Новелла восьмая. Моя «римлянка»

Новелла восьмая. Моя «римлянка»

Вот женщину я обнимаю,

она ко мне льнет, пламенея,

а Ева, я вдруг понимаю,

и яблоко съела, и змея.

И.Губерман

1

Вечером после той памятной пьянки в честь дня Конституции, и не менее памятной ночи, Людмила пришла ко мне в бар одна, и встретила здесь мою предыдущую пассию Ольгу К. – которую все наши общие знакомые почему-то прочили мне в невесты. (И это при том, что моя законная жена была жива-здорова, и даже не собиралась со мной расставаться).

Случилось так, что девушки – Людмила и Ольга – познакомились в те короткие пять минут, пока я отсутствовал в баре, находясь на складе; скорее всего Людмила, войдя, спросила, где бармен, Ольга, сидевшая у стойки, по-хозяйски ответила, что я буду через пару минут и, в свою очередь, спросила чего та желает. На что Людмила ответила, что нужен ей лично я, Ольга, естественно, взъерошилась и девушки, слово за слово, тут же схлестнулись в завязавшемся между ними споре.

Короче, когда я вернулся в бар, они уже перебрались за столик, уселись друг дружки напротив и занимались словесной перепалкой, сопровождаемой энергичной жестикуляцией, едва не переросшей к моменту моего появления в схватку физическую.

Картина эта, признаюсь, немало потешила мое самолюбие: две хорошенькие женщины сцепились в «битве» за меня!

Людмила, гордая, не по возрасту холодно-расчетливая и трезво-рассудительная, брала верх в споре над 18-летней Ольгой, высокой, стройной и привлекательной брюнеткой, эмоциональной и темпераментной, но страстной и потому непоследовательной в разговоре.

По мне, так обе они были замечательно хороши, но преимущество Людмилы над ее оппоненткой было в том, что она со мной спала (впервые, по пьянке – вчера, а во второй раз уже сегодня утром, на похмелье), а Ольга, несмотря на проведенные нами вместе, в одной компании шесть месяцев, не имела со мной интимных контактов. Несколько моих попыток сблизиться с ней за этот достаточно длительный период, были ею пресечены, и в какой-то момент я решил, что с меня довольно, и теперь ей придется домогаться меня.

Людмила умело вела разговор: то и дело снисходительно улыбаясь и называя соперницу «девочка моя», она довела Ольгу до отчаяния, намекая на то, что та недостойна меня, – каким-то женским чутьем она распознала, какие именно у нас с Ольгой отношения.

Ольга распалилась, лицо ее раскраснелось, крылья носа гневно раздувались, однако при всем при этом она была очень привлекательна. Я не вмешивался в этот отчаянный спор, понимая, что он или оттолкнет Ольгу от меня навсегда (что маловероятно, и по сути своей нелогично), или, что более естественно, бросит в мои объятия, что, вскоре, о чем спешу сообщить в этих строках, и произошло.

Разговор девушек прервался на полуслове: Ольга, не выдержав словесного поединка, встала и, бросив поочередно на нас с Людмилой испепеляющие взгляды, метнулась к двери, распахнула ее настежь и громко хлопнула ею на прощание. Надо отдать должное Людмиле, она спокойно, с гордым видом подошла и спросила:

– Ты может быть хочешь, чтобы я сбегала и позвала эту девочку назад?

Я махнул рукой:

– Через пару дней она сама остынет и вернется.

Людмила преспокойно уселась на Ольгин стул, заняв, таким образом, ее место за стойкой, а заодно и место около меня.

– Она вернется сюда, когда меня здесь не будет, – твердо заявила она, затем добавила: – Теперь я буду твоей единственной женщиной.

– Да, но… – пробормотал я, сраженный столь самоуверенным заявлением, – для этого тебе, милая моя, придется продемонстрировать самые разнообразные таланты…

Ее предупреждающе поднятая рука была мне ответом, и я смолк.

Бар работал в тот период без постоянного графика, ведь ресторан всего несколько недель тому назад официально открылся. Поэтому первое время руководство разрешило нам работать экспериментально, ориентируясь на посещаемость, но закрываться было велено не позже двенадцати, а если клиентов не было, то и в половине одиннадцатого. Лишь только мои клиенты разошлись, а новые еще не появились, я тут же, воспользовавшись этим пунктом в правилах, закрыл помещение, повесил на обе двери – внутреннюю и наружную – таблички «Закрыто» и мы с Людмилой, вновь, как и сегодня утром, едва успев постелить на ковре матрас, буквально ринулись навстречу друг другу, срывая с себя вещи.

Спустя некоторое время, отданное первому порыву страсти, мы передохнули, выкурили по сигарете, после чего Людмила, хищно потянувшись всем своим телом, вновь привлекла меня к себе; ее маленькие крепкие груди легли прямо в мои ладони, легко уместившись в них, а нежные сосочки буквально напрашивались на поцелуи. Затем пришла очередь ласкать ее аккуратный животик с милой ямочкой пупка, далее ее узкая талия плавно переходила в крепкие, дивной формы бедра, обещающие мужчине неземное наслаждение; казалось, можно было без устали наслаждаться, созерцая эту красоту, и любить, конечно, хозяйку этого великолепного тела.

Мы предавались любви долго и прочувственно, а потом усталые и влажные от любовного пота, лежали в обнимку, шепча друг другу всякие милые глупости, и, наконец, уже глубокой ночью, уснули.

