Миша Ценципер
Миша Ценципер
О Ценциперах известно немногое. Борух вырос в большой семье в местечке Освея на берегу довольно крупного озера – естественно, Освейского. Жители – на 90 % евреи – занимались рыболовством. В этом местечке близ нынешней белорусско-литовской границы почти все носили фамилию Ценципер и были в той или иной степени родственниками.
Борух ходил года три-четыре в хедер, другого образования он не получил. Семья была невероятно музыкальной – каждый вечер до молитвы все пели. Самую большую карьеру среди родственников сделал полулегендарный дядя Боруха с отцовской стороны – выкрестился и дослужился до вице-губернатора где-то в Сибири.
Лет с двенадцати Борух начал уходить из дома на заработки и, постепенно двигаясь к югу, попал годам к шестнадцати в Севастополь. Здесь, пройдя все ступени профессии, он вырос до старшего приказчика в магазине-складе металлопроката. Металл Борух или Борис, как его стали называть в находившемся за чертой оседлости Севастополе, знал так, что, лизнув кусок стали, мог определить ее состав. С особой гордостью он вспоминал, как подбирал “рельсу” для силача-борца Ивана Заикина, который должен был эту “рельсу” вечером в севастопольском цирке согнуть.
Борис Ценципер был, по-видимому, удачливым и осторожным делателем своей карьеры. Завел дело, расширял его, богател, переезжал во всё лучшие квартиры. Открывал магазины, обзавелся мельницей в Мелитополе. Украшением его бизнеса был кинотеатр – первый и единственный в Балаклаве под Севастополем – “Черномор”. Ко времени революции возникло еще какое-то суденышко – тоже “Черномор”, о котором Борис говорил: “На корме была будка – гальюн. А когда остатки белых бежали в Стамбул, мое суденышко отобрали, не заплатив”.
На сцене балаклавского кинотеатра перед сеансом пел брат Бориса Соломон, весельчак, композитор и нахлебник, которого Борис содержал как “человека искусства”. Впрочем, он и сам был очень музыкальным – любил и оперу, и настоящую русскую народную музыку (например, хор Пятницкого). В конце жизни он как-то называл по памяти оперных композиторов и знаменитых исполнителей. Набралось больше сотни.
Последними же его словами были: “Как много я работал. Всю жизнь. Работа, работа!”
Третьего января 1911 года Бонца Аронов Ценципер, мещанин, и Рухель Лазаревна Перепелицкая, дочь Брацлавского мещанина, вступили в брак. О чем сделана запись в книге евпаторийского раввина в присутствии симферопольского раввина (Метрическое свидетельство).
Жена Бориса Рахиль постоянно болела – у нее была астма, от последствий которой она много лет спустя и умерла, категорически запретив брать на похороны внуков. Она лежала на высоких подушках, постоянно курила средство от астмы “Астматол” и была неизмеримо более культурным человеком, чем ее муж. От бабушки Володя впервые услышал стихи Брюсова, Саши Черного, Переца Маркиша и других.
Двадцать девятого сентября 1913 года у них родился первенец – Моисей, он же Мося или Миша. В 1915 году на свет появился Самуил или Муля, которого с юных лет все называли Тарасом: их отец был большим мастером на прозвища. В 1917 году родилась дочь Ада.
У Рахили было три брата и сестра Берта (Буся), которая то кем-то работала, то как-то перебивалась – в основном тоже за счет Бориса. Один из братьев, большевик Исаак, был зарублен белыми. Другой, Наум, уехал в 1927 году в Палестину и стал одним из основоположников государства Израиль. Третий, Эммануил (Муня или Маныл), был по своему возрасту и характеру близок Мише, любим им и почитаем – скорее как брат, чем как дядя.
До революции квартира Ценциперов-Перепелицких иногда использовалась для конспиративных встреч, на которых бывал будущий знаменитый советский полярник, начальник первой ледовой экспедиции Иван Папанин. Папанин после революции несколько раз помогал семье наших деда и бабушки выходить целыми и невредимыми из разных советских перипетий.
Справка
В гор. Севастополе на квартире т.т. Ценциперов Б. А. и Р. Л. проходили конспиративные встречи подпольной большевистской группы. Часто проживал у них и активный подпольщик – большевик Перепелицкий И., зверски убитый белогвардейцами.
Подписи членов преднизовой партячейки:
т. Переведенцев Н. И.,
члены партии т.т. Левитин И. С., Росин П. Э.
