… Ныне знойное солнце китайской осени светит на прекрасном темно-синем небосклоне; горы и леса, еще не сбросившие листву, словно призывают нас; поистине мы похожи на людей, вышедших на обычную прогулку. Впрочем, так мы и заявили простодушным жителям покинутой нами деревни: отправляемся собирать травы в горах. Однако это серьезное начинание, и я предвижу все препятствия, которые вскоре возникнут на моем пути.

Пока что наши вещи, оставленные на хранение в деревне, отводили всяческие подозрения от моих планов. Тем не менее мы с Йонгденом не могли уйти одни даже под предлогом недалекой прогулки, взвалив на плечи по небольшому тюку, как собирались путешествовать по Тибету. Подобный поступок, несовместимый с привычками иностранных путешественников, побудил бы местных жителей следить за нами, чтобы выяснить причину непонятного поведения. Мне пришлось нанять двух носильщиков, и по дороге я перебирала в памяти всевозможные уловки, придуманные в предшествующие дни, дабы избавиться от носильщиков в назначенный час. Этот час быстро приближался, ибо через день мы должны были выйти на проселочную дорогу, которая вьется вверх по склону Ха-Карпо[11] напротив селения Лондре; по этой тропе я и рассчитывала ускользнуть, чтобы ночью добраться до дороги паломников, опоясывающей святую гору. Если бы мой план провалился, над путешествием в Лхасу нависла бы неминуемая угроза.

Кроме того, меня преследовала одна тревожная мысль: казалось, что оба носильщика тяготились весом наших тюков, хотя и не сгибались под их тяжестью. Каким же образом мы с моим юным спутником, чья сила далеко уступает силе носильщиков, сумеем подняться с подобной ношей на многочисленные высокогорные хребты, которые встретятся на нашем пути?

Подбор снаряжения — трудоемкое и довольно мучительное дело. Ввиду совершенно необычных условий, сопутствующих моему странствию в Тибет, я взяла с собой в крайне долгий путь из пустыни Гоби в Юньнань лишь то, без чего совсем нельзя было обойтись. Тем не менее перед тем, как отправиться в путь пешком, без каких-либо транспортных средств, мне пришлось вдобавок изъять из и без того скудного багажа ряд предметов первой необходимости.

Мы уходили в октябре, поэтому нам требовались удобная палатка и теплые одеяла, толстые подстилки из непромокаемой ткани за неимением походных кроватей, запасная одежда и сапоги. Но помимо столь полезных вещей еще сильнее мы нуждались в большом количестве продовольствия.

Я решила совершать переходы по ночам, а днем оставаться в укрытии, до тех пор пока не проникну на достаточное расстояние в глубь страны, чтобы никто не смог достоверно установить, откуда я пришла, и распознать путь, которым я следовала.

Осуществление этого плана предполагало, что мы сможем прокормить себя в течение двух-трех недель, не испытывая необходимости покупать что-либо у местных жителей. Мы бросили многие вещи, чтобы унести больше еды, одеял и запасной одежды.

Маленькая палатка из тонкого хлопка, железные колышки от нее, веревки, большой кусок недубленой кожи тибетского происхождения для замены подметок на наших сапогах, квадрат толстого полотна, дабы не так чувствовать сырость и холод голой земли, на которой нам предстояло спать, да короткий палаш, предназначенный для различных целей, — основной элемент снаряжения всякого тибетского странника (мы использовали его главным образом в качестве топора дровосека) — были единственными тяжелыми предметами, которые я сохранила. Однако масло, тсампа[12], чай и немного сушеного мяса составляли в обшей сложности внушительный вес, и я все больше сомневалась, что мы сможем нести нашу поклажу быстрым шагом по крутым косогорам во время предстоящего ночного восхождения на склоны Ха-Карпо.

Таким образом, по-прежнему размышляя и мысленно репетируя комедию, которую я собиралась разыграть перед моими простодушными носильщиками, я шла вверх по правому берегу Меконга. Мы вышли во второй половине дня и не рассчитывали уйти до вечера далеко. Наш лагерь, то бишь мою крохотную палатку, разбили на невысоком плато, с которого была видна главная вершина Ха-Карпо.

Природа, по-видимому, обладает особым языком, понятным тем, кто долго жил в одиночестве, тесно соприкасался с ней и обрел чуткость, а может быть, подобные люди просто узнают собственные мысли и тайные предчувствия в загадочных ликах гор, лесов и вод. Величественный Ха-Карпо, вздымавший в светлую высь неба громаду своих ледников, синевших под полной луной, показался мне в тот вечер не суровым стражем неприступной заставы, а скорее почтенным благосклонным божеством, стоящим на пороге мистических уединенных земель, готовым принять и взять под защиту довольно дерзкую странницу, которую привела сюда любовь к Тибету.

Последующим событиям было суждено всецело подтвердить это пророческое предчувствие.

Я провела следующую ночь у подножия гряды красных скал, у входа в дикое ущелье, откуда с ревом вырывался широкий поток, впадающий в Меконг. Совсем небольшое расстояние отделяло нас от Лондре — места, где тактика, к которой я окончательно решила прибегнуть, чтобы избавиться от носильщиков, должна была пройти решающее испытание. Первый рискованный ход затеянной мной партии будет сделан через несколько часов. Кому же он принесет победу?..

