Витебск

Витебск

Из тетради воспоминаний Аси Ужет:

Моя школа № 1 была на Замковой улице. Когда я первый раз пришла в 1-й класс, Таня Раппопорт посадила меня с собой на первую парту и стала моей самой лучшей подругой. Таня, в отличие от меня, жила в очень красивой, богатой квартире, отец ее – в прошлом фабрикант – сумел пристроиться к советской власти. Семья была большая, шумная, дети подрастали и уезжали в Москву, в Ленинград – учиться. Мы очень дружили с Таней, часто я приходила к ним и всегда уходила сытая.

Дома было очень плохо. И я все время проводила в школе.

Из учителей помню Маргариту Петровну, добрую, смешную, Льва Давыдовича – учителя математики, незабвенного Алексея Николаевича Калитина (русский язык, литература) и Анатолия Васильевича Богданова.

Часто после уроков мы тушили в классе свет, усаживались в уголке, рассказывали разные истории, фантазировали о будущей жизни, делились самым сокровенным. Забывали о голоде. Да, в классе учились в пальто, чернила замерзали.

В 5-м классе обнаружилось, что мы все влюблены в нашего учителя литературы и директора Алексея Николаевича. Сочинили песню и на мотив “Доли” тихо ее пели. До сих пор помню слова:

Где, Алеша, ты, Алеша,

Где ты, солнышко мое,

В канцелярии сидишь ли

Или смотришь ты в окно.

Ждем тебя мы, не дождемся,

Проглядели все глаза,

Ужель своего мы не добьемся,

Прошибает нас слеза.

Это был добрый, справедливый человек, прекрасный педагог. Он знал нас всех и незаметно помогал.

В 6-м классе его неожиданно сняли с работы, решив, что по его вине ученики на масленицу не пришли в школу.

Вместо него был назначен отвратительнейший Бусевич-Лутянский. Мы решили объявить ему бойкот, а в школе устроить забастовку.

Стихийно возник забастовочный комитет, в который вошла и я. Мы выходили молча и организованно, как только новый директор появлялся в классе, оставляя его одного в пустом помещении. Мы выстраивались вдоль мраморных лестниц и кричали: “Долой Бусевича”, “Верните нам Калитина”.

Целых 7 дней мы держали школу в своих руках, и никто не попытался нарушить установленный стачечным комитетом порядок. Мы боролись за справедливость, а через неделю, придя в школу, мы увидели большое объявление: “Все, кто хочет учиться, подают вновь заявления”. Весь стачечный комитет (перечислены фамилии) решением ГорОНО исключен из школы без права поступления в другие.

В тот же вечер собрались родители, выбрали трех человек и отправили в Москву. Дело окончилось нашей победой. С этого начались моя активная общественная деятельность и вера, что добро и справедливость всегда побеждают.

Моя школа, мой класс – это была моя жизнь.

Помню смерть Ленина. Был очень холодный зимний вечер, когда известие о его смерти пришло в наш дом. Какой страх и ужас охватили меня. Я бежала со всех ног в школу, было очень холодно и очень страшно: “Что будет с нами? Как мы будем жить?” В школу прибежали все ребята, мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, все плакали: и ученики, и учителя. Никто нас не утешал, но мы были вместе, и мы были сильны. А скоро мы стали первыми пионерами-ленинцами.

Осенью 1924 года был торжественный вечер, посвященный семилетию Октябрьской революции.

В первом ряду сидели моя мама и оба брата, а я с трибуны по-белорусски выступала с приветствием, которое написал для меня Анатолий Васильевич и заставил выучить: “Дорогие Туварыши! Вас с семой годовиной Растричниковой революции…”, а дальше забыла и кончила приветствием по-русски, а потом мы все пели.

К 1925 году мало что изменилось в нашей семье. По-прежнему мы жили в полуподвальной квартире на Замковой, по-прежнему папа с трудом зарабатывал на жизнь и часто надолго уезжал. Ленька бросил школу и работал в каком-то учреждении. Он был добрый, очень красивый. Хорошо пел. Был организатором коллектива “Синей блузы”. Много и очень успешно занимался спортом. Я и Толька учились. А мама болела. Болела подолгу, мучилась. Мы были предоставлены сами себе. Часто вечерами ребята убегали, а я сидела с больной мамой.

