Карлсруэ, 8 октября 1962

Карлсруэ, 8 октября 1962

За 15 минут до начала процесса зал судебных заседаний № 232, минуя двойной кордон полицейских, начали заполнять журналисты и те немногие лица, у кого на руках были особые разрешения. Публика, негромко переговариваясь, с любопытством осматривала зал с необычным стеклянным потолком. Сквозь матовые четырёхугольные кассетоны дневной свет освещал зеленоватые стены, создавая странное впечатление подземелья.

Но вот в зале, неслышно шагая по серому плюшевому ковру, появился обвиняемый, конвоируемый вооружённым полицейским.

— Сташинский, — толкнул локтем своего эссенского коллегу репортёр «Франкфуртер рундшау», — смотри, какой бледный…

Журналисты тут же впились глазами в лицо молодого человека, которого охранник деликатно, но настойчиво подталкивал к скамье подсудимых. К своему подзащитному подошёл адвокат доктор Гельмут Зайдель и принялся вполголоса что-то ему говорить. Сташинский кивал и даже пытался изобразить некое подобие улыбки.

Обозреватель «Берлинского курьера», как заправский стенографист, строчил в своем блокноте: «9.05 — в зал входят старший врач психиатрической университетской клиники в Гейдельберге, профессор Йоахим Раух и представитель разведслужбы, государственный советник фон Бутлер, которые занимают свои места за столом экспертов… За ними появляются федеральный прокурор доктор Альбин Кун и советник Краевого суда Норберт Оберле…»

Наконец в зал в тёмно-синих мантиях торжественно вплыли члены III Уголовного сената Федеральной судебной палаты во главе с президентом доктором Генрихом Ягушем.

Публика, не дожидаясь команды секретаря суда, встала, с почтением приветствуя служителей Фемиды. Когда все опустились на свои места, остался стоять лишь обвиняемый.

— Хорошо ли вы понимаете немецкий язык? Если нет, прошу сообщить, — согласно процессуальным нормам, осведомился у него доктор Ягуш.

— Да, ваша честь, я хорошо понимаю немецкий и свободно говорю.

— Здоровы ли вы? — уточняет судья.

— Я чувствую себя вполне здоровым.

Далее президент сената выступил с заявлением:

— Ещё до оглашения обвинения по данному делу в конце апреля текущего года один из уважаемых и популярных еженедельников в своей публикации уже назвал подсудимого убийцей…

Адвокат обернулся к Сташинскому и ободряюще улыбнулся: «Не волнуйтесь, это лишь обязательный жест».

— …В последние дни многие газеты, — продолжал президент, — допустили публикацию аналогичных материалов, снимков подсудимого и ещё до окончания судебного следствия признали его виновным в совершении преступления… Это недопустимо…

Сташинский почти не вслушивался в слова судьи. Зайдель ещё до процесса предупреждал, что в начале заседания на прессу на всякий случай цыкнут, чтобы журналисты не особо нагнетали на общественность страхи. Суду нужно продемонстрировать беспристрастность. Тем не менее этот циклоп, одноглазый доктор Ягуш симпатий у Богдана не вызвал, хотя адвокат и характеризовал его как высококлассного профессионала и интеллигентного человека.

Закончив чтение своего заявления, президент палаты предложил подсудимому рассказать о себе.

«Сташинский говорит тихо, тоном прилежного ученика бубня вызубренный наизусть урок, — продолжал стенографировать корреспондент «Берлинского курьера». — Иногда он кивает, особо подчёркивая некоторые свои слова, чуть покачивается, заложив руки за спину…»

Первое слушание длилось около полутора часов. Доктор Ягуш задавал Сташинскому вопросы, уточнял некоторые, казалось, несущественные детали, потом объявил перерыв на 15 минут.

Зал оживился, все потянулись к выходу. В кулуарах как-то самопроизвольно образовались группы «по интересам», активно обсуждавшие «первый акт» процесса.

— Будьте добры, зажигалку, — обратилась к своим коллегам корреспондент парижской газеты «Фигаро» Доминик Оклер.

— Прошу, мадемуазель. — Тут же перед её сигареткой заплясали огоньки сразу трёх зажигалок.

— Мадам, — поправила журналистка, выпустив колечко дыма прямо в лицо репортёру из какой-то местной газеты. — Ваши впечатления, господа?

— Уверен, суд затянется надолго, — непререкаемым тоном заявил рыжеволосый джентльмен, представлявший английское информационное агентство. — Ягуш тонет в мелочах — интересуется порядками в школе Сташинского, отношениями в семье…

— Вы не правы, коллега, — остановил его толстяк из «Бильда», раскуривая трубку. — Дело в том…

Но мадам Оклер перехватила инициативу:

— Этот Сташинский просто позёр! Он ведёт себя как провинциальный актёр на сцене, не заметили?.. Да и вообще, он производит впечатление человека слабохарактерного, бесхребетного. Так, ни рыба ни мясо… — Доминик не выпускала изо рта сигаретку.

«Это наверняка их французские, „Голуаз”, кажется, — думал немецкий журналист, глядя на женщину. — До чего же вонючие… А вот выглядит мадам довольно сексуально…»

— Я бы на месте судьи не позволяла Сташинскому всё время уповать на какие-то смягчающие обстоятельства, — не унималась мадам Оклер. — Ведь он убийца. Это доказано, и он этого не отрицает. А суд не интересует, что он в то же время является изменником, предателем родины? Той самой, которую якобы пытался защищать от подобных этому Бандере. Или я не права?

— Правы, мадам, если вы являетесь представителем Коминтерна, — улыбнулся англичанин.

Возможной перепалки не допустил немецкий журналист, который до того оценивал сексуальные качества француженки:

— Господа, перерыв уже закончился. Пора в зал…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.