Приметы и религия в жизни А.С.Пушкина
Приметы и религия в жизни А.С.Пушкина
Скажи, какие заклинанья
Имеют над тобою власть?
Ах, ведает мой добрый гений,
Что предпочёл бы я скорей
Бессмертию души моей
Бессмертие своих творений.
Детство
Через две недели после рождения ребенка Сергей Львович и Надежда Осиповна Пушкины повезли свое чадо на крещение в Елоховскую церковь. Там священник торжественно взял младенца на руки и, глядя на воспреемника, спросил:
– Отрекаешься ли ты от сатаны?
– Отрекаюсь, – ответил тот, а затем, символизируя очищение мальчика от злых духов, дунул и плюнул.
Батюшка, выдержав паузу, громко провозгласил:
– Крещается раб Божий и нарекается именем Александр.
Затем вручил младенца куме и пошел к другим прихожанам, а Пушкины, усевшись в карету, вернулись домой. На скромном обеде они то и дело пили за здоровье новорожденного, а виновник торжества крепко спал в своей кроватке. Приглашенные с интересом разглядывали мальчика, пытаясь найти у него черты родителей, а те уже думали, как они будут воспитывать Сашу.
Ребенок рос исключительно способным. К пяти годам он свободно читал по-русски и по-французски. Сергей Львович поощрял успехи детей. Одарённый незаурядными артистическими способностями, он принимал участие во всех домашних спектаклях, с чувством декламировал стихотворения любимых авторов и дети слушали его затаив дыхание. Этим его воспитательная миссия и ограничивалась. Надежда Осиповна также не уделяла детям должного внимания. Из всех родственников только бабушка нянчила их с удовольствием. В этом она находила единственное утешение своей неудавшейся жизни. Специально для внуков она купила под Москвой небольшую деревеньку Захарово и вся семья стала выезжать туда на лето. Для детей это было райское время. Они целыми днями бродили по рощам и лугам, а вечером слушали рассказы Марии Алексеевны. Саша так ярко представлял себе картины, нарисованные ею, что уже и сама она казалась ему сказочным персонажем:
Ах! Умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
От ужаса не шелохнусь, бывало,
Едва дыша прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы.
Под образом простой ночник из глины
Чуть освещал глубокие морщины,
Драгой антик, прабабушкин чепец
И длинный рот, где зуба два стучало, —
Всё в душу страх невольный поселяло,
Я трепетал…
А.С.Пушкин
Мария Алексеевна видела, какое удовольствие доставляют внуку народные предания и, мешая правду с вымыслом, рассказывала ему о сельской жизни, о народных приметах, о том, как защитить своё добро от злого зверя и дурного глаза. А по воскресеньям у Пушкиных был парадный выход. Они одевались по последней моде и шли на обедню в храм Преображения. По дороге Надежда Осиповна церемонно раскланивалась со знакомыми, а Сергей Львович отпускал в их адрес остроумные шутки. В церковь семья направлялась не для того, чтобы отдать дань Всевышнему, а для того, чтобы людей посмотреть и себя показать.
Отец Пушкина – Сергей Львович
Когда Саше исполнилось одиннадцать лет, родители решили отдать его в пансион аббата Николя в Петербурге. Сделать это взялся дядя, который как раз собирался в северную столицу. Он приехал туда со своим подопечным осенью, но договариваться с иезуитами не торопился: в Петербурге все ждали открытия нового учебного заведения – Лицея, где, по слухам, должны были обучаться великие князья. Говорили даже, что там впервые в России будут запрещены телесные наказания, а профессора будут приглашены из лучших университетов Европы.
Василий Львович стал делать необходимые визиты, ходатайствовать перед нужными людьми и добился того, чтобы Сашу зачислили в Лицей. Это действительно было самое лучшее учебное заведение России. Воспитанникам там прививали передовые взгляды и они росли в атмосфере дружеского общения с педагогами, особенно поощрявшими литературное творчество.
ГадалкаПосле окончания Лицея Пушкин был зачислен в коллегию иностранных дел и поселился у своих родителей в Петербурге. Он старался успеть всё и узнав, что в Северную столицу приехала известная гадалка Кирхгофф, вместе со своими друзьями направился к ней узнать своё будущее.