Помню: был поздний вечер, в комнате было холодно и нечего было есть, отец был в отъезде. Я очень устала от маминых жалоб, стонов, хотела спать, есть. Мне очень было жаль маму и себя саму. Мама часто бредила. Она подозвала меня и говорит: “По мне мышь бегает”, я ее утешаю, говорю: “Нет мыши, я с тобой, мамочка”. Она опять говорит, что по ней мышь бегает, я опять отвечаю ей то же самое. И вдруг мама вскочила, с криком отбросила одеяло, и на пол выскочила большая мышь, я с диким воплем схватила со стола стеклянный шар, бросила его и рухнула без сознания.

Когда пришли братья, они застали следующее: у двери лежала убитая мышь, я на маминой кровати, исплакавшаяся и обессиленная, рядом напуганная мама.

На другой день Ленька мне сказал, чтобы я не ходила в школу, он скоро принесет много денег. В этот день он не пошел на работу, вместо этого они с Толькой пошли на мост через Западную Двину. Ленька разделся и предложил за деньги спрыгнуть с моста. Толька собирал деньги и стерег вещи, а Леонид несколько раз прыгал. Это был высокий большой мост, по которому ходили трамваи. Они принесли деньги, мы купили хлеба, молока, еще что-то из продуктов и маме лекарство.

Из дневника Аси Ужет:

1925 г., 17 апреля

Опять вечер, опять тоскливое настроение, опять одна дома, опять мама чувствует себя неважно. Да обо всем, в чем не буду разбираться из окружающей меня обстановки, обо всем хочется сказать “опять”, потому что все похоже одно на другое, один день на другой, как пара ног у человека. От безделья философствуешь слишком много. Написала “безделья” и рассмеялась, на самом деле кто скажет, что я бездельничаю, все меня жалеют, что я слишком много работаю, и правда: стирка, уборка, уход за мамой, печка и т. д. и т. п. приводят к тому, что так кости ноют, что вчера легла и подняться не могла.

За последнее время упадническое настроение бывает у меня очень часто, я ненавижу себя в такие минуты, но не всегда сейчас же могу его в себе побороть. И в самом деле, никто из ребят не знает, до какой степени мне тяжело. Я знаю, что должна отсюда уехать, уехать в Москву, во что бы то ни стало. Иначе я пропаду, я это чувствую. Но я знаю, что уехать не могу, не потому, что меня не пускают. Если надо будет, у меня хватит силы порвать с домом, но ведь уход за мамой лежит на мне, больше некому, а мама очень и очень больна, нет уже сил, поэтому и плакать в последнее время так часто хочется. Если уж я начала плакать, то это что-нибудь да значит, т. к., по крайней мере до этого года, никогда не плакала.

1925 г., 24 апреля

Последние дни настроение довольно хорошее, бодрое, способствует ему чудесная погода – кажется, весна пришла, а у меня всегда весна в мае – много бодрости, веселья, только бродит у меня в душе, часто против воли.

На днях в политшколе во время наших занятий “живая газета” техникума ворвалась в нашу комнату.

Потом один парень стал играть полонез Шопена, а на меня ничего так не влияет, как музыка, музыка может заставить меня убить человека, а часто влияет как на собаку – выть хочется. Задорное, боевое настроение понемногу утихает, и в конце концов так давить что-то начало, что я ушла домой.

1925 г., 1 мая

Сегодня один из моих самых любимых праздников, веселый звонкострунный, ожидала его с большим нетерпением. Вчера целый вечер ходили с Зиной по улицам, пели, смеялись. В городе было очень торжественно. Несмотря на то, что за 8 лет можно было уже привыкнуть к ярким лозунгам, знаменам, факелам и т. д. и т. п., меня все это очень будоражит, хочется быть со всеми ласковой, простой, искренней… Пришла домой и сама не знаю, что со мной: грызет тоска и места себе не нахожу.

Я часто ругаю себя за то, что так люблю своих друзей и вообще почти что всех людей. Я же люблю их, как жизнь, и так привязана к ним, из-за этого тоже много переживаю. Мне многие говорили, что я удивительно легко и хорошо схожусь с людьми, а, между прочим, я часто думаю, какая я со своим внутренним миром от них далекая, как они все меня мало знают. Много неприятностей мне доставляет то, что люди, которые меня любят, видят во мне только хорошее. А люди, которые меня не любят, видят во мне только плохое. Очень многие говорят, что я самоуверенная, слишком я знаю себе цену. Они не знают, как часто я себя ненавижу, как часто я над собой смеюсь, какая у меня вечная борьба моих двух внутренних голосов – голоса разума и голоса натуры.