После ухода двух соглядатаев окажется ли расположение деревушки, о которой я собрала лишь туманные сведения, благоприятным для ночного бегства через горы? Смогу ли я добраться до дороги паломников и найти надежное укрытие до восхода солнца? Бесконечные тревожные вопросы роились в моей голове. Тем не менее, когда я улеглась в своей маленькой палатке на жесткой земле, неповторимое чувство благополучия, освобождения и безмятежного спокойствия, которое неизменно вызывает в моей душе пребывание в уединенных местах, в очередной раз наполнило меня блаженством, и я мирно уснула.

На следующий день, когда утро близилось к середине, я простилась с Меконгом, давним другом, на берегах которого пережила не одно интересное приключение. Повернув на запад, я вошла в ущелье, ведущее в Лондре. Вскоре оно расширилось, превратившись в узкую долину, где струился светлый и спокойный поток, который затем неожиданно и стремительно низвергался в большую реку. Вдоль реки была проложена удобная тропа, неоднократно переходившая с одного берега на другой по деревянным неотесанным мосткам. Благодаря солнечной погоде прогулка была прелестной.

Мы повстречали двух тибетских торговцев, которые почти не обратили на нас внимания. Вероятно, из-за наших костюмов они приняли нас за китайцев. Однако эта первая встреча, предвещавшая множество других, во время которых мое инкогнито, возможно, часто будет подвергаться опасности, заставила меня слегка поволноваться.

Незадолго до полудня мы оказались в виду Лондре.

Если бы мы с Йонгденом были одни, нам было бы легко обойти стороной деревню, прячась в лесах до наступления темноты. Склон Ха-Карпо, куда нам предстояло взойти, возвышался справа от нас, совсем рядом, и от нашей тропы его отделяла только река, через которую был переброшен широкий мост. Однако остановка без уважительной причины после столь короткого перехода могла вызвать у сопровождавших нас людей подозрения. Еще более немыслимо было двигаться в сторону Ха-Карпо. Мы не раз твердили нашим носильщикам, что идем в Луцзе-Кьянг для сбора растений, и не могли открыто отказаться от своего плана, направившись к тибетской границе, что неминуемо породило бы опасные толки.

И вот, крайне раздосадованная, я повернулась спиной к той самой дороге, на которую собиралась ступить, с мыслью о том, что каждый шаг удаляет меня от цели, осложняя наше предстоящее бегство, и последовала за двумя горцами, собиравшимися отвести нас за двадцать километров отсюда, к лесистому плоскогорью, прелести которого они расхваливали, намереваясь разбить там лагерь.

Прибытие в Лондре прошло незаметно, как нам и хотелось. Ни один из крестьян, изредка попадавшихся на пути, не обратил на нас ни малейшего внимания. Это весьма благоприятное обстоятельство было, вероятно, связано с тем, что в Луцзе-Кьянге находился проездом американский ученый-натуралист, который нанял большое количество местных жителей для сбора растений и семян. Наши китайские, довольно потертые одеяния сбили селян с толку, и, по всей видимости, они решили, что мы направляемся к американцу для работы под его руководством.

После того как мы прошли несколько километров, я сочла неразумным идти дальше, все больше удаляясь от Ха-Карпо. Осмотрительность требовала, чтобы мы миновали Лондре в начале ночи, обеспечив себе время для долгого перехода, до того как рассветет. К этому часу нам необходимо было добраться до дороги паломников. Если бы, когда мы оказались там, нас все же заметили, несмотря на все меры предосторожности, мы могли бы весьма убедительно утверждать, что пришли из северных областей Тибета, а затем затерялись бы в традиционной толпе богомольцев. Паломники, принадлежащие к различным племенам, зачастую из дальних краев, являют собой большое разнообразие типов; диалекты странников, подобно их головным уборам и костюмам, чрезвычайно отличаются друг от друга. Поэтому я надеялась, что моя внешность, одежда и произношение, которые могли показаться коренным жителям непривычными, останутся незамеченными.

Теперь мы значительно возвышались над долиной, в начале которой находился Лондре. В просветах густых зарослей колючего кустарника виднелась речушка, через которую мы перешли утром. Козья тропа, начинавшаяся у наших ног, почти отвесно спускалась по склону и вела от дороги к этим безлюдным дебрям. Мне показалось, что настал благоприятный момент отделаться от двух простаков, не подозревавших о заботах, которые они мне доставляли.

— Я сбила ноги, они распухли, — сказала я носильщикам. — Мне нельзя идти дальше. Давайте спустимся на берег реки, приготовим чай, и я разобью там лагерь.

Честные крестьяне не выразили удивления. Китайские плетеные сандалии в самом деле причиняли мне боль; носильщики видели, как я обмывала свои кровоточащие ноги в ручье. Мы спустились к реке, и я велела поставить палатку на крошечной поляне. Если бы носильщики или кто-то из здешних жителей спросили, что заставило меня избрать такое странное место для стоянки, можно было бы сослаться на близость воды и соседство зарослей, защищавших нас от ветра.

Мы развели костер, и я заставила носильщиков плотно поесть, в то время как мы с Йонгденом лишь слегка перекусили, не чувствуя голода, поскольку были слишком озабочены неотвратимым приближением нашего бегства и опасениями, что план провалится в последний момент. Как только честные селяне закончили трапезу, я велела одному из них отправиться на гору за большими поленьями, так как тонкие сучья кустарника, окружавшего наш лагерь, давали слишком слабое пламя, недостаточное, по моим словам, чтобы согреть нас ночью.

