Глава первая

Глава первая

Кругосветное путешествие обещало стать одним из самых волнующих событий моей жизни. Я была в таком восторге, что никак не могла поверить в его реальность и без конца повторяла себе: «Я еду вокруг света!» Самым замечательным было, разумеется, ожидание отдыха в Гонолулу. Возможность побывать на одном из Гавайских островов превосходила все самые дерзкие мои мечты. Сегодня человеку трудно представить себе, что это значило тогда. Сейчас международные туры и круизы — дело обычное. Стоимость их весьма умеренная, так что рано или поздно любой может позволить себе такое путешествие.

Когда мы с Арчи ездили в Пиренеи, нам пришлось путешествовать вторым классом и всю ночь сидеть. (Третий класс на европейских железных дорогах можно было сравнить с самыми дешевыми местами на океанских кораблях. Даже в Англии дамы, путешествовавшие в одиночку, никогда не пользовались третьим классом, ибо их там ожидали, если верить Бабушке, лишь клопы, вши и пьяные мужики. Горничные, сопровождавшие дам, и те ездили только вторым классом.) В горах мы совершали пешие переходы, а ночевали в дешевых гостиницах. И у нас не было уверенности, что мы сможем повторить даже такое путешествие на следующий год.

Теперь же перед мысленным взором вставали картины истинно шикарного вояжа. Белчер, как и следовало ожидать, все организовал по первому разряду. Миссии Всебританской имперской выставки пристал лишь самый первоклассный прием. Все мы, как один, были теми, кого в наши дни называют ви-ай-пи.

Мистер Бейтс, секретарь Белчера, серьезный и доверчивый молодой человек, действительно был прекрасным секретарем, но имел обличье театрального злодея — черные волосы и вспыхивающий взор придавали ему зловещий вид.

— Похож на отъявленного убийцу, правда? — сказал о нем Белчер. — Так и кажется, что он вот-вот перережет тебе горло. А на самом деле — наивоспитаннейший молодой человек.

По пути в Кейптаун мы не переставали удивляться, как смиренно Бейтс сносил тяготы секретарской службы у Белчера. Тот обращался с ним грубо, заставлял выполнять свои поручения в любое время дня и ночи, когда ему заблагорассудится, проявлять пленки, стенографировать, писать и переписывать письма, содержание которых Белчер без конца менял. Полагаю, ему платили хорошее жалованье — другого объяснения такому многотерпению я не нахожу, тем более что никакой любви к путешествиям Бейтс не испытывал. Более того, пребывание в чуждых пределах страшно нервировало его — особенно он боялся змей, которые — он не сомневался — будут встречаться нам в огромных количествах в каждой из тех стран, куда мы направлялись, и которые только и ждали момента, чтобы напасть именно на него.

Хоть мы и отплывали в столь приподнятом настроении, моей, по крайней мере, радости вскоре пришел конец. Погода установилась ужасная. Все казалось чудесным на борту «Замка Килдонан» до тех пор, пока море не вступило в свои права. Бискайский залив показал худшее, на что способен. Я лежала у себя в каюте едва живая от морской болезни. В течение четырех дней я пребывала в прострации, не в силах ничего удержать в желудке. Наконец Арчи пригласил ко мне судового врача. Не думаю, чтобы доктор сколько-нибудь серьезно относился к морской болезни. Он дал мне что-то, что, по его словам, «могло помочь успокоить внутренности», но, как выяснилось, снадобье не произвело на меня никакого действия. Я продолжала стонать и чувствовать себя так, словно умираю, да и похожа я, видно, была на покойницу, потому что дама из соседней каюты, случайно увидев меня через открытую дверь, позже поинтересовалась у стюарда:

— А что, дама в каюте рядом с моей еще жива?

Однажды вечером я решила серьезно поговорить с Арчи.

— Когда мы прибудем на Мадейру, — сказала я, — если буду еще жива, я сойду на берег.

— О, я думаю, тебе скоро станет лучше.

— Нет, мне уже никогда не станет лучше. Я должна сойти с корабля. Мне нужно оставаться на твердой почве.

— Но тебе все равно придется как-то вернуться в Англию, — напомнил Арчи, — даже если ты сойдешь с корабля на Мадейре.

— Не придется, — ответила я, — я останусь там навсегда. Найду какую-нибудь работу.

— Какую работу? — не веря своим ушам, изумился Арчи. В то время спрос на женский труд и впрямь был невысок. Женщины были тогда либо дочерьми, которых следовало содержать, либо женами, которых тоже следовало содержать, либо вдовами, которым приходилось существовать на то, что оставили им покойные мужья или чем помогали родственники. Могли они еще жить в компаньонках у пожилых дам или при детях в качестве нянь-гувернанток. Я, однако, изыскала еще одну возможность и ответила:

— Я могу стать горничной, мне даже очень нравится быть горничной.

Спрос на горничных, особенно высокого роста, не падал никогда. Рослой горничной найти работу было не трудно — почитайте чудную книжку Марджери Шарп «Клуни Браун» — а я не сомневалась, что справлюсь с ней наилучшим образом. Я знала, когда какими бокалами сервировать стол, могла открывать и закрывать входную дверь, чистить столовое серебро — мы всегда сами чистили дома серебряные рамки для фотографий и всякие безделушки, — а также достаточно умело прислуживать за столом.

— Да, — подвела я итог своим размышлениям, — я смогу работать горничной.

— Ну ладно, посмотрим, — примирительно сказал Арчи, — давай сначала доберемся до Мадейры.

Однако к тому времени, когда мы туда прибыли, я была так слаба, что не могла и думать о том, чтобы встать с постели. Теперь я понимала, что единственный выход для меня — остаться и умереть в ближайшие день-два. Но за те пять-шесть часов, что корабль простоял на Мадейре, мне вдруг стало намного лучше. Следующее утро было ясным и солнечным, море успокоилось. Как и всякий, оправившийся после морской болезни, я стала недоумевать: что это я подняла такой шум из-за пустяков? В конце концов ничего страшного не произошло — всего лишь морская болезнь.

