«Школа и знание»
«Школа и знание»
70-х годах прошлого столетия книжное дело (в особенности издание учебной литературы) было поставлено в России до чрезвычайности слабо. Все издатели были наперечет, и весь русский рынок разделялся на две части.
Верхний слой общества обслуживали:
1) Маврикий Вольф (торговал детской литературой и книгами на иностранных языках; обслуживал преимущественно петербургскую Знать);
2) Девриен (сельскохозяйственная литература и «подарочные» книги для детей в изящном издании);
3) Фену (учебники для средней и начальной школы);
4) Глазунов (общая литература, русские и иностранные классики). Все издатели работали в Петербурге. Они разделяли рынок на части, и каждый знал только свою часть, не вступая в конкуренцию с соседями и не вторгаясь в «чужую» область. В Москве к этому кругу издателей примыкала старая, спокойная фирма Салаева, прославившаяся изданиями Тургенева.
Салаев любил дело и вел его с большим достоинством. Он распространял книги прославленного русского педагога Ушинского, был в личной дружбе с Гиляровым-Платоновым, поддерживал прекрасные отношения с учительским институтом и вообще с преподавателями и авторами учебников. Салаевым заканчивался тот круг издателей, которые обслуживали высший слой общества и интеллигенцию. На всю огромную Россию больше никого не было. Провинция не могла и думать о собственных издательских фирмах, и этот небольшой круг лиц работал, в сущности, на правах монополии. Он поддерживал связи с министерствами и учеными комитетами, знал все ходы и выходы, знал, как провести книгу через игольное ушко официального одобрения и пр. Для издателей это была эпоха «благоденственного и мирного жития». Ни малейшей торговой нервности и никакого напряжения издательских сил здесь не было и в помине. Тишь и гладь и божья благодать десятками лет царили в этом сонном, сытом, неподвижном царстве. Издатели спокойно богатели, чиновники, «одобрявшие» учебные книги, обрастали жирком, а излюбленные и «рекомендованные» авторы учебников жили, как на пенсии.
Первую брешь в этом сонном царстве книжной обломовщины пробили три приказчика, работавшие в фирме Фену: Полубояринов, Березовский и Карбасников.
Фену был еще жив, когда эти энергичные люди из приказчиков стали хозяевами и каждый открыл свое дело.
Полубояринов взял в свои руки учебники, Березовский — военную литературу (издание Погосского) и впоследствии издание «Разведчика», а Карбасников — общую литературу. Оставшись без руководителей, фирма Фену вскоре захирела и была куплена Сувориным, а приказчики выросли в богатых издателей, и двое из них (Полубояринов и Березовский) стали вскоре даже монополистами каждый в своей области: Полубояринов овладел учебниками, а Березовский обслуживал всю русскую армию.
Учебная книга была безумно дорога, часто плоха качеством и малодоступна. Чудовищный барьер был воздвигнут между жаждущими учения и учебной книгой.
К общим затруднениям по проведению книги в жизнь тут были прибавлены свои специальные тяжкие препоны.
Если в битве за книгу приходилось бороться с общими условиями русской жизни — с мракобесием, косностью, боязнью просвещения, то здесь приходилось бороться еще с организованным синдикатом, организованной монополией книгоиздателей и привилегированных авторов учебников.
Дешевого, доступного, здорового и нужного учебника не было.
Учебники были безмерно дороги, недоступны по цене, сосредоточены в немногих руках. Нераздельно и самовластно царила небольшая кучка лиц, объединенная однородными интересами и не допускавшая малейшего проявления инициативы и жизни в своей среде.
Царили и властвовали издательские династии, при которых состояли излюбленные авторы учебников. Полубояринов один властвовал десятки лет в начальной школе. Около 30 лет все учебники были у него в руках и в ходу были только его учебники. Салаев чуть ли не 100 лет был таким же монополистом в средней школе: хороши или плохи были его учебники, но учебники были только его. И главное они были безмерно дороги.
Дороговизна книги создала налог на учение. Весь русский народ был обложен налогом в пользу немногих.
В средней школе при плате в год за учение 50 рублей ученику приходилось за школьные книги платить в год от 15 до 25 рублей.
Так же обстояло дело и в начальной школе.
Ни одна отрасль труда не давала такого невероятного процента прибыли.