Благодаря таким документам Ценципер Б. А. в 1929 году “был восстановлен в избирательных правах, которых он был лишен, так как жил на нетрудовые доходы от эксплуатации мельницы и собственной квартиры на Б. Морской улице дом 7 в гор. Севастополе”.
Учился Миша в школе № 3 – руководил редколлегией школьной газеты и учкомом, преподавал рабочим. А его первой любовью стала школьная пионервожатая Бронислава Мексина, которая была на несколько лет старше.
В 1928 году он с отличием закончил школу и пошел работать в Ликбез Городского отдела народного образования. С ноября 1929 года в течение двух лет он работает в электромеханических мастерских и становится слесарем-инструментальщиком – представителем “аристократии рабочего класса”, как он с удовольствием характеризовал эту профессию годами позже.
Он все сильнее сближался с Брониславой. В восемнадцать лет он писал о ней матери:
Мои чувства начали складываться еще с самого первого момента появления Б. в школе. Я с самого начала почувствовал в ней очень яркую, очень выпуклую личность.
Все в ней вызывало во мне симпатию – и ее работа, и отношения с ребятами – все то, в чем она себя так или иначе проявляла. Ее с каждым днем чувствующаяся незаурядность все более завоевывала меня.
Очень скоро мои чувства приняли новый оттенок, углубляясь с каждым днем.
Я полюбил.
Наличие у меня немалой самоуверенности, известной настойчивости способствовало тому, что я мало задумывался. Я был точно подвыпивший.
К тому же чувствовал и со стороны Б. те же зарождающиеся симпатии. Чувства наши росли.
Она тоже в то время мало задумывалась над тормозящими факторами и действовала, ориентируясь главным образом на свои чувства, зажмурив в то же время глаза на всякие там “разумности”.
Я все это отлично видел, часто ей об этом говорил.
Но, тем не менее, не останавливался, стараясь забывать о противоречиях (и подчас действительно их забывая). Мне ведь так хотелось не знать, не чувствовать, что все шито белыми нитками, что швы недолго выдержат! Но факт оставался фактом и давал себя подчас ощущать довольно остро. Я чувствовал неизбежность печального и недалекого финала.
Отсюда вполне понятно, что наряду с исключительно радостным чувством у меня все более и более пускало корни чувство горечи.
…Дни летят. Постепенно у Б. проходила первая острота порыва – отношения начинали терять свою упругость, начинаются разговоры о том, что, мол, разум несправедливо отброшен. Я почувствовал конец. Но как-то все еще не хотелось осознавать наличие этого факта.
А действительность все настойчивее этого требовала.
Желательного выхода не было.
Было очень тяжело, пришлось уехать. В Севастополе как-никак было бы труднее ощущать разрыв, вернее, связанные с ним последствия.
Я не сказал Б. о настоящей причине отъезда – думаю, она и так поняла…
Точность самоанализа и уверенная способность сформулировать выводы удивительны для столь молодого человека. Слова “наличие у меня немалой самоуверенности, известной настойчивости” точно передают одну из главных составляющих его уже сложившегося характера.
От Брониславы он, вероятно, заразился тяжелой формой туберкулеза – у нее была открытая форма. Болезнь требовала систематической специальной диспансеризации и довольно частого клинического вмешательства (пневмоторакс). Только спустя несколько десятилетий он снялся с диспансерного учета.
Дружественные отношения с Брониславой сохранились надолго. Вот выдержки из ее письма к нему от 1934 года:
Завтра замечательный день. Тебе исполняется 21 год. Родной, любимый, поздравляю тебя. Моим искренним желанием является видеть тебя всегда бодрым, энергичным, жизнерадостным. Расти, мой друг, физически и духовно. Пусть каждый день твоей работы еще крепче сольет тебя с большевиками, но не теряй своей индивидуальности. Пусть кричит твое я, растут вверх мысли. Пусть славные дела Ценципера сделают его имя нарицательным. Синонимом побеждающей мысли должна стать ЦЕНЦИПЕРОВЩИНА. Я так хочу!
Столица манила севастопольцев. Бывший одноклассник Сергей писал Мише из Москвы:
Был в Мавзолее, торжественно-печальное настроение. Вчера я ходил на похороны Скворцова-Степанова. Пробраться к улицам, по которым должны были нести урну с прахом, было невозможно, так они были оцеплены конной и пешей милицией. Процессию ближе чем на 150–200 шагов видеть было нельзя (не пускали). Затем под звуки “Интернационала” замуровали урну, и все стали расходиться. Члены правительства пошли к воротам Кремля. Я стоял около ворот и видел их: впереди шли Рыков со Сталиным, затем группа, среди которой я различил Бубнова, Енукидзе. Затем еще видел т. Луначарского. Остальных не рассмотрел, глаза разбежались.