Нет пропасти более глубокой, чем та, что разделяет людей на страдающих и не страдающих морской болезнью. Друг друга понять им не дано. Я так и не смогла привыкнуть к качке. Все пытались меня убедить, что неприятны лишь первые несколько дней, а потом все проходит. Это неправда. Когда бы море ни начинало волноваться, особенно при килевой качке, я заболевала. Но, начиная с того момента и до конца путешествия, погода была в основном хорошая, мне повезло.

Воспоминания о Кейптауне и по сей день у меня свежее, чем о каком бы то ни было другом месте; наверное, потому, что это был первый настоящий порт на нашем пути и все там казалось новым и необычным. Кафские горы, Столовые горы со странными плоскими вершинами, яркое солнце, вкусные персики — все представлялось удивительным. Я с тех пор никогда там больше не бывала — сама не знаю почему, ведь мне там так понравилось! Мы остановились в одном из лучших отелей, где Белчер сразу же показал себя. Он устроил скандал по поводу фруктов, поданных к завтраку, — по его мнению, они были твердыми и неспелыми.

— И это вы называете персиками?! — гремел он. — Да ими можно в мяч играть, им ничего не сделается!

Свои слова он сопроводил действиями, шмякнув об пол штук пять персиков.

— Видите?! — воскликнул он. — Они даже не лопнули. Спелые превратились бы в кашу.

Именно тогда меня впервые посетило подозрение, что путешествие с Белчером может оказаться не таким приятным, каким оно казалось месяц назад у нас дома за обеденным столом.

Я пишу не книгу путешествий — просто останавливаюсь на тех впечатлениях, которые запали в душу, на событиях, которые были для меня важны, и местах, которые меня очаровали. Южная Африка оказалась очень памятным местом. В Кейптауне наша команда разделилась. Арчи, миссис Хэйем и Сильвия отправились в Порт Элизабет, а оттуда — в Родезию. Белчер, мистер Хэйем и я — на алмазные копи в Кимберли и далее, через горы Магато, в Солсбери, где все мы должны были воссоединиться. Память снова переносит меня в те пыльные знойные дни, в поезд, следующий на север через горы Кару. Страдая от постоянной жажды, мы все время пили лимонад со льдом. Помню длинное прямое полотно железной дороги в Бечуаналенде. Мелькают смутные воспоминания о том, как Белчер изводил Бейтса и спорил с Хэйемом. Матопы произвели на меня большое впечатление нагромождениями валунов-колоссов — словно какой-то великан разбросал их повсюду.

В Солсбери мы очень приятно провели время в обществе веселых местных англичан, оттуда мы с Арчи совершили краткую поездку к водопаду Виктория. Наверное, хорошо, что я больше никогда там не бывала, — мое первое впечатление осталось неприкосновенным. Огромные деревья, прозрачная пелена мелких брызг, переливающаяся всеми цветами радуги, наши прогулки по лесу и редкие мгновенья, когда радужная пелена, расступаясь, открывала взору водопад, низвергающийся с высоты во всем своем величии. Да, для меня он навсегда остался одним из моих семи чудес света.

Ездили мы и в Ливингстон, видели там плавающих в реке крокодилов и гиппопотамов. Из этой поездки я привезла множество вырезанных из дерева фигурок животных, которые мест-ные мальчишки выносили к поезду и отдавали за трех— или шестипенсовые монетки. Фигурки были очаровательны. У меня сохранилось несколько — вырезанных из мягкого дерева и разукрашенных выжженными рисунками: антилопы, жирафы, гиппопотамы, зебры — наивные, примитивные, но по-своему очаровательные и изящные.

Потом мы поехали в Иоганнесбург, который мне совершенно не запомнился, в Преторию, от которой в памяти остался лишь золотой прямоугольник административного здания Соединенного Королевства; затем в Дурбан, который меня разочаровал, так как купаться там можно лишь в «загоне», отгороженном от открытого моря сеткой. Вообще больше всего в Капской провинции мне понравился отдых на море. Как только удавалось улучить несколько часов, — разумеется, это относилось к Арчи, — мы садились в поезд, ехали в Муизенберг, становились на доски для серфинга и наслаждались катанием на волнах. В Южной Африке такие доски делают из легкого, но прочного дерева, на них любой легко научается скользить по воде. Правда, бывает весьма неприятно и больно, если зарываешься носом в песок, но в общем это совсем не трудный вид спорта и доставляет огромное наслаждение. В дюнах мы устраивали пикники. Помню чудесные цветы, особенно те, что росли, кажется, в усадьбе дома или дворца епископа, куда нас пригласили на прием. Там был сад красных цветов и сад голубых цветов на длинных стеблях. Голубой сад особенно хорош на фоне угольной черноты ночи.

С деньгами в Южной Африке все обстояло хорошо, и это способствовало отличному настроению. Почти во всех отелях мы считались гостями правительства, и путешествия по железной дороге были для нас бесплатными — поэтому лишь поездка на водопад Виктория потребовала существенных расходов.

Из Южной Африки наш путь лежал морем в Австралию. Это было долгое и весьма однообразное плавание. Я никак не могла взять в толк объяснения капитана и поверить, что кратчайший путь из Кейптауна в Австралию пролегает через Южный полюс, почему нам и понадобилось плыть сначала на юг, а потом снова на север. Он даже чертил какие-то диаграммы, которые в конце концов меня убедили, но так трудно все время помнить, что земля круглая, а полюса — плоские. Это, разумеется, научный факт, однако в реальности его почти невозможно себе представить. Солнце светило не часто, но в общем путешествие было тихим и приятным.