Когда он скрылся из вида, я объяснила его товарищу, что из-за израненных ног долгие переходы будут для меня слишком тягостны и поэтому я решила задержаться на неделю в окрестностях Лондре, где смогу изучить местные растения, а затем отправлюсь в Луцзе-Кьянг, и прибавила, что его услуги мне больше не нужны. Когда я снова соберусь продолжить путь, будет легко найти другого носильщика в местной деревне. Это показалось тибетцу вполне естественным, а щедрая плата, служившая вознаграждением за трехдневный труд, наполнила его радостью. Он тотчас же отправился домой, убежденный в том, что второй носильщик, занятый рубкой леса на горе, останется мне прислуживать.

Когда второй крестьянин вернулся, я в точности повторила ему те же самые слова, которые говорила его ушедшему товарищу, добавив, что, раз я не могу немедленно отправиться в Луцзе-Кьянг, ему придется отнести туда письмо и посылку. Я дала ему это поручение, чтобы он не смог вернуться той же дорогой, по которой уже шел отосланный крестьянин. Для моей безопасности было необходимо, чтобы тибетцы встретились только через несколько дней. Я знала, что из Луцзе-Кьянга можно вернуться в деревню, откуда мы вышли, по прямой дороге, ведущей через горную гряду, которую мы только что обогнули. Второй одураченный мною носильщик должен был избрать данный путь, и, дабы он неминуемо сделал это, я послала его именно туда, где начиналась дорога.

Письмо и пакет предназначались миссионеру, который, как я знала, жил в этом месте. Я никогда его не видела, и он совершенно меня не знал.

Письмо, состряпанное на скорую руку, ничего не сообщало ему о моих планах; в свертке же лежало кое-какое тряпье, от которого мы решили избавиться для облегчения нашей поклажи, но расстались с ним не без легкой грусти, так как рассчитывали использовать его в пути в качестве подстилки, чтобы не спать зимой прямо на грязной или промерзшей земле.

Второй носильщик не усмотрел в моем поручении ничего необычного. Он удалился, также придя в восторг от полученной щедрой платы, полагая, что его отсутствующий товарищ был послан в деревню за покупками, вернется вечером и останется со мной на всю неделю, пока я буду отдыхать.

Любопытно было бы послушать, что говорили друг другу двое крестьян, когда встретились несколько дней спустя, обогнув одну и ту же гору с севера и юга, но я этого так и не узнала.

«Все, чему суждено было свершиться, исполнилось» — эта фраза, часто повторяемая в буддийских сутрах по поводу окончания дела куда более высокого порядка, нежели то, которое мы благополучно завершили, столь точно выражала мои нынешние чувства, что невольно пришла мне на память.

Оставшись одни, мы с Йонгденом стояли в чаще и молча смотрели друг на друга. Наше новое положение выбило нас из колеи: по правде сказать, мы слегка оторопели.

Более двух лет — точнее, со времени моих первых столкновений с тибетскими властями в местности Кхам — мы с ламой неустанно обсуждали, каким образом можно «исчезнуть», избавиться от нашего окружения и, сбив всех со следа, перевоплотиться в других людей. В течение долгого пути с крайнего степного юга до первых монгольских стойбищ в пустыне Гоби, в также на дорогах, которые вели нас к тибетско-юньнаньской границе, лишь эта тема постоянно служила нам пищей для разговоров, неотступно преследовала нас в мыслях и тревожила во сне.

Теперь же то, что, как мы справедливо считали, столь трудно осуществить, стало доступным: через несколько часов мы могли двинуться к Докарскому перевалу, по которому тогда пролегала граница заповедного Тибета.

Я поспешно раздула огонь, Йонгден отправился за водой к реке, и мы приготовили чай на тибетский лад: вскипятив воду, бросили в тот же котелок масло и соль, по упрощенному методу бедных странников, которые не могут позволить себе роскошь делать эту смесь с помощью маслобойки.

Набор нашей кухонной утвари был так же ограничен, как и ассортимент одежды. Перечень ее не займет много места. В нашем распоряжении имелись котелок, две миски (одна — из дерева, другая — из алюминия, ее можно было в случае надобности поставить на огонь вместо кастрюли), две ложки и китайский чехол, где лежали длинный нож и две палочки. Вот и все, что у нас было. Мы не намеревались питаться изысканными блюдами. Наша еда, как у всех простых людей, должна была состоять из тсампа, смоченной в чае или почти сухой, смешанной с маслом. В виде исключения, когда позволят обстоятельства, мы будем готовить суп.

Выпив чаю, Йонгден ушел. Время шло, наступила ночь. Я по-прежнему сидела у потухшего огня, не решаясь разжечь костер из опасения, что слишком яркое пламя будет заметно издали и выдаст наше присутствие. Остатки чая, припасенные на момент выступления как подкрепляющее средство, тихо кипели на красноватых поленьях с однообразным булькающим звуком; луна заливала дикую печальную долину сине-рыжеватым светом. Вокруг царили безмолвие и безлюдье.

Как я отважилась такое задумать? В какую безумную авантюру я собиралась ввязаться? Я вспомнила свои предыдущие приключения, воскрешая в памяти пережитые лишения, грозившие мне опасности, минуты, когда я была на волосок от смерти. То же самое и гораздо худшее снова ожидало меня… И чем же все это закончится? Смогу ли я одержать победу, доберусь ли до Лхасы, посмеявшись над теми, кто запрещает доступ в Тибет? Арестуют ли меня по дороге, или же, потерпев окончательный крах, я найду свой конец на дне пропасти, паду под пулей разбойника либо, как лесной зверь, умру от болезни под каким-нибудь деревом или в пещере? Кто мог это знать?..

