Ночь третья
Ночь третья
Ее по случаю мы провели в частном доме нашего общего друга – директора одной из городских школ. Михаил – так зовут этого товарища – дал нам ключи, объяснил как до его дома, расположенного немного ниже автостанции, доехать-добраться, сам обещался быть несколько позже, но пропал куда-то, да так до самого утра и не появился.
Дом оказался огромным, комнат в шесть или семь, я так и не удосужился их сосчитать, но вид у него был нежилой, даже немного запущенный, так как жена Михаила, по его собственным словам, от него сбежала, а родители его жили в этом же дворе, в старом домике-времянке, – там они прожили всю свою жизнь, и так им, старикам, было, наверное, привычней.
Поставив машину около дома, мы вчетвером вошли внутрь, по-скорому распили на кухне бутылочку коньяка и, не теряя времени, заняли соседние, смежные между собой комнаты-спальни, к счастью, в достатке оборудованные кроватями и постельным бельем. Прошло уже несколько дней после той ночи, что мы провели с Лекой в комнате официантов, – жалея девушку, я просто дал ей это время чтобы отдохнуть и прийти в себя. Лека ничего не спрашивала меня за то раннее утро, когда я буквально напал на ее преподавательницу Алевтину, сказала лишь, что их опоздание не имело никаких последствий и при этом посмотрела на меня вопросительно, но я сделал непроницаемое лицо и ничего не стал объяснять, лишь плечами пожал.
Раздевшись, мы с Оленькой полезли в постель. Меня, признаться, обрадовало ее теперешнее поведение – девушка безропотно легла рядом, не прикасаясь, впрочем, ко мне, и стараясь держаться на расстоянии, насколько это было возможно в полуторной постели. Я притянул ее к себе, она стала шутливо отталкивать меня, потом мы долго кувыркались, тонули в глубокой перине и путались в огромном одеяле, затем стали целоваться и наконец соединились в любовных объятиях. Кондрат с Иркой уже спали после секса, когда у нас дошло дело до близости. А чуть раньше, когда они в соседней комнате занимались любовью, я испытал настоящий шок: Ирка громко стонала и при этом издавала такие звуки, точь-в-точь моя жена Марта. Меня прямо подмывало встать, пойти и убедиться, что это не она там через стенку стонет в объятиях Кондрата. До сих пор не могу поверить, что звуки любви у разных женщин могут быть столь схожими.
Лека доверчиво принимала меня, а я любил ее бережно и очень долго, пока не услышал вдруг легкий стон – не боли, нет, стон удовольствия (хотя граница между этими двумя чувствами, как я понимаю, очень тонкая). Я чувствовал себя на вершине счастья, но стоило мне чуть сильнее вжаться в нее, стараясь проникнуть как можно глубже, как она замирала и напрягалась сопротивляясь.
Не знаю сколько времени это длилось – для меня как один счастливый миг и, одновременно, как целая вечность. Когда мы разжали, наконец, объятия, за окном уже серел рассвет.
– Как я устала, – прошептала она.
– И я, – целовал я ее в ответ.
– Ты сумасшедший, сколько в тебе желания, я уже сама себя не чувствую.
– А что-нибудь кроме этого беспокоит тебя? – спросил я.
– Нет. Не знаю. Мне хорошо. И уже ничего не болит.
– Ах так?! – коршуном навис я над ней. – Я ее берегу, значит, жалею, отказываю себе в удовольствии, а у нее, оказывается, уже давно все прошло. Вот я тебя сейчас…
– Нет, нет, Савва, нет! – с притворным ужасом воскликнула она, обхватив мою шею руками.
Я повалился рядом, она тут же устроила свою головку у меня на груди.
– Савва, знаешь что?
– Что?
– Ты… не поверишь, мне кажется я почувствовала сейчас что-то такое необычное, новое для себя, всего несколько минут тому назад. Что это было?
– Я знаю, – сказал я. – Мне кажется, я тоже заметил это. Все нормально, просто ты становишься женщиной.
– Ты негодник! – проворковала она, опять обхватывая меня за шею.
– Еще как «годник»! – прошептал я, еле сдерживая себя, чтобы не наброситься на нее вновь.
– Скажи мне, – вдруг спросила она, – а почему ты не стал встречаться с другой девушкой, с Иркой, например, – она такая опытная, сексуальная женщина. Почему именно я?
– Потому, что только ты и именно ты мне интересна, – прошептал я, – потому что ты для меня – целый мир, потому, что:
В тебе одной —
Все женщины Земли,
В тебе одной —
Глаза их, слёзы, губы,
И нежность,
И рождения… и сны…
После этих стихов старинного автора, имени которого я не знаю, мы уснули в объятиях друг друга.
А утром нас разбудил стук в дверь. Не сомневаясь, что это объявился наконец наш гостеприимный хозяин Миша, я отодвинул занавеску на окне. Солнце стояло высоко, было уже, наверное, около десяти утра. У дверей, располагавшихся рядом с окном, топталась пара: дедок с бабкой.
– Вам кого, дедушка? – крикнул я, постучав изнутри в стекло.
Дед увидел меня сквозь стекло и стал кричать, тыча в окно пальцем:
– Смотри, бабка, воры в доме, в нашей хате. И он еще спрашивает, кого мне надо. Треба срочно у милицию звоныть.
– Успокойся, отец! – сказал я, отпирая дверь ключом и высовываясь по пояс наружу. – Мне Миша, хозяин, сам ключи от дома дал.