Меня всегда удивляло, что описание разных стран никогда не совпадает с тем, что видишь потом воочию. Я представляла себе Австралию как бескрайнюю голую пустыню, по которой скачут сонмы кенгуру. По прибытии в Мельбурн меня поразил необычный вид тамошних деревьев и то, какое своеобразие сообщают пейзажу австралийские эвкалипты. Первое, на что я всегда обращаю внимание, это деревья и форма возвышенностей. В Англии мы привыкли к тому, что у деревьев темные стволы и светлые густые кроны; в Австралии, на удивление, все наоборот. Кора на деревьях серебристо-белая, а листва темная — это напоминает фотонегатив и преображает весь пейзаж. Другая удивительная вещь — попугаи: голубые, красные, зеленые — они летают стаями, громко хлопая крыльями. У них потрясающая окраска: кажется, будто по небу порхают драгоценные украшения.

В Мельбурне мы пробыли недолго и совершили оттуда несколько разных вылазок. Одна мне запомнилась особенно — из-за гигантских древовидных папоротников. Густые заросли этих тропических растений были последним, что я ожидала увидеть в Австралии. Очень красиво и необычно. С едой возникали, однако, трудности. Помимо гостиницы в Мельбурне, где кухня была превосходной, похоже, нигде не подавали ничего другого, кроме невероятно жесткой индейки. Бытовая гигиена также приводила в смущение человека, получившего викторианское воспитание. Для начала всех женщин нашей экспедиции любезно проводили в одну комнату, посреди которой, у всех на виду, стояли две ночные вазы, готовые к использованию. Укрыться было совершенно негде, и это создавало серьезные неудобства…

В Австралии, а потом и в Новой Зеландии я допустила непростительную оплошность, нарушив местные правила поведения за столом. Нашу миссию обычно опекал мэр или глава торгового представительства. На одном из первых обедов, устроенных в нашу честь, я по наивности прошла и села за стол рядом с мэром или каким-то другим высоким официальным лицом. Ехидного вида старуха сказала мне: «Думаю, миссис Кристи, вам приятнее будет сидеть рядом с мужем». Весьма смущенная, я быстро обошла вокруг стола и заняла место возле Арчи. Оказывается, там было принято, чтобы во время подобных обедов каждая женщина сидела подле своего мужа. Как-то в Новой Зеландии я запамятовала это правило, но уж после того всегда хорошо помнила свое место.

В Новом Южном Уэльсе мы остановились на меленькой станции под названием, если не ошибаюсь, Ианга, там было широкое озеро, и по нему плавали черные лебеди. Очень красиво! Пока Белчер с Арчи отдавали все силы на благо Британской империи, отстаивая ее интересы в сфере торговли, миграции населения и ряде других, мне было позволено, к великой моей радости, посидеть в апельсиновой роще. Там стоял чудесный шезлонг, в небе восхитительно светило солнце, и, если память мне не изменяет, я съела двадцать три апельсина, тщательно отбирая самые лучшие плоды на ближних деревьях. Нет ничего лучше спелого апельсина, сорванного прямо с ветки. В Австралии я сделала для себя немало открытий в области растениеводства. К примеру, прежде я представляла себе, что ананасы изящно свешиваются с ветвей ананасного дерева, и была потрясена, когда до меня дошло, что поле, которое я приняла за капустное, на самом деле — плантация ананасов. Я даже немного расстроилась, что столь изысканный плод так прозаически произрастает.

Чаще всего мы путешествовали по Австралии поездом, но возили нас и на машине. Именно тогда я поняла, насколько опасной может оказаться автомобильная поездка по бескрайним просторам плоских пастбищ, где однообразие линии горизонта лишь изредка нарушается очертаниями ветряной мельницы: здесь, в буше, как называют эти просторы местные жители, ничего не стоит заблудиться. Солнце стоит так высоко над головой, что теряешь всякое представление о частях света, и нигде нет никаких ориентиров. Я представить себе не могла, что пустыня бывает покрыта зеленой травой — пустыня, по моим понятиям, должна быть песчаной. И даже в песчаной пустыне, похоже, гораздо больше всякого рода возвышений и ориентиров, помогающих отыскать дорогу, чем на зеленых пастбищах Австралии.

Затем мы отправились в Сидней и очень весело провели там время, хотя я и была несколько разочарована видом сиднейской гавани — ранее мне приходилось слышать, что бухты Сиднея и Рио-де-Жанейро — самые красивые в мире. Видимо, я слишком многого ждала. К счастью, мне так и не довелось побывать в Рио, поэтому картина его бухты, раз представившаяся моему воображению, имеет шанс остаться незамутненной.

Именно в Сиднее мы познакомились с семьей Беллов. Когда бы я ни вспоминала об Австралии, я всегда вспоминаю Беллов. Молодая женщина, чуть постарше меня, однажды подошла ко мне в сиднейском отеле, представилась Уной Белл и пригласила всех нас погостить у них на ферме в Квинсленде в следующие выходные дни. Поскольку Арчи с Белчером должны были прежде совершить поездку по ряду очень скучных мест, решили, что я сразу поеду с Уной на их ферму в Каучин-Каучине и буду поджидать там остальных.

Мы очень долго, помню, несколько часов, ехали на поезде, и я смертельно устала, потом продолжили путешествие на машине и в конце концов прибыли в Каучин-Каучин, неподалеку от Буны в Квинсленде. Полусонная с дороги, я вдруг очутилась в гуще бурлящей жизни. Комнаты, освещенные лампами, были полны симпатичных девушек, наперебой предлагавших выпить какао, кофе — все, что душе угодно; девушки разговаривали одновременно и весело смеялись. Я находилась в том полуреальном состоянии, когда изображение перед глазами не то что раздваивается, а расчетверяется, поэтому мне показалось, что семья Беллов состоит не менее чем из двадцати шести человек. На следующий день представления мои разумно сократились до четырех дочерей и умеренного количества сыновей. Все девочки были немного похожи друг на друга, кроме Уны — у той были темные волосы. Остальные — светловолосые, высокие, с удлиненными лицами; все очень грациозно двигались, прекрасно ездили верхом и сами напоминали молодых, резвых кобылок.