Я не позволила мрачным мыслям овладеть мной. Что бы ни сулило ожидавшее меня будущее, я ни за что не отступлю.

«Остановитесь здесь! Ни шага дальше!..» — таков странный приказ, который кучка западных политиков, пришедших на смену китайским властям, осмеливалась отдавать сегодня исследователям, ученым, миссионерам, востоковедам всего мира, всем, за исключением своих шпионов, свободно разгуливавших но стране, по-прежнему именуемой «запретной». Какое право имели они окружать заслонами край, который по закону им даже не принадлежал? Многие путешественники, отправившись в Лхасу, были вынуждены повернуть назад и смирились, признав свое поражение, но я приняла вызов.

«Прохода нет!..» — два раза я слышала такие слова[13] и теперь, одна в ночи, в дебрях кустарника, смеялась, вспоминая об этом. «Прохода нет!» Неужели? А женщина сможет пройти!

Я была погружена в свои мысли, когда Йонгден неожиданно вышел из зарослей. В призрачном свете луны он напоминал горного духа, явившегося, чтобы поймать меня на слове.

Юноша вкратце сообщил мне следующее. Чтобы обойти стороной переправу в Лондре, нам следовало вернуться по долине назад, перейти реку по двум деревьям, заменяющим мост, и затем вновь спуститься на противоположный берег, добравшись до места, откуда мы узрели подножие Ха-Карпо. Вероятно, мы могли бы не делать большой крюк, если бы пошли прямо по воде, к которой подступали стены нескольких ферм, не оставлявших прохода по берегу, но рядом с этим местом работали крестьяне, и мой разведчик не смог подойти достаточно близко, чтобы измерить глубину реки.

Впрочем, какой бы путь мы ни избрали, нам пришлось бы проследовать вдоль последних домов деревни, соседствовавших с большим мостом, который мы должны миновать, чтобы отыскать тропу, ведущую вверх, к дороге паломников. Где именно начиналась эта тропа? Ионгден не мог этого сказать… Он уточнил, что ее извилины видны на склоне горы, но ему не удалось обнаружить начала дороги.

Я была вынуждена довольствоваться этими нечеткими сведениями.

Мы поспешно двинулись в путь: дальнейшее промедление могло все испортить.

Сильно ли моя ноша давила на плечи, больно ли впивались ремни в мое тело? Вероятно, да. Я почувствовала это позже, но тогда все физические ощущения во мне угасли. Я натыкалась на острые камни, раздирала руки и лицо мелкими колючками, но не замечала этого и непреклонно шагала вперед, одержимая волей к победе.

В течение нескольких часов мы блуждали по долине. Убедившись, что пройти по воде невозможно, мы принялись искать мостик. Не раз мы терялись в зарослях кустарников; следы, оставленные животными на берегу реки, которые мой юный спутник заметил днем, были плохо видны в смутном свете луны, подернутой туманной дымкой.

Добравшись до противоположного берега, мы нашли дорогу, зажатую между горой и рекой; хотя идти по ней было легко, многочисленные зигзаги сильно замедляли наш ход. Наконец показался край деревни.

Тогда мы остановились на несколько минут, чтобы смочить горло водой и проглотить по крупинке стрихнина для стимула перед близившимся восхождением. Теперь — вперед!..

Мы подошли к мостику, ведущему в Лондре, по которому уже ступали утром, и, ускорив шаг, миновали его… Последние дома остались позади… второй мост преодолен… Победа! Вот уже опушка леса. Перед нами возвышается пустынная, дикая святая гора; по ней вьется узкая тропа, она выведет нас на другие тропы, а те — на новые дороги, которые приведут нас в самое сердце Тибета, в таинственный Рим ламаистского мира.

Следуя вдоль стены последней фермы, прилегавшей к реке, мы услышали приглушенный, едва уловимый лай собаки. Одна-единственная собака на всю деревню, а вокруг всю ночь блуждало множество ее воинственных и шумных сородичей. Я вспомнила старые индийские сказки, где описывается ночной побег «сыновей из хорошей семьи»[14], оставивших свой дом, чтобы обрести «высшее Освобождение». В них часто повторяется фраза о божественной помощи, которая облегчила им уход из дома: «Боги усыпили людей и заставили собак умолкнуть». То же самое было у меня, и я мысленно поблагодарила невидимых друзей, покровительствовавших моему выступлению.

В спешке и при слабом свете луны мы не обратили внимания на небольшую осыпь, откуда брала начало дорога, по которой нам следовало идти, и отправились искать ее, поднимаясь вверх по лощине. Вскоре она сильно сузилась, превратившись в гигантскую горную расщелину. Ни одна тропа не могла виться по этим отвесным скалам, и нам пришлось повернуть назад.

Здесь мы потеряли еще по меньшей мере полчаса, находясь в поле зрения Лондре и содрогаясь при мысли, что кто-нибудь невзначай выйдет из комнаты и заметит нас с высоты террасы. Когда мы наконец отыскали дорогу, она оказалась песчаной и настолько крутой, что, несмотря на все усилия, мы могли продвигаться лишь еле-еле, сгибаясь под тяжестью своих нош, и были вынуждены часто останавливаться, чтобы перевести дух. Наше положение было крайне тревожным. Стрелки маленьких часов, которые я прятала под платьем, показывали начало первого ночи, когда мы начали восхождение; нужно было поторопиться, но нам это не удавалось. Чувство, которое я испытывала, можно сравнить с кошмарным сном, когда спящий видит, как его преследуют убийцы, и пытается бежать, но не может двинуться.