– А где же он сам? – переменившись в лице спросил дед, и не слушая моих объяснений, завопил: – Поможите, люди добрые, грабють!
Я стоял, в растерянности не зная что и сказать, а старики тем временем, раскачиваясь на непослушных ревматических ногах, со всей возможной скоростью удалялись от дома. Я закрыл дверь на ключ и вернулся в комнату чтобы одеться; ситуация была не из приятных – дед, видимо, совсем спятил, старый дуралей, он решил, наверное, что я его сыночка Мишу по меньшей мере съел.
Лека была уже одета и смотрела на меня, когда я вошел в комнату, вопросительно, с беспокойством, а из соседней комнаты слышались смех и громкий говор Кондрата и Ирки. Я обнял Леку, поцеловал, успокоил, сказал что все будет хорошо и стал одеваться.
Минут через десять, чувствуя себя словно в осажденной крепости от непрерывного барабанного стука в двери и окна, мы собрались у входа и я открыл дверь.
На улице, за дверями дома, собралась целая толпа людей, видимо соседей старика, собранных им со всего квартала. Они приготовили нам достойную встречу: десяток стариков со старухами и парочка молодых мужиков были настроены воинственно, многие были вооружены граблями и лопатами, другие просто палкой, и вся эта братия стояла теперь у нас на пути. Кондрат даже вынул свои «бронебойные» нунчаку из-за пояса, приготовившись отражать атаку. Я шел первым, протягивая старику-хозяину ключи:
– Вот, возьми, батя, ключи от дома и успокой всех, это Миша меня пригласил сюда на ночь, а сам он обещался утром приехать.
– А вы, значит, с блядями здесь расположились, бардак устроили, – продемонстрировал свои познания в области секса молодой еще мужик лет 40, держащий наперевес лопату и указывая глазами на наших девушек. Глаза мои затуманились от гнева, и я ткнул его кулаком в грудь:
– Не болтай чего не знаешь, придурок!
Мужик не меньше 80-и килограммов весом пробежал задом наперед метров пять, сшибая на своем пути виноградные жерди и шлепнулся на паханую землю навзничь. Народ, увидев это, расступился давая нам пройти; никто больше не хотел конфликтовать и мы спокойно вышли со двора. Машину нашу, слава богу, никто не тронул, и мы в секунду погрузившись в нее, отъехали. По дороге нас стал разбирать хохот – смеялись мы с Кондратом, хохотала, тонко заливаясь, Ирина, упрятав лицо в ладонях еле слышно словно всхлипывая, смеялась Лека.
Доехав до центра города, мы решили до обеда не расставаться, прогуляться, а заодно и позавтракать вместе – день был приятным, теплым и солнечным. После завтрака в молочном кафе, состоявшего из омлета, блинчиков с творогом и кофе с молоком, мы отправились гулять по центру, где вскоре, неподалеку от мясного магазина, увидели очередь, за чем – нельзя было разобрать.
– Подойдем? – спросил Кондрат и мы подошли, ведь очереди – это неотъемлемая и, как мне кажется, наиболее интересная составляющая часть существования советского человека.
Приблизившись, сквозь частокол тел мы увидели тележку мороженщицы – к ней выстроилась очередь около сотни человек, в основном там были женщины и дети; они уже успели соскучиться за любимым лакомством, которого в городе в продаже не было уже более месяца.
– Давай, Савва, дерзай, – произнес Кондрат усмехнувшись, – у тебя лучше и быстрее всех получится взять нам остужающего.
При всем моем нахальстве мне ужасно стыдно было лезть впереди детишек, но Лека посмотрела на меня умоляюще, да и самого меня отчего-то ломил сушняк – аж в горле першило, поэтому я, огибая очередь, подошел к тележке, бросил рубль молодой продавщице в коробку из-под обуви (продавщица, конечно, оказалось нашей коллегой – работницей общепита и просто моей хорошей знакомой по имени Фрося) и шепнул:
– Четыре, пожалуйста.
Та достала четыре вафельных стаканчика и вопросительно поглядев на женщину, стоявшую ближайшей в очереди, протянула их мне. Женщина посмотрела на меня укоризненно и спросила:
– А по какому праву, мужчина, вы берете без очереди?
– Понимаете, мадам, мне положено, я – ветеран советской торговли, – сказал я смиренно, опуская руку в карман и делая вид, что собираюсь достать оттуда соответствующей документ.
– Да бери уж, – махнула рукой женщина, – только в следующий раз сначала удостоверение показывай.
– Спасибо, родная, дай Бог тебе здоровья, – проговорил я, собираясь уже уходить, когда кто-то рядом многозначительно кашлянул. Я обернулся и увидел дядю Володю, продавца из расположенного неподалеку мясного магазина, который скрестив на груди руки смотрел на меня прищурившись и укоризненно качал при этом головой.
– Я, молодой человек, работаю в торговле, а конкретно в мясном магазине уже почти сорок лет, – сказал он негромко, – со дня возвращения Советской армии в наш город в 1944, а мне такого звания «ветеран советской торговли» почему-то не присвоили.
– Тебе, дядя Володя, – сказал я, шагнув к нему и хлопнув по плечу, – за это можно уже Героя давать… а можно и лоб зеленкой мазать (что по-русски означает расстрелять), – ты все это честно заслужил. – И направился к своим друзьям, предусмотрительно ожидавшим меня в сторонке; в вытянутых руках я торжественно нес четыре стаканчика мороженого.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.