Это была чудесная неделя! В девицах Белл таилось столько энергии, что я с трудом поспевала за ними, а в братьев, во всех по очереди, я просто влюбилась: Виктор — весельчак, умевший очаровательно ухаживать, Берт — великолепный наездник, весьма основательный человек; Фрик — тихий, спокойный, большой меломан. Помню, именно Фрику я отдала свое сердце. Спустя много лет его сын Гилфорд участвовал в археологической экспедиции в Ираке и Сирии, в которой работали и мы с Максом, и я до сих пор считаю Гилфорда почти своим сыном.

Главная роль в семье принадлежала матери, миссис Белл, давно уже к тому времени овдовевшей. Она чем-то напоминала королеву Викторию — невысокая, седовласая, со спокойной, но властной манерой держаться. Миссис Белл управляла семьей как самодержица, и так к ней в семье и относились — как к владычице.

Среди слуг, работников фермы и подсобных рабочих, большинство которых были полукровками, один или два представляли собой чистокровных аборигенов. Эйлин Белл, младшая из сестер, чуть ли не в первое же утро сказала мне:

— Вы должны увидеть Сьюзен.

Я спросила, кто такая Сьюзен.

— О, она одна из черных, — аборигенов называли «черными». — Из самых настоящих, чистокровных черных. И она замечательно всех изображает.

Итак, передо мной предстала сгорбленная пожилая аборигенка — по-своему такая же королева, как и миссис Белл. Она продемонстрировала свое искусство, изобразив всех сестер, кое-кого из братьев, каких-то детей и даже лошадей. Сьюзен оказалась превосходным мимом и получала удовольствие от своего представления. Еще она, фальшивя, пела странные мелодии.

— А теперь, Сьюзен, — сказала Эйлин, — покажи, как мама идет поглядеть кур.

Но Сьюзен покачала головой, и Эйлин пояснила: она никогда не показывает маму, считает, что это было бы неуважением к ней и что не следует этого делать.

У Эйлин было несколько собственных обычных домашних кенгуру и валлаби, а также множество собак и, разумеется, лошадей. Все Беллы старались подвигнуть меня на верховую прогулку, но любительский опыт охоты в Девоне не позволял мне считать себя сколько-нибудь умелой наездницей. Кроме того, я не люблю ездить на чужих лошадях, опасаясь повредить их ненароком. В конце концов Беллы сдались, и мы носились по окрестностям на машине. Мне было очень интересно посмотреть на работу пастухов и прочие фермерские труды. Похоже, Беллам принадлежала солидная часть Квинсленда и, если бы у нас было больше времени, сказала Эйлин, она свозила бы меня на север, на дальние пастбища, которые были еще более дикими и обширными. Никто из сестер Белл никогда не закрывал рта. Они обожали своих братьев, открыто преклонялись перед ними, словно перед героями, и для меня в этом было что-то необычное. Сестры постоянно куда-то неслись — на дальние пастбища, к друзьям, в Сидней, на собрания — и напропалую флиртовали с разными молодыми людьми, которых почему-то называли «купонами», — видимо, это прозвище было отголоском войны.

Наконец приехали Арчи с Белчером, совершенно измученные. Мы весело и беззаботно провели выходные дни, участвуя в неожиданных развлечениях, в частности, совершили поездку на маленьком поезде, и мне доверили несколько миль вести паровоз. В конечном пункте путешествия нас ждал обед, устроенный членами парламента от австралийской лейбористской партии. Обед получился веселым и шумным, многие парламентарии хорошо выпили и, когда на обратном пути они по очереди исполняли обязанности машиниста, наши жизни подвергались смертельной опасности, ибо поезд разгоняли до невероятной скорости.

Увы, настало время прощаться с новыми друзьями — с большей их частью, по крайней мере, потому что некоторые решили провожать нас до Сиднея. Мелькнули за окнами Синие горы, и меня снова привели в восторг краски — никогда прежде мне не доводилось видеть пейзажа, столь необычно расцвеченного. Вдали горы были действительно синими, а не серо-голубыми, какими мы привыкли видеть горы. Казалось, кто-то только что нарисовал их на чистом листе бумаги свежими красками.

Австралия потребовала от членов нашей миссии напряжения всех сил. Каждый день приходилось произносить речи, присутствовать на обедах, ужинах, приемах, совершать длительные переезды. К концу я уже знала все выступления Белчера наизусть. Он был хорошим оратором, делал вид, что произносит свои речи экспромтом, получалось весьма выразительно, словно то, что он говорил, только что пришло ему в голову. Арчи удачно оттенял его, производя впечатление человека практичного в финансовых делах и благоразумного. В начале нашего путешествия, — думаю, это было в Южной Африке — Арчи назвали в газетах «управляющим Английским банком». Поскольку никаких опровержений не последовало, он продолжал оставаться для прессы «управляющим Английским банком».

Из Австралии мы поплыли на Тасманию: от Лонсестона до Хобарта. Хобарт неправдоподобно красив: темно-синее море, дивная бухта, цветы, деревья, кустарники… Я решила, что когда-нибудь нужно непременно вернуться и пожить там подольше.

После Хобарта наш путь лежал в Новую Зеландию. Отлично помню эту часть путешествия, ибо как раз тогда мы попали в лапы человека, которого прозвали Дегидратором. В те времена очень модной считалась идея обезвоживания пищи. Любой продукт этот человек рассматривал только с одной точки зрения: как дегидрировать его, и не было обеда, завтрака или ужина, чтобы он не посылал нам со своего стола тарелки каких-то особых яств с просьбой отведать их. Нам предлагались обезвоженная морковка, сливы — все без исключения лишенное воды и всякого вкуса.