Увидев его, немка воскликнула: “О, вы важная голова!” Затем она взяла его руку и внимательно рассматривая ее, стала говорить Александру о его прошлом и настоящем. Пушкин внимательно слушал, но как только она сказала, что вернувшись домой, он найдет на столе пакет с деньгами, поэт потерял к её предсказаниям всякий интерес. Деньги он мог получить только от отца, а Сергей Львович отличался такой скупостью, что если бы и выделил ему небольшую сумму, то сделал бы это при личной встрече, обязательно сопроводив свое деяние длинной нравоучительной беседой. Гадалка же невозмутимо продолжала: “Скоро вам предложат переменить род службы, а потом дважды подвергнут ссылке. Вы будете пользоваться огромной известностью у своих современников и потомков. На 37-м году жизни у вас будут большие неприятности из-за жены. Опасайтесь белого человека или белой лошади. Если они не помешают, то вы доживёте до глубокой старости…”
Мать Пушкина – Надежда Осиповна
Пушкин заплатил немке и тут же забыл об её предостережениях, а вернувшись домой узнал, что в его отсутствие заходил лицейский приятель Корсаков, который хотел проститься перед отъездом в Италию. Не застав Пушкина дома, он вернул поэту карточный долг, положив конверт с деньгами на стол Александра. Через несколько дней генерал А. Ф. Орлов предложил Пушкину сменить службу в коллегии иностранных дел на эполеты, а в 1820 г. за антиправительственные стихи поэта выслали из Петербурга. Такой каскад совпадений сильно подействовал на впечатлительного юношу. Он уже не считал предсказания немки глупым вздором. Она в его глазах стала талантливой прорицательницей, которая по незаметным для обычных людей штрихам читает книгу Судьбы. Играя с огнем, Пушкин вставал к барьеру по самому ничтожному поводу и противниками его, как правило, становились мужчины с белокурыми волосами. Но Фортуна благоволила к своему избраннику: за время Южной ссылки он не был даже ранен, хотя полуденное небо, южное солнце и горячая кровь не давали ему покоя. Если же дело касалось женщин, то африканский темперамент всё время выводил его за рамки религиозных догм. За успех он был готов с точки зрения христианской морали заплатить самую дорогую цену.
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я не робея,
Готов, еврейка, приступить —
И даже то тебе вручить,
Что может верного еврея
От православных отличить.
Да и к своему Богу – Иисусу Христу – Пушкин относился запросто: в письме в А. И. Тургеневу он называл его умеренным демократом, а в поэме “Гавриилиада” так лихо переосмысливал рассказ о благовещении девы Марии, что это выглядело уже не очаровательной шалостью (1), каковые иногда допускались по отношению к церкви, а прямым богохульством. Поводы для сомнений в справедливости учения Иисуса иногда подавали и сами священнослужители. Взять хотя бы архимандрита Фотия. Он имел прекрасные внешние данные, был очень хорошим оратором и на своих проповедях гипнотизировал прихожан. Многие дамы были от него без ума. Фотий ловко пользовался этим для продвижения по иерархической лестнице. Особое внимание он оказывал одиноким богатым женщинам. Среди его почитательниц была Анна Алексеевна Орлова – единственная дочь фаворита Екатерины II. После того, как архимандрит направился в захудалый Юрьев монастырь, под Новгородом, Анна Алексеевна поехала за ним, построила себе дом около монастыря и ежедневно ходила на молитву к своему духовному пастырю.
«Благочестивая жена
Душою богу предана,
А грешной плотию
Архимандриту Фотию», —
писал Пушкин.
Уже не очень молодые влюбленные не скрывали своих отношений, а архимандрит, казалось, даже бравировал тем, что нарушает обет безбрачия (2).
Это была благодатная тема для эпиграмм и они сыпались из Пушкина, как из рога изобилия.
М.С.Воронцов
ОдессаБлагодаря хлопотам друзей Пушкина перевели из провинциального Кишинёва в Одессу, где генерал-губернатором был его четвероюродный брат – М.С.Воронцов. Всесильный вельможа поначалу принял поэта весьма милостиво и часто приглашал к себе. Но независимое поведение Пушкина постепенно стало его раздражать, а когда Воронцов узнал, что поэт ухаживает за его женой, отношения и вовсе испортились. Генерал-губернатор стал придираться к каждой мелочи и пользовался любым предлогом, чтобы унизить Пушкина.
В 1824 году, когда весь Южный край подвергся опустошительному налету саранчи, М. С. Воронцов послал Пушкина вместе с другими мелкими чиновниками в поездку по небольшим городкам губернии, чтобы выяснить, “в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются”. Был он человек педантичный и требовал от подчинённых неукоснительного выполнения своих распоряжений. Пушкин же, относившийся к службе, как к пустой формальности и считавший своё жалование «пайком ссылочного невольника», был возмущен и хотел подать в отставку, но по настоянию друзей в командировку все-таки поехал, а вернувшись в Одессу, написал отчет:Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела, всё съела
И вновь полетела.