Ночь близилась к концу. Мы дошли до места, где тропа вилась под сенью высоких деревьев с густой листвой, образовавших своеобразный узкий туннель. Родниковая вода сочилась меж замшелых камней и гниющих листьев; от сырой земли повсюду исходил резкий запах плесени. По мере нашего продвижения большие птицы, дремавшие на ветках, резко взлетали с оглушительным шумом.

От жажды у нас пересохло в горле, и мы с Йонгденом решили сделать остановку, чтобы выпить чаю, но мне было неприятно задерживаться в этом месте, хотя здесь мы впервые увидели воду, после того как покинули долину. Возможно, сюда приходили на водопой хищники. Леопарды, и особенно пантеры, водились в этой местности в большом количестве; я не боялась встречи с ними, но и не искала ее. Более всего казалась невыносимой мысль, что мы снова потеряем драгоценное время. Из-за бесконечных извилин петлявшей дороги мы все еще находились в виду Лондре. Конечно, на таком расстоянии невозможно рассмотреть наши лица, но можно было заметить две черные точки, обозначавшие двух странников, бредущих к дороге паломников, а я страстно желала не оставлять никаких, даже малейших признаков своего присутствия. Если бы я была одна, то вынесла бы любую муку, лишь бы не останавливаться ни на миг, и поползла бы на коленях, если бы меня не держали ноги; но крайняя усталость бедного, измученного ламы одержала верх над моей осмотрительностью. Он не сел, а повалился на сырую листву, и я отправилась за хворостом, чтобы развести костер.

Совсем рядом оказался ручеек, и это избавило нас от перспективы пить воду, стоявшую среди мха. Горячий, сдобренный маслом чай очень подкрепил наши силы, но моего спутника от приятной истомы стало клонить ко сну. Я готова была расплакаться от отчаяния. Каждая потерянная минута уменьшала шансы на удачу. Однако я знала по собственному опыту, что в подобных случаях сон действительно необходим и с ним невозможно бороться. Поэтому я дала Йонгдену поспать. Не прошло и часа, как я разбудила его, и мы снова двинулись в путь.

Безлюдье придало нам смелости, и мы продолжали восхождение, когда солнце было уже высоко. Внезапно мы услышали над своей головой звуки голосов.

И тут нас охватила дикая паника; не обменявшись ни словом, думая только о том, как бы нас не заметили, мы ринулись с тропы в глубь чащи, как испуганная дичь. Пережив эту тревогу, мы уже не решались продолжать свой путь. Дровосеки, пастухи, спускавшиеся в Лондре, либо жители Луцзе-Кьянга, поднимавшиеся к Докарскому перевалу, могли столкнуться с нами на дороге, заметить нечто необычное в нашем облике и рассказать об этом в деревне, которую мы только что миновали, или по ту сторону границы… Лучше было не рисковать.

Найти укрытие оказалось непросто, так как мы находились на крутом склоне уступа, где не было ни пяди ровной земли; нам оставалось лишь выбраться с осыпи и, скорчившись, присесть под деревьями на более твердой почве. В этом неудобном положении, стараясь почти не двигаться из страха скатиться с откоса вниз, мы провели первый благословенный день нашего удивительного путешествия.

Однообразное течение времени прерывалось звуками, отвлекавшими нас от дум, без которых я бы охотно обошлась. Сначала мы долго слушали крики невидимых пастухов, которые вели свои стада, также скрытые от наших глаз, вверх по склону горы. Затем появился дровосек; он напевал приятный мотив, громоздя срубленные стволы деревьев один на другой и, конечно, не подозревая о том, что его присутствие пугает бедную ученую иностранку. По всей вероятности, листва полностью закрывала нас, и наши одеяния красноватого цвета сливались с осенними красками. Однако опасение, что этот человек либо пастухи, расхаживавшие наверху, нас видели, внушало мне как нельзя более мрачные мысли. Я уже готова была вообразить, что меня подстерегает новая неудача и я напрасно явилась сюда из далекого Туркестана, пройдя через весь Китай.

Вскоре после захода солнца мы начали ночной переход.

Преодолев последний подъем, еще более крутой, чем предыдущие, мы вышли к небольшому шёртену[15] стоявшему на развилке, где наша тропа соединялась с дорогой паломников — довольно хорошей дорогой, по которой гоняют мулов. Идти по ней было легко и приятно. Большая удача, что мы добрались сюда, никого не встретив, и если бы эта удача и дальше нам сопутствовала, позволив преодолеть Докарский перевал или добраться до берегов Меконга при столь же благоприятных обстоятельствах, я могла бы считать, что успех почти обеспечен.

Страдая от жажды еще сильнее, чем накануне — так как не пили уже около суток, — мы наконец оказались перед широким потоком, катившим свои бурные, белые от пены воды по усеянному камнями руслу, зажатому меж крутых берегов.