— Если придется и дальше притворяться, что я с удовольствием ем эту обезвоженную дрянь, — говорил Белчер, — я сойду с ума. — Но поскольку Дегидратор был богат и влиятелен и мог оказать немалую услугу Всебританской имперской выставке, Белчеру приходилось сдерживаться и продолжать играть в игру с обезвоженной морковкой и картошкой.

К тому времени стали сказываться прелести совместного путешествия. Белчер уже не был нашим другом, с которым приятно посидеть за столом. Он оказался грубым, самонадеянным, невыдержанным, заносчивым и скупым до смешного. К примеру, он регулярно посылал меня покупать ему белые хлопковые носки или другие принадлежности туалета, но никогда не возвращал денег за покупки.

Если у него портилось настроение, он становился таким невыносимым, что невольно вызывал у окружающих жгучую ненависть. Вел себя как избалованный, капризный ребенок. Обезоруживало, однако, то, что, когда настроение у него исправлялось, он демонстрировал такое доброжелательство и обаяние, что мы переставали скрежетать зубами и снова оказывались в самых милых отношениях. О приближении приступа дурного расположения духа у Белчера всегда знали заранее, так как он начинал медленно надуваться и лицо его наливалось кровью, словно индюшачий гребешок. Это означало, что вот-вот он на кого-нибудь кинется. В добром расположении духа он любил рассказывать «охотничьи» байки, которых имел в запасе множество.

Я и теперь считаю, что Новая Зеландия — самая красивая из всех виденных мною стран. Облик ее совершенно необычен. Мы приплыли в Веллингтон чудесным ясным днем, какие, по утверждению местных жителей, выдаются не часто. Оттуда направились в Нельсон и дальше вниз по Южному острову, через ущелья Буллер и Кауафару. Природа вокруг была изумительной. Я тогда поклялась снова приехать туда как-нибудь весной — весной по их календарю, не по нашему — когда цветут ратании и все становится золотым и красным. Я не исполнила клятвы. Новая Зеландия находилась всегда так далеко от меня. Сейчас, когда можно путешествовать по воздуху, поездка занимает всего два-три дня, но для меня время путешествий закончилось.

Белчер был счастлив снова оказаться в Новой Зеландии. У него сохранилось там много друзей, и он радовался как школьник. Провожая нас с Арчи в Гонолулу, он пожелал нам приятно провести время. Для Арчи было настоящим блаженством освободиться от работы и отдохнуть от бесконечных споров с капризным и брюзгливым коллегой. Мы позволили себе восхитительно праздное путешествие, останавливаясь на Фиджи и других островах, и наконец прибыли в Гонолулу. Это было гораздо более цивилизованное место, чем мы себе представляли, — повсюду множество отелей, дорог, машин. Приехав рано утром и расположившись в своих гостиничных комнатах, мы увидели из окна людей, скользящих по волнам на досках для серфинга, тут же ринулись на пляж, взяли напрокат доски и бросились в воду. Какая наивность!

Оказывается, это был один из дней, когда только мастера отваживались «выйти в море», — а мы, имея за плечами лишь опыт, приобретенный в Южной Африке, решили, что овладели искусством серфинга в совершенстве. В Гонолулу меж тем все было по-другому. Здесь доска для серфинга представляла собой тяжеленный кусок дерева — ее и поднять-то трудно. Вы ложитесь на нее и, гребя руками, медленно плывете к рифам, находящимся не менее — мне так, во всяком случае, казалось — чем в миле от берега. Добравшись туда, занимаете позицию и ждете нужной волны, чтобы на ней устремиться к берегу. Это не так просто, как кажется. Во-первых, требуется распознать в приближающихся волнах именно ту, которая нужна, во-вторых, — и это, пожалуй, еще важней — нельзя ошибиться и принять за нужную не ту волну, потому что, если вы окажетесь во власти такой волны и она увлечет вас на дно, тогда — помогай вам Бог!

Я не могла грести так же мощно, как Арчи, поэтому добиралась до рифов довольно долго, к тому же потеряла его из вида, но была уверена, что он, как и другие, уже мчится на доске к берегу в щегольской, небрежной манере. Итак, я устроилась на доске и стала ждать своей волны. Она накатила. Но — увы! — оказалась не той. Не успела я глазом моргнуть, как мы с доской летели уже в разные стороны. Резко обрушившись вниз на гребне волны, я в следующий миг уже была в самом чреве ее. Когда мне снова удалось вынырнуть на поверхность, судорожно глотая воздух, в желудке булькало несколько литров соленой воды. Свою доску я увидела в полумиле от себя дрейфующей к берегу и отчаянно бросилась вдогонку. В конце концов мне ее пригнал какой-то молодой американец, сопроводивший свое благодеяние советом: «На вашем месте, сестричка, я бы сегодня поостерегся заниматься серфингом, это небезопасно. Вот вам ваша доска и дуйте прямо к берегу». Так я и сделала.

Вскоре ко мне присоединился Арчи. Он тоже слетел с доски, но, будучи гораздо более сильным пловцом, чем я, догнал ее. Предпринял еще пару попыток, и один раз ему все же удалось доскользить до берега. К тому времени мы все были в синяках, царапинах и абсолютно без сил. Сдав доски и едва дотащившись до отеля, мы рухнули в постель и часа четыре спали как убитые. Проснувшись, все еще чувствовали страшную усталость. Не слишком уверенно я сказала Арчи: «Конечно, серфинг — это большое удовольствие, но мне хотелось бы снова оказаться в Муизенберге», — и вздохнула.

Следующий выход в море окончился для меня неприятностью. Великолепный шелковый купальный костюм, закрывавший меня от плечей до щиколоток, был изодран волнами в клочья и, выскочив из воды, я вынуждена была почти голой бежать до того места, где остался мой пляжный халат. Пришлось немедленно отправиться в гостиничный магазин и купить восхитительный изумрудно-зеленый облегающий купальник, который я обожала потом всю жизнь и в котором, кажется, выглядела весьма недурно. Арчи тоже так считал.