Другого товарища-севастопольца тоже интриговал недавно построенный Мавзолей:
Мне одна женщина, объясняя, как пройти к Мавзолею, сказала: “Дойдете до магазина ГУМ и увидите Мавзолей”. По дороге я подумал: чудачка, она думает, что ей здесь Мелитополь, “дойди до магазина…”, как будто мало здесь магазинов. Прямо-таки дура… Но представь себе, что мне встречается громадный дом с шикарнейшими витринами. Мне сказали, что это и есть ГУМ. Я зашел в середину. Ты не представляешь, какое впечатление он производит. Это целый торговый город. За одни золотые и бриллиантовые вещи можно было бы купить весь наш Мелитополь с хвостиком. Был я еще в двух музеях: Румянцевском и Музее изящных искусств.
К 1931 году Михаил тоже перебирается в Москву. Его первая московская работа подтверждена документально:
Справка № 298
Данная гр-ну Ценциперу М. Б. в том, что он действительно состоит на службе в механических мастерских механического парка Треста “Гордорстрой” в должности слесаря-инструменталиста.
Он пишет домой:
Работой своей (не местом, конечно) я очень доволен – я многому тут научусь. На днях мы переходим в новое помещение (специально выстроенное), которое великолепно оборудовано, где очень светло и тепло! Зарабатываю я только из расчета 200 рублей в месяц. Правда, в том месяце я заработал очень немного, так как, во-первых, приспосабливался к новым условиям и, во-вторых, расценки были даны очень низкие. В общем, материально я обеспечен недурно. Купил теплую шапку за 26 рублей.
Наш мастер придумал один очень интересный измерительный прибор, разработку, конструирование и изготовление которого поручили мне. Все я это с успехом выполнил, но пришлось 2 дня ночевать на заводе.
В письмах в Севастополь он как старший брат обращается к младшим, дает им советы:
Домашние обязанности мамы надо свести к минимуму, все не занятые должны в этом помочь. Ведь ты, Тарасик, да и ты, Ада, – уже не малые ребята – должны по-взрослому подходить к таким вещам, должны вникнуть как следует в их серьезность. Мало и нехорошо ограничиться тем, чтобы вовремя растопить печку, вымыть посуду, подмести, сходить за хлебом и т. д. Надо, чтобы все это делалось без перебранки. Меня неприятно поразило, что (как пишет Тарас) вы часто ругаетесь. Не хочется приводить шаблонные фразы о том, что это нехорошо, что надо жить мирно и т. д. Постарайтесь и без этого продумать свои действия, знайте только то, что мне это очень неприятно. Не ищите виноватого – виноваты оба – один в большей, другой в меньшей степени.
Ты, Тарасик, пишешь, что у вас дела в ФЗУ[4] очень неважные. Горевать тут особенно нечего, это, конечно, неприятно, но свет клином не сошелся на этом ФЗУ. Главное – не охлаждай пыла в учебе и в работе. То, что ты (хотя бы и пока) отошел от общественной работы, очень нехорошо – это неизбежно приводит к тому, что твои действия и мысли в основном вращаются в узко-замкнутом кругу (это относится и к Аде). Но, с другой стороны, надо, чтобы ты ни в коем случае не занимался ею механически. Поэтому обязательно работай, но там, где работа тебя интересует и увлекает – пускай она даже самых небольших размеров.
А вот его оценка происходящего в стране, когда Ада жалуется брату на какие-то безобразия в ее школе:
Сейчас все и всё переворачивается вверх ногами. То, что сейчас проделывается в нашей стране, нигде и никем до этого времени не делалось – учиться, следовательно, не у кого! В результате неизбежные промахи.
Это был не официальный лозунг, но его личное глубокое убеждение.
Ярким периодом в московской жизни Миши с марта 1932-го по март 1935 года была работа на Электрозаводе в качестве слесаря-лекальщика высшего разряда инструментального цеха, а потом – помощником начальника цеха. У него были золотые руки. На заводе он много занимался комсомольской работой, был членом заводского комитета комсомола, в 1933–1934 годах – членом пленума Сталинского райкома ВЛКСМ города Москвы. По совместительству преподавал в школе рабочей молодежи, начал печататься в многотиражке, занимался самообразованием и очень много читал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.