Книга, которая стоила издателю 15–20 копеек, продавалась по 1 рублю — 1 рублю 20 копеек.
На кого же ложился бременем этот налог? На бедного, забитого, безграмотного, жалкого, темного, полуголодного крестьянина. Главною тяжестью ложился он на «кухаркина сына».
Так обстояло дело вверху, а внизу, для крестьянской массы, работал Никольский рынок в лице своих народно-лубочных издателей.
Манухин, Леухин и Преснов, как три кита, поддерживали на себе всю русскую грамотность, а подальше от них ковырялись в своих маленьких лавочках издатели второй и третьей категории — Морозов, Яковлев, Абрамов, Шарапов, Глушков. Общими силами они обслуживали всю сермяжную Русь. На первом плане здесь, конечно, стояла дешевизна. Книги продавались от 75 копеек за сотню. Книга в 2, 3 и 5 копеек была уже товаром подороже, а книга ценою в 10 копеек считалась уже почти дорогой.
Этот крестьянский рынок обслуживался тоже очень тесным кружком лиц. Если бы не было Никольского рынка, то 100-миллионная масса русского крестьянства осталась бы совсем без печатного слова. Даже синодальные издания (псалтырь, святцы, часовники и славянская азбука) распространялись торговым аппаратом Никольского рынка.
Песенники, оракулы, сонники, «соломоны», священная история и «Потерянный рай» Мильтона в переделке — все выпускалось Никольским рынком. Им же издавалась для народа азбука ценою в 1, 2 и 3 копейки, самоучители русской грамоты в 15 копеек, начальные рассказы из русской и священной истории, начальная арифметика и пр. Все это весьма низкого качества. Так или иначе, а самое деление книжного рынка на две части представляло собой вопиющее зло, от которого терпела вся страна. Привилегия и монополия создавали застой в издательском деле и парализовали свежие силы новых авторов, которые должны были продираться через колючую изгородь официальных «одобрений».
Предстояло одно из двух: или покорно опустить голову и плестись по проложенным тропинкам, или пробить брешь в этом заколдованном царстве и освободить русскую книгу и русский учебник из цепких лап монополии. В своей личной деятельности я выбрал второй путь, хотя и знал, что всякое новшество в этом заколдованном кругу будет встречено змеиным шипением, а может быть, и змеиными укусами.
Ведь зло было не в одном узком вопросе о забронированной монополии учебников. Зло — шире. В забронированности книги вообще. В запрете, который лежал у нас на книге как проводнике просвещения. И с этим злом надо было вести борьбу.
Что я застал в этом царстве рутины, кумовства и твердокаменной казенщины? Почти при каждом ведомстве был свой «комитет», который рассматривал всю учебную литературу и «допускал» или «не допускал», «одобрял» или «не одобрял», «запрещал» или «дозволял». Учебник, только «дозволенный», не имел никаких шансов на успех — надо было, чтобы ведомство «одобрило» книгу, и тогда судьба ее определялась вполне: издатель мог рассчитывать на барыши, а автор — даже на богатство.
Какие же были ходы и пути для получения «одобрения»? Их было множество, но все они вели через «заднюю дверь». Одни издатели «умели», другие «не умели» нащупывать «заветную дверь». Многочисленные анекдоты свидетельствовали, что рецензенты книг бывали «податливые» и «непреклонные», «добрые» и «каменные» и что были способы воздействия, чтоб данная книга не попала на рецензию к человеку «каменному», а была отдана «благодушному».
Особенно безнадежными считались случаи, когда члены «комитетов» сами были авторами учебников и «комитету» приходилось «одобрять» или «не одобрять» другой, конкурирующий учебник. Конечно, в этих случаях конкурент из чувства приличия не брал на себя рецензию чужой книги, но его сослуживцы и друзья по «комитету» отлично понимали, что «одобрение» соперника могло разорить Ивана Ивановича, и «из чувства приличия» не вредили «родному человечку». «Приличие», таким образом, соблюдалось во всяком случае.
Такие же трудности стояли на пути каждого нового учебника и в том случае, если новый учебник мог повредить высокопоставленному чиновнику-автору, тоже выпустившему свой учебник. Так, попечитель учебного округа Баранов много лет считался почти монополистом по части хрестоматий для начальных школ. Служебное положение его создавало неприкосновенность а его учебникам. При ближайшем знакомстве с положением дела я увидел, что от выпускающего учебники издательства шла как бы тропинка, протоптанная в министерства или чиновниками, или особыми ходатаями, сделавшими из министерских «одобрений» свою профессию. Особенно силен был в этих делах Полубояринов, который приходил в министерство народного просвещения, как к себе в лавку.