Четыре дня мы провели в шикарном отеле, а потом вынуждены были подыскать что-нибудь попроще. В конце концов мы сняли маленькое шале через дорогу от отеля. Это оказалось вдвое дешевле. Проводя все время на пляже и упражняясь в серфинге, мы мало-помалу овладели мастерством, по крайней мере, в той степени, в какой это доступно европейцам. Прежде чем догадались купить мягкие купальные туфли с тесемочками вокруг щиколоток, мы изодрали ступни о кораллы так, что кожа висела на них лохмотьями.

Не могу сказать, чтобы первые четыре-пять дней серфинг доставлял нам такое уж удовольствие — все тело страшно болело, — но порой все же случались моменты истинного наслаждения. Вскоре мы поняли, как облегчить себе жизнь. Я, во всяком случае, поняла — Арчи по-прежнему предпочитал добираться до рифов собственными силами. Большинство отдыхающих нанимали гавайского мальчика, который, зацепившись за доску, на которой вы лежите, большим пальцем ноги, энергично греб к рифам, буксируя вас. Там, пока вы ждали нужной волны, он инструктировал: «Нет, не эта, еще не эта, миссус. Нет-нет, погодите. А вот теперь — вперед!» При слове «вперед» вы бросались на гребень волны — и это было блаженство! Ни с чем не сравнимое блаженство. Ничего нет восхитительней, чем скользить по волнам со скоростью, как вам кажется, не менее двухсот миль в час, от дальних рифов до самого берега, где, мягко погрузившись в воду, можно отдохнуть в ласково плещущемся прибое. Для меня это навсегда осталось одним из самых чудесных физических наслаждений.

Дней через десять я совсем осмелела: начав скольжение, осторожно поднималась на колени, а затем рисковала встать во весь рост. Первые раз шесть попытки оказывались неудачными — хотя больно и не было — просто, потеряв равновесие, я падала в воду. Конечно, доска при этом уплывала и ее приходилось догонять, выбиваясь из сил, но, если, на счастье, проводник-гаваец плыл следом, он пригонял ее, снова буксировал меня к рифам, и я предпринимала очередную попытку. День, когда мне, стоя на доске, удалось впервые доскользить до самого берега, сохранив равновесие, стал днем моего триумфа!

Проявлением легкомыслия было и то, что мы недооценили тамошнее солнце, за что и поплатились. Проводя все время в прохладной воде, мы совершенно забыли о том, сколь опасны солнечные лучи. Нормальные люди занимались серфингом рано утром или ближе к вечеру; мы же, простофили, с восторгом скользили на своих досках в самую жару, даже в полдень — и результат не замедлил сказаться. Наши обожженные плечи и спины, ноющие от дикой боли, покрылись гирляндами волдырей. Я не могла надеть вечернего платья; собираясь на ужин, приходилось покрывать плечи газовым шарфом. Арчи, пренебрегая насмешливыми взглядами окружающих, выходил на пляж в пижаме. Я тоже набрасывала на плечи белую блузку. Так мы и сидели у моря, спасаясь от обжигающих лучей, и сбрасывали свои неподходящие одежды лишь на время плавания. Но было уже поздно — плечи мои зажили не скоро. Когда собственной рукой отрываешь полосу мертвой кожи с плеча, почему-то испытываешь унижение.

Вокруг нашего маленького шале росли бананы — с ними, как прежде с ананасами, у меня тоже связано определенное разочарование. Я воображала, что достаточно протянуть руку, сорвать банан — и ешь себе на здоровье. Но в Гонолулу с бананами так обращаться не принято. Они представляют собой существенный источник дохода, и их снимают недозрелыми. Впрочем, хоть «прямо с ветки» бананы и нельзя было есть, за столом никто не мешал наслаждаться их бесконечным разнообразием — такого нигде больше не встретишь. Помню, когда мне было года три-четыре, няня рассказывала о том, какие бананы растут в Индии: о диких — крупных, но несъедобных, и культурных — небольших, но вкусных. Или наоборот? В Гонолулу выращивают около десятка разновидностей этих плодов. Красные бананы, большие бананы, маленькие, которые там называют «мороженными», потому что они белые и мягкие внутри, как мороженое; бананы, идущие на приготовление разных блюд, и множество других. Кажется, были еще яблочные бананы. При таком разнообразии человек становится привередливым.

Сами гавайцы тоже слегка разочаровали меня. Я представляла их себе созданиями утонченно прекрасными. Для начала отвращение вызвал резкий запах кокосового масла, которым обильно натирались все девушки. К тому же большинство из них отнюдь не были красавицами. Никогда прежде не могла бы я вообразить и тех неумеренно огромных порций горячего жаркого, которые там повсюду подавали. Я всегда думала, что полинезийцы питаются исключительно всевозможными экзотическими плодами. Их пристрастие к тушеному мясу меня немало удивило.

Отдых наш приближался к концу, и мы тяжело вздыхали при мысли о возвращении на Белчерову каторгу. К тому же наше финансовое положение начинало внушать тревогу. Гонолулу обернулся весьма дорогим удовольствием. Все, что мы съедали или выпивали, оказывалось втрое дороже, чем можно было предположить. Прокат досок для серфинга, услуги мальчиков-пловцов — все стоило денег. До тех пор мы укладывались в рамки своей наличности, но теперь пришел момент, когда нас стали посещать опасения. Предстояло еще освоить Канаду, а тысяча фунтов Арчи неумолимо таяла. Что касается морских дорожных расходов, то они были оплачены и беспокойства не вызывали. Я знала, что доеду до Канады и благополучно вернусь в Англию. Но нужно было на что-то жить во время путешествия по Канаде. На что? Однако мы гнали от себя неприятные мысли и, пока было возможно, продолжали скользить по волнам с веселым безрассудством. Как показал дальнейший ход событий, с излишним безрассудством.

