На крыше

На крыше

Было это, видимо, незадолго до отъезда Сергея с Дункан – уже после несостоявшейся Персии. Сергей без приглашения разыскал меня в коминтерновском общежитии в Глазовом переулке: семиэтажный – или выше того? – домина. Постучался в мою комнату.

– Что за жилье? Коробочка! Зачем вы сюда перебрались, ведь у вас с сестрой была такая чудесная комната, просторная… чуть не зала. Добыли бы что-нибудь для вашей Любы… Для отца смогли же…

От этого, объясняю, Люба перестраховалась: поставила к нам спасенный мамин рояль. Я сбежала в эту конуру коминтерновскую (для того и на работу к ним устроилась) не так от сестры, как от ее музыки. Да и надоело – вечно подселялись родичи. Сюда уж не въедут!

Такие заботы Сергею непонятны. Сам он и не любит, и не может жить, как я, один!

– Вы слишком добрая, – поучает. – Обо всех вам забота, только не о себе.

Это было среди бела дня. Со своего пятого этажа я веду Сергея наверх, на обширную плоскую крышу – мой «закоулок для прогулок». Отсюда открывается чудесный вид на город! Сейчас тут никого, рабочий день еще не кончился. Стоим вдвоем у самой баллюстрады, совсем низенькой.

– Если вас это повеселит, – говорю, – могу спрыгнуть вниз.

Сергей испуганно оттягивает меня к середине площадки. Явно забоялся, усмотрев в моих словах вполне осуществимую угрозу. Или и самого, как бывает, поманило… нет, не «плюнуть с высоты дяденьке на кепку», а ринуться вниз головой? Не мог бы в тот час поручиться не за меня одну, а и за себя? Или тянула и втайне страшила предстоящая поездка? Это было мне тогда ясно из всего, что он успел высказать в разговоре. Сорвались и такие слова: «Нужно ли? Сам не знаю…»

И еще: «Будешь меня ждать? Знаю, будешь!»

Почти просьба. И заповедь.

Хотя на этот раз он не посмел, как при сборах в Персию (давно ли?), прямо сказать: «Жди».

А я в мыслях вдвойне осудила тогда Сергея за эту его попытку «оставить меня за собой ожидающую, чтобы и после продолжать мучительство». Мне чудится: с меня с живой кожа содрана – а он еще и солью норовит посыпать…

И с болью вдруг поняла: не меня он терзает, не может не терзать, а самого себя!

К осуждению прибавилась горькая жалость.

ФЕТИДА

Душу пропил дьяволу,

Звездный гуд в башке…

Закидало палубу

Чехардой ракет.

Мол, пустеет, берег стынет,

Звездный гуд в ночной мошне.

О любезном смертном сыне

Плачет Фетис в тишине.

Днем звенели радуги

О моей любви.

Где дельфины прядали.

Там следы твои.

Камень в руку друг мне сунет,

Ночь в лицо швырнет звездой.

О любезном смертном сыне

Плачет Фетис – в дождь и зной.

Звезды. Веет холодом

От летейских пчел

Тем, кто счастью смолоду

Подвиг предпочел.

Золотую славу чая,

Плечи воина болят,

А по нем уже скучают

Елисейские поля!

Губы сушит засухой…

Милый, пощади!

Только память ласкова

На моей груди.

Даже пчелам больно жалить

Плечи подвигом болят.

Это нам пора отчалить

В Елисейские поля!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.