Йонгден, повинуясь желанию освежиться, решил немедленно спуститься к реке. Я попыталась его отговорить. В темноте нельзя было разглядеть камней, частично прятавшихся под сухой листвой; споткнуться об один из них означало неминуемо соскользнуть в поток и оказаться во власти его стремительного течения. Но юноша упорствовал. Вода так редко встречается в этих краях, убеждал он, нужно воспользоваться случаем и утолить жажду, иначе нам, быть может, еще долго придется страдать.

Его довод был не лишен оснований, но я предпочитала мучительную жажду риску утонуть и посему строго приказала своему приемному сыну, чтобы он отказался от этой мысли и немедленно перешел через небольшой мост, возникший перед нами.

Перебравшись через него, мы обнаружили, что другой берег менее обрывист. Здесь виднелись следы дороги, по которой легко было спуститься вниз; в стороне от нее валялись почерневшие камни, засыпанные золой, — признак того, что паломники иногда останавливаются в этом месте, чтобы перекусить.

Хотя время было дорого, я решила остановиться и выпить чаю, как вдруг нас окликнул голос из темноты. Мы остолбенели от ужаса. Кто-то был рядом, а мы с Йонгденом, споря, говорили по-английски, и даже очень громко. Слышал ли нас незримый незнакомец? Понял ли он по странным звукам неведомого ему, не китайского и не тибетского, языка, что по лесу бродят чужаки?

По его словам нельзя было это понять. Он предложил нам горячие угли, чтобы разжечь костер, и чашку горячего чая, пока наш не вскипел. То был обычный знак вежливости, которую тибетские странники проявляют ко всякому, кто проходит мимо места их стоянки.

Растерявшись, мы ничего не ответили. Другой голос осведомился:

— Кто вы такие? Почему разгуливаете ночью?

Мы по-прежнему никого не видели, но голоса доносились из огромного дерева. Я поняла, что, по-видимому, в дереве было большое дупло, которое этой ночью стало приютом для странников.

— Мы — паломники, — отвечал Йонгден, — докпа из Амдо, и не выносим здешней жары; когда мы выходим на солнце, у нас начинается жар. Поэтому мы дожидаемся ночной прохлады, чтобы закончить обход святой горы.

Это объяснение нашего странного поведения звучало вполне убедительно. Любопытный путник умолк, удовлетворенный ответом, но лама продолжил разговор:

— А вы кто такие?

— Мы тоже паломники.

— Ну, прощайте! — сказала я в свою очередь, чтобы закончить беседу. — Мы пройдем еще немного и сделаем остановку, когда снова увидим воду. Спасибо за чай, мы не хотим пить.

Это не было ложью. От пережитого волнения мы позабыли о жжении в пересохшем горле и думали только о том, как бы поскорее удалиться от своих собеседников, которых нам не удалось разглядеть.

Так закончилась наша первая встреча на пути в Лхасу. Мы радовались, что она не произошла раньше, когда мы еще находились на дороге из Лондре.

Сколь бы незначительным ни было это происшествие, оно послужило нам полезным уроком. Мы поняли, что даже ночные переходы не обеспечивают нам полной безопасности и мы должны всегда быть готовы объяснить причину любого из наших поступков так, чтобы не возникло никаких подозрений. Поэтому отныне мы говорили только на тибетском языке.

Мы шли уже несколько часов, так и не встретив ни одного ручейка, ужасно устали и шагали машинально, в сонном состоянии. В конце концов наши ноги отказались повиноваться. Усталость, голод, жажда и потребность в сне одержали верх. Следовало сделать привал.

Место, где мы находились, отнюдь не подходило для стоянки. Тропа здесь была чрезвычайно узкой и вилась вдоль бездны. Мы растянулись на земле, усеянной острыми камнями, стараясь сквозь дремоту не забывать о том, что лежим на краю пропасти.

Еще не рассвело, когда мы с Йонгденом взвалили на спины свои котомки, заменявшие нам подушки, и продолжили путь через лес, ускорив шаг, насколько это было возможно, стремясь отыскать ручей до того, как придется укрыться в чаще на целый день.

Вскоре у нас начались своего рода гонки с солнцем: казалось, что оно спешило взойти над вершинами гор, преграждавших путь его лучам, а мы старались опередить светило, стремясь преодолеть как можно более значительное расстояние до того, как его свет станет слишком ярким. Божеству суждено было одержать победу. Оно появилось над одной из вершин, скрытой от наших глаз листвой больших деревьев, под сенью которых мы шагали, и вскоре, поднимаясь ввысь, озарило и согрело лесную чащу. Давно было пора уйти с дороги. Люди, с которыми мы говорили ночью, могли нас догнать; тогда неизбежно завязалась бы долгая беседа, посыпались бы бесконечные вопросы и, что хуже всего, нас увидели бы при свете дня.

За дочё[16] окруженным флагами с мистическими надписями, простиралось какое-то небольшое плоскогорье. Мы пробрались туда сквозь кусты и оказались полностью укрытыми от взглядов тех, кто будет идти по дороге паломников. Мы нашли надежное укрытие. Но у нас по-прежнему не было воды. Устремив взгляд вниз, в незримую глубь долины, я заметила голубоватый дым, клубившийся между деревьями; когда я прислушалась, до меня донеслось отдаленное журчание бегущей воды. Видимо, путники или дровосеки устроили там утреннюю трапезу. Мысль о людях, которые ели и пили, усугубила страдание наших пустых желудков; Йонгден, не выдержав, решил рискнуть, взял котелок и вышел на дорогу, направляясь за водой.