Уже несколько дней к тому времени я ощущала резкую боль в шее и плече, затем стала просыпаться каждое утро, часов около пяти, от нестерпимой боли в правом плече и руке. Это был неврит, хотя тогда я еще не знала, как это называется. Если бы мне хватило ума, я бы немедленно оставила занятия серфингом и вообще держала бы руку в полном покое, но мне это и в голову не приходило. Нам оставалось всего три дня, и я не хотела терять ни минуты: продолжала демонстрировать свою удаль, скользя на доске с шиком, стоя во весь рост. К тому времени я уже вообще не могла спать по ночам из-за боли, однако проявляла оптимизм, полагая, что все неприятности пройдут, как только мы покинем Гонолулу и со спортом будет покончено. Как я ошибалась! Мне было суждено страдать от почти невыносимой боли в течение следующих недель трех, а то и целого месяца.

По возвращении мы застали Белчера в настроении, весьма далеком от благодушия. Похоже, он жалел, что разрешил нам этот отдых. «Пришло время вам поработать, — заявил он. — Боже мой! Слоняться столько времени без дела и получать за это деньги! Неплохо устроились!» Тот факт, что все это время он и сам отдыхал в Новой Зеландии в кругу друзей, в расчет не принимался.

Поскольку боль не отпускала меня, я обратилась к доктору. Пользы от него было мало. Он дал мне какую-то жгучую мазь и велел втирать в плечо, когда боль усиливалась. Должно быть, это была перцовая мазь — кожа горела от нее, но легче не становилось. Я чувствовала себя совершенно несчастной. Непрекращающаяся боль сломит кого угодно. Она набрасывалась на меня рано утром. Я вылезала из постели и ходила взад-вперед, пока не начинало казаться, что становится чуть легче. Час-другой я отдыхала, а потом боль нападала на меня с удвоенной силой.

Правда, она, по крайней мере, отвлекала от мыслей о нашем ухудшающемся финансовом положении. Оно становилось угрожающим. Оставалось путешествовать еще около трех недель, а от тысячи фунтов Арчи почти ничего не осталось.

Мы решили, что единственный выход состоит в том, чтобы я отказалась от поездки в Новую Шотландию и на Лабрадор, а вместо этого, как только кончатся деньги, отправилась в Нью-Йорк пожить у тетушки Кэсси или у Мэй, пока Арчи с Белчером проинспектируют фермы по разведению чернобурых лис.

К тому времени сложности стали уже весьма ощутимы. Я могла еще позволить себе жить в гостиницах, но питание было не по карману. Однако мне удалось разработать хитроумный план: я ела один раз в день, утром. Завтрак стоил доллар — тогда это равнялось приблизительно четырем английским шиллингам. В гостиничном ресторане я заказывала практически все меню, а это, надо сказать, было немало. Я съедала грейпфрут, а иногда еще и папайю, гречишные оладьи, вафли с кленовым сиропом, яичницу с беконом. Из-за стола вылезала как насосавшийся питон. Но зато до самого вечера чувствовала себя сытой.

Во время визитов в доминионы мы получали разные подарки: прелестный голубой плед для Розалинды с вытканными на нем животными — я представляла себе, как замечательно он будет выглядеть у нее в детской — и множество других вещей: шарфы, коврик и тому подобное. Среди этих даров была и необъятных размеров банка мясного экстракта из Новой Зеландии. Мы таскали ее за собой, чему я теперь была очень рада, так как оказалось, что само мое выживание зависело от этой банки. Ах, как бы я хотела встретиться в тот момент с Дегидратором, который мог бы впихнуть в меня столько обезвоженных деликатесов — моркови, мяса, томатов и прочего!

Если Арчи с Белчером отправлялись на официальный ужин в Торговую палату или где там еще их принимали, я забиралась в постель, вызывала горничную, сообщала ей, что неважно себя чувствую, и просила принести побольше кипятка — якобы собиралась лечиться. Когда воду приносили, я разводила в ней мясной экстракт и наедалась до утра. Это была чудесная банка, мне ее хватило дней на десять. Иногда, конечно, и меня приглашали на обед или ужин. Такие дни я считала праздничными днями календаря. В Виннипеге мне особенно повезло: дочь тамошнего высокого сановника заехала за мной в гостиницу и повезла обедать в очень дорогой отель. Еда была превосходной. Я попробовала все основные блюда, имевшиеся в меню. Моя хозяйка ела очень мало, и остается лишь гадать, что она подумала о моем аппетите.

Кажется, там же, в Виннипеге, Арчи вместе с Белчером объезжали местные элеваторы. Разумеется, нам следовало бы знать, что человек, страдающий хроническим синуситом — заболеванием носовых пазух, не должен даже приближаться к зерновым элеваторам, но ни мне, ни Арчи это и в голову не пришло. Когда он вернулся, глаза у него слезились и вид был такой, что я переполошилась. Он еще кое-как доехал на следующий день до Торонто, но там свалился, и о том, чтобы продолжать путешествие, не могло быть и речи.

Белчер конечно же был вне себя. Он не испытывал никакого сострадания. Арчи подвел его, заявил Белчер, он молод и здоров, и вся эта болезнь — сущие выдумки. Да, разумеется, ему известно, что у Арчи высокая температура, но если он такой слабак, нечего было пускаться в путешествие, а теперь Белчер должен все взвалить на себя. От Бейтса, как известно, никакого проку. Ему можно разве что поручить упаковать вещи, да и то он все сделает не так. Этот болван даже брюки сложить не умеет.

Я вызвала доктора, обслуживавшего наш отель, и он поставил диагноз: гиперемия легких. В течение по меньшей мере недели требовался постельный режим и полный покой.