Какой бы злой шуткой ни выглядело это стихотворение, оно гораздо лучше отражало действительность, чем пухлые отчеты других чиновников, ибо реальных средств борьбы с саранчой в то время не существовало. Следующую стрелу Пушкин пустил в своего родственника после того, как М.С.Воронцову не присвоили очередное воинское звание – полного генерала.
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным, наконец.
После этого при одном упоминании о Пушкине "полу-милорд" приходил в бешенство. Он начал бомбардировать Петербург просьбами выслать поэта из Одессы. "Избавьте меня от Пушкина, – писал он министру иностранных дел, – это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе".
Правительство выполнило просьбу Воронцова только после того, как было перлюстрировано письмо поэта, в котором он признавался в своих атеистических взглядах."… Беру уроки чистого афеизма, – писал он Вяземскому, – здесь есть англичанин, глухой философ, единственно умный афей (атеист-В.В.), которого я знаю. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, что не может существовать разумного существа, Творца и распорядителя, – мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная".
После этого Александра Сергеевича было велено "вовсе уволить со службы" и выслать в имение его матери – Михайловское.
Как и предсказывала гадалка, первая ссылка сменилась второй.
Перед отъездом Пушкина из Одессы Е. К. Воронцова подарила ему сердоликовый перстень, на котором по-древнееврейски было написано: "Симха, сын священного рабби Иосифа, да будет благословенна память его". Поэт тогда еще не знал древнееврейского языка и надпись считал каббалистическими знаками, а перстень – талисманом (3).
Михайловское В деревне за Пушкиным был учрежден тайный надзор, а настоятель соседнего монастыря – игумен Иона был назначен его духовным пастырем. Монастырь этот когда-то был очень богат, но к началу XIX века обнищал и, став заштатной обителью, служил местом ссылки провинившихся монахов. Иона пытался было навести порядок в монастыре, но столкнулся с такой дикостью, что пришел в отчаяние. Он завёл дневник, в котором описывал свои несчастья.Дневник игумена Ионы.
20.5.1824 г.
Пришел отец Василий в церковь к вечернему пению совсем пьяный, в продолжении коего силы его так ослабели, что он едва мог кончить служение. Не вечерня получилась, а комедийный феатр. После сего сел он на скамейку около святого престола, потом встал, затрясся, аки бес пред заутренней, и испустил…! Все видели и никто не возмутился, потому что не такое еще видели прихожане.
25.5.1824 г.
Вчера в святой обители и по всей Ворончанщине праздновался день святых отцов наших апостолов Петра и Павла. Обедню в Успенском соборе служил сам преосвященный епископ Псковский Евгений.
Потом крестьянин Алексей Михайлов стал умолять братию молебствием избавить от болезни жену его, а когда молебствие свершили, случился обильный стол, питие и яства.
Сильно захмелев, диакон Иван Федоров стал делать неприличные соблазны, подсев к хозяйской дочери, стал песни свадебные петь и говорить скоромные речи. Я, видя сие, крикнул команду погрузить его в телегу и всем ехать к себе домой. Диакон кричал и вырывался и мы еле довезли его до Святогорья, чуть и иных монахов не растеряв по дороге. Возвратясь в обитель, скоро пошел он, Иван, на скотный двор и стал таскать за волоса послушника младого… И бысть вопль и стенания на дворе до шестого часа пополуночи, пока сей несчастный не был пойман, скручен вервием и посажен мною на цепь железную.
12.9.1824 г.
Камо пойду от скверного духа братии и от лица их камо бегу?! Ей, господи, мазурики сущие, особенно отец Иоанн Фёдоров. Он тать и разбойник первостатейный. Это его рук дело, что открыл ревизор. Сердцем чую! В Успенском соборе, в образе Успения выдран жемчуг, в венце нет камня голубого. В иконе Тихвинской богоматери нет мелких жемчужин… Вечером молился, а сам всё думал – это дело рук отца Иоанна. Почему написал в консисторию доношение о дурной нравственности отца Иоанна и о необходимости закрытия питейного дома в слободке. Оттуда и идет вся зараза и грехи моей братии. (Так еще в прошлом веке боролись за трезвый образ жизни – В.В.).Данный текст является ознакомительным фрагментом.