Воображаемое интервью

Воображаемое интервью

Если гора не идет к Магомету – Магомет идет к горе. Феликс Медведев сам сказал мне: «О вас надо писать», – и исчез, получив государственную премию. Сейчас он проходит через испытание славой. Выдержит ли он этот беспощадный экзамен? Гм… Приходится мне самой давать себе интервью.

Итак:

Ф.: Татьяна Ивановна, вас называют «знатоком русского романса». Какую роль играла музыка в вашей жизни?

Т. И.: Главную. Могла бы сказать: «Моя жизнь прошла под музыку». Первое в жизни воспоминание – музыка. Мать – великолепная пианистка. Отец играл на скрипке и на гитаре. Оба пели. И бабушка. И я сама пела с детства. Музыка – и еще ветер.

Ф.: Почему ветер?

Т. И.: Главные события жизни для меня всегда связаны с ветром. Объявление войны 14-го года: дул шквальный ветер, обрывал листья, во все стороны летели брызги фонтана в нашем саду в усадьбе отца в Пятигорске. Революция 17-го года: страшная метель в Москве. Ночью ветер завывал в печке дортуара Екатерининского института, где я училась. Ураганный теплый ветер в лагере заключенных в Воркуте в день объявления смерти Сталина, снежные вихри, но ветер, несущий с собой весну. И надежды…

Ф.: Где же прошло ваше детство?

Т. И. – Мы с моим братом Юрием – близнецы, но очень разные, родились в Чернигове. Трехмесячных нас увезли в Петербург. Потом – Москва. Отец был агроном, мать пианистка. Трудовая интеллигенция.

Ф.: А ваш брат-близнец?

Т. И.: Юра был несравненно умнее, талантливее меня. Он был храбрый и сильный, очень серьезный. Часами сидел за роялем. Читал в 12–13 лет Шопенгауэра, Локка… В 18-м году в Пятигорске – мы той осенью не вернулись в Москву, – когда белые наступали на Минеральные Воды, Юра записался в Красный Отряд Боевой Молодежи. Тогда комсомола еще не было. Юра был за Ленина. Наши родители не были революционерами, но, как почти вся интеллигенция в то время, были против царизма. Юра в январе 19-го года ушел сражаться с белыми и в ту же ночь был убит под станцией Скачки близ Пятигорска. Много лет я не могла говорить о гибели Юры, произнести этого не могла. В бумагах отца сохранились об этом документы от Красной Армии. Я передала их в наш архивный фонд Сухомлиных в отдел рукописей Библиотеки имени Ленина.

У Юры был абсолютный музыкальный слух. В 12 лет он играл сонаты Бетховена, этюды Скрябина, сюиты Баха. Вот Женя Кисин своей игрой напомнил мне игру Юры. За месяц до смерти Юра сказал мне: «Я словно прожил уже долгую жизнь, и мне не страшно умирать…» Стояла осень, мы ходили за молоком в станицу… Юра опекал меня, предостерегал, защищал. Всегда правду говорил. Ничего не боялся…

Ф.: А вы?

Т. И.: Я привыкла с детства правду говорить. За вранье нас строго наказывали. А вот боюсь очень многого.

Ф.: Почему вы уехали за границу?

Т. И.: Я вышла замуж. Без ума влюбилась в одного молодого американца, а он – в меня. Я была совсем юная. Мы зарегистрировались в ЗАГСе к ужасу моей семьи… И уехали с Беном в Нью-Йорк, – я в уверенности, что вернемся в Москву, где и будем всегда жить. Шел 24-й год…

Я часто мысленно скользила по поверхности, жила скорее воображением, чем реалиями. Но что-то словно защищало меня в жизни, а передряги были всякие… Что-то удерживало на краю соблазнов, опасностей, духовной гибели. Я ведь прожила долгую, очень многообразную жизнь.

Ф.: Вы, кажется, были знакомы с разными знаменитыми людьми?

Т. И.: Я знала Маяковского. Поэтов Николая Тихонова, Луи Арагона… Талантливейшего скульптора Дмитрия Цаплина. Он был несколько лет моим мужем, он отец нашей дочери. Дружна и по сию пору с Жоржем Сименоном. И еще… я никогда не чувствовала, не сознавала, что они «знаменитые»… Так случалось само собой…

Ф.: А где и как вы работали?

Т. И.: Я пела. Переводила книги с французского и английского. Писала стихи, песни, рассказы, музыку к своим песням – но это у меня в «ящике». А на Воркуте в лагере делала разную работу, подчас самую грязную и тяжелую, не думая о том, что она грязная и тяжелая.

Ф.: А что вы больше всего цените в жизни?