Но всему на свете бывает свой предел. Общий ропот в печати и в обществе сделал то, что издатели-счастливчики и, так сказать, первенцы министерства должны были потесниться и наглухо запертая дверь министерства чуть-чуть приоткрылась и для всех прочих. Этим воспользовалось и наше Товарищество, и два-три чрезвычайно удачных опыта с изданием учебников (Вахтерова, Тулупова) сделали то, что прежним поколениям и не снилось. Наши учебники стали расходиться в неслыханном количестве, и первая брешь в монополии учебной литературы была пробита. Это, конечно, вызвало негодование в застоявшемся болоте привилегированных авторов и излюбленных издателей. На нас посыпался целый град обвинений в неблагонамеренности и даже в потрясении государственных основ. Но дело было сделано, и надо было идти дальше.
С 1895 года явилась возможность приступить уже к грандиозному по тому времени изданию «Библиотеки самообразования»[45].
По истории, философии, экономическим наукам и естествознанию нами было издано 47 книг. С 1899 по 1905 год было издано 33 учебника. Кроме того, в 1905 году положено начало коллективной работе по изданию книг для народа и учебников для народной школы. С дифференциацией школьноучебного материала такая коллективная работа была признана наилучшей формой выработки учебников и в особенности книг для объяснительного чтения.
В десятилетие, с 1906 по 1916 год, фирмой И. Д. Сытина издано уже было 180 учебников для начальной школы. Наконец, к этому же, последнему периоду деятельности Товарищества следует отнести издание книг для взрослых и руководств для учителей, а также книг по прикладным, вспомогательным отделам школы (рисование, ручной труд, подвижные игры, театр, устройство школьных праздников, живых картин, литературных вечеров и т. п.).
Как же относилось в эти годы министерство народного просвещения к работе Товарищества? На этот вопрос лучше всего ответят цифры. Начиная с 1887 года из всех учебников, изданных Товариществом, было допущено только 60 %, т. е. немного более половины. Остальные учебники погибли. Бывали примеры, что учебные книги, изданные И. Д. Сытиным, служили даже предметом особого рассмотрения законодательных учреждений (Государственного совета и Государственной думы).
Совершенно очевидно, что такая постановка дела не могла удовлетворять издателей и требовала дальнейших реформ. Учебная книга все-таки стояла далеко от народа, и требовалось сделать еще шаг, чтобы приблизить ее к потребителю и улучшить ее качество. С этой целью было учреждено общество «Школа и знание». Общество преследовало две основные задачи: 1) лучшее качество и 2) дешевизну распространяемых учебников. Первую задачу общество полагало разрешить путем устройства конкурсов, а вторую — массовым производством. На конкурсы предполагалось приглашать ученых — педагогов и техников, избранных корпорациями, университетами, институтами и пр. или учебными, педагогическими и техническими обществами, а также лиц, избранных земскими и городскими учреждениями, лигой образования, обществом народных университетов, императорским техническим и императорским вольно-экономическим обществами.
Программа «Школы и знания» была исключительно просветительная. Никаких коммерческих целей не преследовалось. Фактически же цель учреждения этого общества сводилась к тому, чтобы нанести последний, смертельный удар монополии. Все, казалось, благоприятствовало новому начинанию, и в учредительный комитет общества вошли М. М. Ковалевский, А. И. Эртель, В. А. Морозова, В. И. Ковалевский и И. Д. Сытин.
Но, к большому несчастью, общество при самом своем зарождении обратило на себя бешеную злобу депутата Пуришкевича, который с думской трибуны заявил, что «революционер И. Д. Сытин» создает революционное общество с государственно-разрушительными целями. Эта речь, вся целиком состоявшая из черной демагогии и грубой клеветы, имела решающее значение для мнения правительства, и обществу не дали сделать ни одного шага. Трудно сказать, что именно руководило депутатом Пуришкевичем в его безответственной парламентской клевете, но не исключено и предположение, что эта личная ненависть к издательству Сытина имела кроме политического недоверия и коммерческий характер. Известно, что Пуришкевич проектировал создать «Филаретовское общество»[46] для издания учебников и книг для классного чтения. Именно это «Филаретовское общество», как надо полагать, и было причиной того, что, не ограничившись парламентской клеветой, депутат Пуришкевич выпустил еще злой и лживый памфлет под заглавием «Школьная подготовка второй русской революции».