Взаимное чувство не на шутку увлекло нас обоих: используя любую возможность вырваться из студгородка, Людмила стала приходить ко мне в бар почти каждый вечер, и тогда время от полуночи до утра было нашим. У нас было немного, может быть с десяток встреч, в каждой из которых Людмила раскрывалась как женщина постепенно, как бы порциями, словно боясь спугнуть меня своей сексуальностью и жадностью до любовных утех. Я же, естественно, как и любой другой мужчина в подобной ситуации, ставил это себе в заслугу, считая, что именно в отношениях со мной постепенно пробуждается ее чувственность, в моих руках расцветает этот еще совсем недавно незрелый бутон, раскрываясь в зрелый цветок любви, и вскоре осознал вдруг, что увлекся Людмилой всерьез, практически позабыв о других женщинах.

Мы бы, наверное, вскоре достигли пика, совершенства в наших отношениях, но к несчастью, а может, кто знает, к счастью, наступил день, разлучивший нас – 25 октября. В этот день студенты Кишиневского меда, закончив свой трудовой семестр, покидали наш город и возвращались в свою альма матер, чтобы продолжить занятия.

От предстоящей разлуки с Людмилой я был сам не свой, и любой мужик, который хотя бы раз видел ее, понял бы меня. Мы с ней несколько раз имели удовольствие прогуляться вместе по городу, и во время первой же прогулки я чуть было не испытал шок: при виде моей Людмилы мужики буквально немели, причем все, независимо от возраста – и подростки, и мужики за сорок, не говоря уже о моих сверстниках, и потом еще долго провожали ее взглядами, так как кроме великолепной фигуры, девушка обладала еще царственной осанкой и красивой походкой.

Я в шутку называл Людмилу «моя гордая римлянка», так как она носила римскую императорскую фамилию, которая ей досталась, очевидно, от очень далеких предков, а потомки пронесли ее словно стяг, сквозь тысячелетия – нигде и никогда больше, кроме как в книгах по истории древнего Рима, я подобной фамилии, где четыре согласные буквы связаны посредине одной гласной, не встречал.

И вот, поздним утром 25 октября, когда я занимался в баре уборкой, Людмила, сумев перед отъездом вырваться на короткое время, забежала ко мне. Я открыл дверь на условный стук, и Людмила, шагнув навстречу, упала в мои объятия.

– Я пришла специально, – прошептала она, приподнимаясь на носочки и подставляя свои губы для поцелуя, – чтобы сказать тебе, что я буду ужасно скучать и ждать когда ты ко мне приедешь. А сейчас я объясню тебе, как и где в Кишиневе меня можно разыскать.

Не в силах больше даже слышать о предстоящей разлуке, я захлопнул дверь, нежно прижал к груди эту обожаемую мною женщину, глаза ее в этот момент безвинно глядели на меня снизу вверх, затем, не удержавшись, я стал целовать ее, на ходу срывая с джинсовый комбинезон, который так удачно подчеркивал ее великолепные соблазнительные формы.

– Савва, любимый мой, сумасшедший, – шептала она, помогая мне расстегивать пуговицы на комбинезоне, – мне же нельзя, автобус не будет ждать, и если я вовремя не приду, мне влетит.

– Ты не опоздаешь, – хрипел я, разворачивая ее к себе спиной и подталкивая к низкому барному креслу. И надо же было такому случиться – это кресло оказалось единственным, которое из-за ослабших болтов было сильно расшатано. Людмила взобралась на него коленями, передо мной открылась ее великолепная попка, тугая, как резиновый мяч, и я с рычанием прижался животом к этой попе, проталкивая своего Удальца в сладостную щелочку, прикрытую темными завитками волос.

Кресло заходило, весело заплясало под Людмилой, она вцепилась руками в спинку, стараясь удержаться на нем и не упасть, и теперь виляла, балансируя задом, охая от восторга и легкого ужаса, боясь, что стул опрокинется, а я с размахом гонял своего напряженного до одури Удальца туда-сюда, будучи уверенным, что она охает от удовольствия. Конечно, при таком запале не стоило и надеяться сколько-нибудь долго продержаться – я приплыл в считанные минуты, – но Людмила выглядела счастливой, и, натягивая трусики, шептала мне:

– Ты просто ненормальный, на прощание устроил такое!..

И почему мы не знали этот фокус с креслом раньше, я бы вообще отсюда не уходила, не покидала твой бар.

Через несколько минут, не переставая бешено целоваться, мы покинули здание ресторана, я тут же поймал попутную машину, и через пару минут мы добрались до небольшого пустыря перед студгородком, где стояли в ряд десятка два автобусов, предназначенных для отправки студентов домой. К нашему приезду погрузка почти завершилась, все автобусы были заполнены.

Подтолкнув Людмилу к ее автобусу, я присоединился к кучке провожающих, среди которых было немало знакомых мне городских парней и, оглядываясь по сторонам, я с удивлением отметил, что девушки, прощаясь с ними, плачут. Моя Людмила тут же вернулась, выяснилось, что у нас есть еще несколько минут для прощания. Она, в отличие от других, не плакала, лишь повторила еще раз, что будет ждать. Последний поцелуй – Людмила, не стесняясь, повисла у меня на шее, затем прозвучал сигнал к отправке и она побежала к своему автобусу.