Т. И.: Искусство. Творческое начало в людях. И, конечно, доброту, благородство души, бескорыстие, дружбу. Жизнь люблю. Радуюсь жизни.

Ф.: Не боялись бедности?

Т. И.: А я всегда ощущала себя богатой, даже когда за душой ни гроша не было. Но я знала, что всегда могу себе на хлеб заработать: умею шить, переводить, не гнушаюсь никакой посильной работы. Люблю работать. Хочу сделать как можно лучше – ведь это всего интереснее!

Ф.: Ваше самое сильное впечатление.

Т. И.: Анна Павлова, балерина. Гений! Ее появление на сцене – как электрический шок, а за ним наступало счастье. И еще: случайная встреча с Юрием Алексеевичем Гагариным. И встреча с благороднейшим человеком, вернувшим мне утраченное ощущение счастья, – Василием Васильевичем Сухомлиным… Но об этом когда-нибудь после…

Ф.: Как мыслите себе идеальный отдых?

Т. И.: Тихий вечер на берегу моря, и чтобы рядом дивно, как всегда, пел под гитару Саша Черный, цыган. И чтобы неподалеку был Феликс…

Ф.: Зачем?

Т. И.: А на всякий случай. В нем гнездится иммунитет от всякой пошлости и зла.

Ф.: Говорят, Жорж Сименон в восторге от вашего исполнения русских романсов и песен?

Т. И.: Да, я пела ему. Он потом написал мне, что мне удалось передать образ России, глубину ее, доброту! Красоту ее!

Ф.: Вы поете под гитару?

Т. И.: Да. Самую любимую, работы Ивана Батова, я подарила Эрмитажу, чтобы она прожила как можно дольше на радость людям. Она удивительно красива!

Ф.: А что за песни у вас?

Т. И.: Я свой репертуар подбирала всю жизнь. Мою коллекцию русских романсов и песен, начиная с конца XVII века, у меня купил Музей музыкальной культуры имени Глинки. Когда пою – я вижу то, о чем пою. А голос у меня небольшой.

Ф.: Вы ведь сидели в сталинских лагерях. Как это было?

Т. И.: Видите ли, я считала стихийным бедствием то, что происходило у нас в стране. Люди были в состоянии гипноза от страха, словно оцепенели! Меня арестовали осенью 47-го года. Для меня, когда кругом снова шли аресты, это было, как землетрясение, нечто гораздо более грандиозное, чем крушение моей личной судьбы. Я шла по делу одна. После года тюрьмы я по статье 58–10 попала в лагерь в Воркуту. На первых порах меня охватило огромное любопытство к совершенно новой для меня жизни. Оно спасло меня от отчаянья, от непрерывного страдания, от разлуки с детьми, с красотой и радостью жизни. Это наступило потом… Я уцепилась за единственную свободу, которую никто не может у меня отнять: не допустить гибели своей души, не допустить в нее ненависть, ругань, ложь, доносительство. Выдержать. Я была убеждена, что вернусь, что бред рассеется, что землетрясение прекратится для всех. Я хотела, вернувшись, в глаза своих детей прямо посмотреть, глаз не пряча… «И вышек странные кресты / Мы позабудем – я и ты»… Я писала тайком стихи. Никому о себе, о своем прошлом не рассказывала. Сильно жалела окружающих – всех попавших в беду. Та «душистая-пушистая», какой я раньше была, не выдержала бы лагерной жизни, и я стала совсем другой. Я уже в тюрьме поседела.

В лагере мне пришлось столкнуться и с ненавистью лично ко мне, и с клеветой на меня. Я часто попадала впросак, бывала «белой вороной», а это особенно тяжко… Но я не сдавалась! Не поддаться, не стать частью злобного мира! И мне помогли многие. Теплом, участием, куском хлеба, добрым словом. Среди толпы обездоленных встречались люди потрясающей чистоты и душевной прелести, люди умнейшие и честнейшие… И доброта словно сама плыла ко мне. И спасала.

Но не могу больше говорить об этом, Феликс. Вы молодой, красивый, «на вершинах» – и вдруг волею судьбы стали моим исповедником. Хватит. Читателям нравятся интервью со знаменитостями. Никому не интересно, что пережила какая-то неизвестная Татьяна Ивановна. Читать не будут.

Ф.: Ну, ладно… Но что вы думаете о космосе?

Т. И. – Думаю, что, конечно, мы в нем не одиноки. Только большинство людей не способны видеть это и слышать. Но есть такие, кто видит и слышит. Жизненная энергия – это бессмертный поток. Им пронизано все. Я не погибели жду – я мира хочу и спасения для измученной нашей Земли. Ее спасет наша к ней любовь.

22 августа 1987 года