В этом памфлете самые простенькие буквари, хрестоматии и книги для объяснительного чтения рассматривались как призывы к вооруженному восстанию и всеобщей резне. Особенно революционным казалось Пуришкевичу взятое из хрестоматии известное стихотворение[47]:
В няньки я к тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
Оказывается, здесь Пуришкевич видел призыв к классовой мести и классовой зависти (у богатого ребенка и няни, и бонны, и гувернантки, а у бедного только ветер и солнце). Смешно вспомнить, но именно безобидные буквари и азбуки-копейки подали повод печально известному депутату написать в своем памфлете:
«Все эти «гнойнички» в конце концов сольются в один сплошной гигантский, злокачественный нарыв, который лопнет с треском и шумом, при зареве пожаров, обагренный потоками невинной крови, под торжествующее завывание и рев озверевшей, преступной черни».
Вот куда махнуло этого депутата от простенького невинного стихотворения..
Но начатого дела я не оставил.
Я решил испытать новый путь: открыто толкнуться в замкнутую дверь правительственного одобрения и спросить по существу, чего же, наконец, от учебников хотят. Открытыми глазами решил посмотреть, можно ли при существующих условиях продолжать дело проведения в школу дешевого и полезного учебника, преследуя те же цели, которые вызвали пять лет назад мой проект «Школы и знания».
Я сам лично, независимо от Товарищества И. Д. Сытина, сделал шаг к тому, чтобы увидеть, можно ли получить одобрение на здоровый и полезный учебник открыто, не ища помощи через какие-либо задние двери.
Не думая о каком-либо покровительстве, о каких-нибудь гарантиях и, тем паче, о какой бы то ни было монополии, я решил сделать попытку хоть несколько застраховать учебник от той полной неопределенности и беззащитности, в какой он находился в руках «монополистов».
Дорожа нашим союзом со школой, я полагал возможным призвать всех педагогов, обладающих опытом и знанием, к сотрудничеству с нами на пользу школы, надеясь, что ознакомление с требованиями, предъявляемыми для «одобрения», только поможет им в их работе, особенно тем, кто жил в провинции и не имел «связей» в Петербурге.
Монопольных же авторов я надеялся таким путем заставить удешевить свои издания и облегчить бремя налога на малоимущего учащегося.
Вопрос был в том, согласится ли автор зарабатывать не 25–30 тысяч рублей в год, а несколько меньше, да и то условно, ибо книга, проигрывая в цене, безмерно выигрывала в распространенности. В такой нищей стране, как Россия, учебник в 1 рубль — 1 рубль 25 копеек был не по карману. Ведь и так в действительности ученик зачастую пользовался старой, подержанной книгой…
Но какой шум вызвали первые же мои шаги! Раздался крик о монополии, не стали ждать даже первых проявлений деятельности. Книгоиздатели и излюбленные авторы учебников заволновались безмерно. Книгоиздатели-монополисты вместо того, чтобы выслушать меня же о целях, задачах и приемах моего начинания, возопили о моей «монополии». Все это во имя того, чтобы спасти барьер в лице «ученого комитета» и его «одобрения».
На помощь услужливо явилось «Новое время», где анонимный автор ужасался, что революционер Сытин начал развращать правительство, и призывал правительство на борьбу с Сытиным…
Против всего этого была одна защита, одно средство борьбы: чистые и светлые идеалы народного образования, дешевизна и доступность книг при общественном доверии и поддержке…
Всю свою жизнь я верил и верю в силу, которая помогала мне преодолевать все тяготы жизни: я верю в будущее русского просвещения, в русского человека, в силу света и знания.
К каким результатам привела моя многолетняя борьба за книгу, не мне судить. Принесла она вред или пользу, — об этом пусть судит общество.
Но эту борьбу за книгу я вел до конца. Мечта моя — чтобы народ имел доступную по цене, понятную, здоровую, полезную книгу. Чтобы книга стала лучшим другом крестьянина и стала близка ему.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.