Оставшись в одиночестве, я спрятала наши котомки под ветками, растянулась среди опавших листьев и усыпала ими свою одежду. Я так хорошо замаскировалась, что любой странник, бредущий по лесу, прошел бы мимо в двух шагах, не заметив меня. Даже Йонгден с трудом отыскал меня, когда вернулся с водой.

Мы с моим спутником отправились в путь в китайских платьях, которые носили во время путешествия по Китаю. Эта одежда не привлекала к нам внимания. Даже если бы меня увидел кто-то, с кем я уже встречалась или кто так или иначе распознал во мне иностранку, мой наряд не вызвал бы подозрений относительно наших планов. Большинство иностранцев, обитающих в отдаленных районах Китая, заимствовали свой костюм у здешних жителей.

Добравшись до этого места, мы могли с полным правом полагать, что отныне на нашем пути будут встречаться только совершенно незнакомые люди: тибетские паломники. Следовательно, лучше было затеряться в их толпе в качестве заурядных арджопа.

Арджопа называют паломников, в большинстве своем монахов, странствующих пешком с поклажей; эти люди тысячами бродят по Тибету, посещая места, которые издавна по какой-либо причине почитаются как святыни.

Среди них можно видеть некоторое количество подлинных бедняков и даже профессиональных нищих, маскирующихся под паломников, чтобы заполучить более щедрые дары; однако у большинства арджопа есть дом в родных краях и средства к существованию; тем не менее их доходы слишком незначительны, и они не могут позволить себе такую роскошь, как животные для верховой езды.

Я решила переодеться арджопа, так как в этом обличье, как ни в одном другом, можно было передвигаться, не привлекая к себе внимания. Йонгден — подлинный и образованный лама — должен был превосходно сыграть свою роль, а его престарелая мать (то есть я), которая предприняла не одно долгое паломничество по причине своего благочестия, не могла не показаться приятной особой и не вызвать к себе сочувствие.

Эти соображения определили мой выбор. Признаться, меня бесконечно привлекала полная свобода арджопа, которые не обременены заботами, связанными со слугами, лошадьми, багажом, и спят каждую ночь, где им вздумается, на свежем воздухе.

Теперь, когда десятимесячный опыт[17] позволил мне оценить и радости, и лишения, и тяготы этой красочной жизни, я полагаю, что более восхитительную жизнь невозможно себе представить, и считаю самыми счастливыми днями то время, когда я брела по горам и долинам чудесной Страны Снегов с нищенской сумой за спиной.

После обильной трапезы, состоявшей из тсампа, сушеного мяса и чая с маслом, мы опять натянули тибетские одеяния. Я отнюдь не могу сказать, что мы замаскировались: Йонгден вновь облачился в платье ламы, которое носил со времен юности; я же в течение многих лет одевалась на тибетский лад. Единственное новшество заключалось в нарочитом убожестве наших костюмов.

Некоторые затруднения возникли с головным убором. Покидая Амдо, я не захватила с собой тибетской шляпы, рассчитывая купить ее в Атунцзе, но обстоятельства вынудили меня следовать иным маршрутом, и на пути не оказалось ни единой лавки, торговавшей этим товаром.

Пока что старый красный кушак заменял мне головной убор. Я обмотала им голову, и он отдаленно смахивал на чалму женщин Луцзе-Кьянга. Красный цвет пояса, вместо традиционного голубого, не должен был вызвать нареканий, ибо эта замена была оправдана моим положением — я выдавала себя за вдову некоего нагспа.

Сапоги с немного загнутыми носками, купленные в Кхаме, а также ткань моего платья, изготовленная в этой провинции, соответствовали местности, из которой мы пришли, и служили мне свидетельством о гражданстве.

Несколькими годами раньше я обрезала волосы. Решив отправиться в путь в светском платье, я стала отращивать волосы, но они были гораздо короче традиционных косичек, которые следует носить по тибетскому обычаю. Многие жительницы Тибета сталкиваются с той же проблемой, и они преподали мне урок. Волосы яка, припасенные для этой цели, дополнили мою прическу, и чтобы ее коричневый цвет гармонировал с черной как смоль гривой, я натерла свою шевелюру палочкой китайской туши, слегка смоченной в воде.

Массивные серьги очень сильно изменили мой облик. В довершение всего я напудрила лицо[18] смесью из толченых углей и какао. Признаю, что это странный состав, но театральные поставщики, у которых я могла бы раздобыть более изысканный грим, еще не открыли филиалов в тибетских лесах.

Мы снова двинулись в путь, спрятав в зарослях кустарника различные детали отслуживших свое китайских костюмов.

На следующее утро нам удалось отыскать для отдыха после ночного перехода лишь сырое место, находившееся почти на одном уровне с маленькой речушкой. Мы съели немного тсампа и масла, но, будучи слишком близко от дороги, не решились развести костер и пили холодную воду с неприятным привкусом плесени.

Покончив со скудной трапезой, я погрузилась в глубокий сон. Первое, что я увидела, когда проснулась, был мужчина, одетый по-тибетски, в мягкой фетровой шляпе иностранного производства, какие носят солдаты лхасской армии за пределами столицы.