Думаю скоро подавать заявление о приеме в комсомол. Я много думала над этим и пришла к убеждению, что могу это сделать. Не знаю, вполне ли я подготовлена, – об этом будут судить другие, но ответственность я буду чувствовать, а, по-моему, это самое главное.

Бронька из всех моих друзей – самая близкая. Она мне дорога как тип настоящей комсомолки.

Из воспоминаний Аси Ужет:

Летом 1925 года в моей жизни произошли большие изменения. После долгих уговоров, угроз, истерик со стороны мамы и молчаливого страдания папы я осталась в Витебске (“временно”), а родители уехали в Юзовку, которая потом стала Сталино. На этом закончилась навсегда моя жизнь в семье. Устроился там на работу отец, пошел в ФЗУ Толька, и вскоре (ему было 14 лет) стал работать на металлургическом заводе, в кузнечном цехе. Леонид вскоре ушел в армию и возвратился из нее тоже к родителям. Там и жили они все до войны. Там и женились братья.

Я осталась одна в Витебске. Поселилась у знакомых. Семилетка была закончена, друзья по школе постепенно терялись. Часто мне вспоминается наш прощальный вечер, напутствие нашего учителя математики Льва Давыдовича. Это был маленький, плохо одетый и плохо по-русски говоривший еврей. Добрый, умный, все понимающий человек. Мне он сказал: “Вы уже очень умная, очень способная, но вы хотите ничего не делать и все знать”.

Мы забрались в наш класс, потушили свет, прижались друг к другу, пели песни, вспоминали наше голодное, веселое, озорное детство. Читали стихи свои и чужие. Этот вечер был расставанием с детством.

Вскоре я устроилась курьером в ЦРК № 1[1] – так назывался большой, недавно открытый магазин. Получала 12 рублей в месяц и так жила целый год. Мои обязанности вначале были простые: рано утром, до открытия магазина, я должна была ехать на извозчике на колбасную фабрику, получать там колбасу и везти в магазин. Там я увидела, как делали тогда колбасу, как чистили грязные, вонючие кишки, в которые набивали фарш, обработанный босыми ногами рабочих. Позже, когда я стала работать ученицей продавца в колбасном отделе, я, голодная, не могла есть колбасу. В магазине у меня был враг, которого я очень боялась, – здоровый рыжий рабочий Петька, который целый день подстерегал меня, где бы прижать, обнять, облапать. Ах, как я его боялась, как ненавидела!

Магазин был расположен недалеко от Замковой горки, где находился техникум. Учащиеся часто приходили в магазин, здесь я познакомилась со своей первой любовью, Васей, а также с Семеном Богуном, который сыграл немалую роль в моей жизни.

Вася был красивый парень, настоящий белорус, светловолосый, голубоглазый, ласковый. Все свободное время я проводила с ним, мы были сильно увлечены друг другом. Он был старше меня, много мне рассказывал о себе, товарищах, родных, мы мечтали о подвигах, целовались. Но это был рыцарь, как вообще большинство хороших ребят в то время. Относился он ко мне очень бережливо. Любовь наша продлилась до самого моего отъезда в Москву. Вася был веселый, беззаботный, легкомысленный, рубаха-парень.

У Васи был друг Семен Богун, старше Васи, он участвовал в Гражданской войне, был коммунистом и учился в техникуме.

Из дневника:

1926 г., 14 июня

Вчера была именинница – исполнилось 17 лет. Четверть жизни ушло, а жизнь не видела и не чувствовала. Сама не знаю, что хочу – только хотелось бы что-нибудь сильное, здоровое, красивое, последнее время так часто чувствую, как мне нужна была бы хорошая, здоровая среда, хорошее влияние, заполненная жизнь – а это все отсутствует. За последнее время довольно часто встречаюсь с Богуном – ему 25 лет. Как странно, что все мои интересные встречи бывают обыкновенно с людьми гораздо старше меня. Он очень интересный парень, выдержанный, сильный, стойкий, партиец, и вообще очень хороший парень. Мы с ним незаметно и интересно проводили время.

Вчера было 13 июня. Это день моего рождения. До трех часов ночи сидела с Богуном возле дома. Сошло не совсем благополучно. Помню только, что он, всегда такой ровный, спокойный, говорил, что задушить меня мало. Видно, я ему нравлюсь. Интересно, как мы теперь встретимся. Я об этом никому ничего не говорила и не думаю, чтобы сейчас могла сказать. Стыдно как-то. Злость на себя. Но я ведь не виновата. Ира принесла мне вчера красивые белые цветы. Я их очень люблю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.