Раздраженный, Белчер отбыл, оставив меня почти без денег, одну в огромном чужом отеле с бредящим больным на руках. Температура у него подскочила до 40°, тело покрылось красной сыпью от макушки до пят, и он страдал от раздражения кожи не меньше, чем от жара.

Это было ужасно. Счастье, что я не впала в отчаянье. Гостиничная еда не годилась больному, поэтому я пошла в город и принесла диетический ячменный отвар и жидкую овсяную кашу, которая ему даже понравилась. Бедный Арчи, я никогда не видела, чтобы мужчина так тяжело переносил эту ужасную сыпь. Шесть-семь раз в день я всего его обтирала губкой, пропитанной слабым раствором соды — это немного успокаивало раздражение. На третий день доктор предложил проконсультироваться еще с кем-нибудь. Два очкарика стояли по обе стороны кровати, серьезно глядя на Арчи, покачивая головами и повторяя, что случай тяжелый. Но все проходит. Настало утро, когда температура у Арчи спала, сыпь побледнела и стало ясно, что он пошел на поправку. К тому времени у меня осталось сил не больше, чем у котенка, — в основном, полагаю, из-за переживаний.

По прошествии еще четырех-пяти дней Арчи был почти здоров, хоть еще и слаб, и мы снова присоединились к мерзкому Белчеру. Не припомню, куда мы отправились, быть может, в Оттаву, которая мне очень понравилась. Стояла осень, и клены выглядели сказочно красивыми. Мы остановились в доме у пожилого адмирала, прелестного человека, державшего великолепную восточноевропейскую овчарку. Он, бывало, катал меня по кленовой роще в собачьей упряжке.

Из Оттавы мы проехали к Скалистым горам, на Лейк Луиз и в Банф. В течение долгого времени, когда меня спрашивали, какое место на земле самое красивое, я отвечала — Лейк Луиз. Это большое, продолговатое синее озеро, обрамленное с обеих сторон невысокими горами удивительной формы. Они, в свою очередь, заключены в оправу высоких гор, увенчанных снежными вершинами. Банф подарил мне невероятное облегчение. Неврит все еще мучил меня, и я решила испытать действие горячих серных источников: многие уверяли, что это может помочь. Каждое утро я мокла в некоем подобии бассейна, на одном конце которого бил горячий родник, распространявший резкий запах серы. Я окуналась в него по шею. К моей великой радости, на пятый день неврит практически прошел, и это было несказанным счастьем — избавиться от постоянной боли.

Но вот мы с Арчи прибыли в Монреаль, и отсюда наши пути расходились: Арчи с Белчером отправлялись инспектировать чернобурковые фермы, я — поездом на юг, в Нью-Йорк. Денег к тому времени не осталось вовсе.

В Нью-Йорке меня встретила моя милая тетушка Кэсси. Она была так добра ко мне, так ласкова и нежна! Я поселилась у нее в квартире на Риверсайд-драйв. Тетушке Кэсси было уже, наверное, немало лет — около восьмидесяти, должно быть. Тем не менее она возила меня в гости к свояченице, миссис Пирпонт-Морган и некоторым младшим представителям клана Морганов, а также по великолепным ресторанам с восхитительной кухней. Она много рассказывала мне об отце и его юности, проведенной в Нью-Йорке, мне было так хорошо! Ближе к концу моего пребывания тетя Кэсси спросила, куда бы я хотела пойти в свой последний нью-йоркский день. Я сказала, что мне очень хотелось бы поесть в кафетерии с самообслуживанием. В Англии о них не имели тогда представления, но я читала, что они есть в Нью-Йорке, и мечтала там побывать. Тете Кэсси такое желание показалось весьма необычным. Ей трудно было представить, что кому-нибудь захочется пойти в кафетерий с самообслуживанием, но, решив выполнить любое мое желание, она отправилась туда вместе со мной, как выяснилось, впервые в жизни. Я взяла поднос, начала ставить на него разные блюда со стойки, и это совершенно новое развлечение чрезвычайно меня позабавило.

Наконец настал день, когда Арчи с Белчером должны были появиться в Нью-Йорке. Я радовалась их приезду, потому что, несмотря на всю доброту тети Кэсси, начинала чувствовать себя птичкой в золотой клетке. Тетя Кэсси и слышать не хотела о том, чтобы позволить «маленькой Агате» куда-нибудь пойти одной. Мне, привыкшей свободно ходить по Лондону, это показалось таким удивительным, что я спросила:

— Но почему, тетя Кэсси?!

— О, ты не представляешь себе, что может случиться в Нью-Йорке с такой молодой и хорошенькой женщиной, как ты.

Я пыталась убедить ее, что со мной будет все в порядке, но она настаивала, чтобы либо я ездила в машине с шофером, либо — в ее собственном сопровождении. Мне хотелось порой сбежать часа на три-четыре, но я знала, как она будет волноваться, и сдерживалась. Я утешала себя тем, что скоро буду в Лондоне и смогу ходить одна куда и когда мне заблагорассудится.

Арчи с Белчером провели в Нью-Йорке всего один день, и на следующее утро мы поднялись на борт «Беренгарии», которой предстояло доставить нас в Англию. Не могу сказать, что это морское путешествие оказалось очень уж приятным, хотя на этот раз морская болезнь терзала меня умеренно. Шторм случился, надо сказать, в самый неподходящий момент: мы участвовали в соревновании по бриджу, и Белчер настоял, чтобы я была его партнершей. Я не хотела, потому что, хоть Белчер и хорошо играл, проигрывать он не умел и всегда впадал в этих случаях в мрачное настроение. Впрочем, памятуя, что терпеть осталось недолго, я согласилась, и турнир стартовал. Однако ему суждено было вскоре и закончиться. В тот день подул свежий ветер, и началась килевая качка. Я и помыслить не могла выбыть из игры и молила Бога лишь о том, чтобы не оскандалиться за карточным столом. Карты были сданы, но Белчер вдруг злобно взглянул на меня и швырнул свои на стол.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.