Мгновенно рой мыслей закружился в моем уме, еще скованном сном. «Тибетский солдат!.. Неужели его послали с этой стороны границы, чтобы следить за нами?.. Неужели тибетские власти были осведомлены о том, что мы направляемся к Докарскому перевалу?..» Я должна была любой ценой сбить его с толку, убедить, если это еще возможно, что я — коренная жительница Тибета. И я не придумала ничего лучше, как высморкаться для вида, утирая нос рукой. Это движение вывело меня из состояния дремоты, в котором я находилась. Солдат исчез: стоящий напротив утес и несколько веток ввели меня в заблуждение.

Странная галлюцинация, над которой можно было тут же посмеяться, слишком меня напугала, и мне было не до смеха; хуже того — я дрожала характерным образом, что свидетельствовало о последствиях нашего длительного пребывания в этом гиблом месте: у меня начался приступ лихорадки.

Я взглянула на часы: они показывали три. Было еще довольно рано пускаться в путь, но ущербная луна восходила лишь около полуночи, и за то короткое время, что она была на небе, мы не успевали совершить длительный переход. Стало невозможно путешествовать только ночью, как мы договорились, ибо это задержало бы нас поблизости от границы и сулило немало опасностей.

Поздним вечером мы добрались до места необычайной красоты — перед нами лежала просторная поляна, окруженная стеной кустарника. Несколько великолепных деревьев, как гигантские колонны, вздымали ввысь свои громадные стволы с раскидистыми кронами. Под сенью густой листвы царил непроглядный мрак, навевавший чувство священного ужаса. Казалось, что мы находимся в храме, где торжественно совершаются грозные оккультные обряды.

Множество ми дёсса[19], видневшихся там и сям, указывали на то, что немало паломников облюбовали это место для отдыха.

Некоторые из набожных странников до того разнежились, что разложили еловые ветки вокруг примитивных очагов, устроив себе подстилку. Эти большие круглые пятна, темная зелень которых выделялась на почерневшем золоте опавших листьев, казались кусками бархата, разбросанными по земле, и усугубляли первоначальное ощущение, что вы находитесь в некоем таинственном святилище, жрецы которого собираются здесь для мистических богослужений, занимая помеченные места.

Кругом валялись огромные поленья и разрубленные стволы деревьев; мы лишь притащили часть этих дров к одному из облюбованных нами ми дёсса и скоро уже грелись у огромного костра.

Невидимые животные бродили в мрачных дебрях; до нас доносился треск сучьев, которые они ломали, пробираясь сквозь кусты. Порой их шаги замирали совсем рядом с нами. Кто-то из четвероногих, гуляя, вероятно, следил за нашими движениями, но мы не могли ничего разглядеть во мраке, обступавшем поляну и окутывавшем ее края.

Поспав несколько часов, мы попытались двинуться в путь до зари, но свет ущербной луны не пробивался сквозь густую листву, и было невозможно отыскать дорогу в лесу; поэтому нам пришлось вернуться на место стоянки и дождаться рассвета.

По мере того как мы поднимались на святую гору, характер леса менялся: лес становился гораздо более темным и суровым, чем в окрестностях Лондре. Любопытные явления сопутствовали нашим ночным переходам; казалось, что мы вступили в чертоги некоего волшебника. Нашему взору открывались странные миражи, порожденные игрой облаков, лунным светом и лихорадкой, вызванной усталостью либо более загадочными причинами. Мы видели, как под высокими деревьями пляшут языки неведомых костров, таящихся в расщелинах гор; в их свете вырисовывались движущиеся тени; туманные и очень далекие мелодии звучали в воздухе. Как-то раз, шагая впереди, я узрела два человеческих силуэта, направлявшихся в мою сторону. Вернувшись назад почти ползком, чтобы меня не заметили, я присоединилась к Йонгдену и увела его к руслу потока, зажатого между высокими берегами. Мы отсиживались там до конца ночи, прячась среди камней и опавших листьев, и смотрели на блики мимолетных вспышек незримого огня на далекой скале.

Незадолго до восхода солнца, в час, когда тибетцы обычно отправляются в путь, мы с Йонгденом внимательно прислушались, силясь уловить звуки человеческих голосов или топот животных, но ничто не нарушало безмолвия леса. Это меня крайне заинтересовало, и, решив удовлетворить свое любопытство, я свернула с дороги, чтобы исследовать окрестности скалы. Я увидела, что она окружена зарослями колючек и сухими деревьями. Во всей округе не было места, пригодного для стоянки. На самом же утесе еще в незапамятные времена были высечены изображение Падмасамбхавы и несколько мистических выражений наподобие тех, что встречаются во многих местах Тибета. Они почти полностью заросли мхом, а остатки надписей были наполовину стерты временем. Мы не обнаружили никакого следа огня, обгоревших дров и золы.

Я заметила узкую длинную расщелину между скалой и землей, где камень как будто почернел от дыма, но я склонялась к мысли, что это его естественная окраска. Тем не менее, чтобы выяснить истину, мы с Йонгденом больше часа искали повсюду некий ход, сообщающийся с пещерой или гротом под скалой, но лишь зря потратили время и ничего не нашли.

В то время как мы были поглощены этим занятием, несколько черных птиц восседали на ветвях близлежащих деревьев и, казалось, следили за нами с насмешливым любопытством, качая маленькими головками и издавая негромкие крики.

Неприятный шум, который они производили, рассердил Йонгдена.

— Эти черные бестии, — сказал он, — кажутся мне ненастоящими. Те же хитрые ми ма йин[20], которые манят нас огнями и по ночам играют мелодии, чтобы задержать нас, теперь, должно быть, превратились в птиц и наверняка замышляют какую-нибудь новую проделку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.