Новелла восемнадцатая. Компромат

Новелла восемнадцатая. Компромат

Не грусти что мы сохнем, старик,

мир останется сочным и дерзким,

всюду слышится девичий крик,

через миг становящийся женским.

И.Губерман

Ровно в полдень я распахнул двери бара и с этого начался мой трудовой день.

Вообще-то я любыми способами старался избегать работы днем по вполне банальной причине – отсутствие посетителей: наш городок небольшой и, хотя он считается «центром» юга Молдавии, всего в нем проживает меньше сорока тысяч народу, и в полуденное время – с двенадцати до пяти часов вечера – наши потенциальные клиенты, как и подавляющее большинство нормальных советских граждан, трудятся на производствах и по барам не ходят, поэтому эти часы я всегда считал и считаю бездоходными как для общепита, так и для себя лично.

Иногда случалось, конечно, что в полуденный час в бар забредала какая-нибудь скучающая молодая особа из приезжих курортниц; да еще если дамочка искала приключений и не была обременена строгими моральными устоями… и, таким образом, могла скрасить бармену, а заодно и себе это скучное время дня… Но это бывало так нечасто, так нечасто…

Впрочем, я отвлекся.

Во все дни недели, исключая выходные – субботу и воскресенье – зал нашего ресторана в обеденные часы работал в режиме и по ценам обычного кафе, и сюда стекалась масса народа со всех концов города, чтобы в приятной обстановке и под музыку вкусно и недорого пообедать. Но сегодня, в связи с ремонтом паркетных полов в означенном зале, обед, понятное дело, не состоялся, и десятки, а может и сотни постоянных клиентов пришли и… ткнулись носом в закрытые двери. Табличка от администрации с извинениями не всех удовлетворила и часть клиентов направилась в бар, поэтому мне терпеливо и в учтивой форме пришлось объяснять расстроенным людям ситуацию, и тогда некоторые из них, махнув рукой на пропавший обед, оседали, занимая место в баре, заказывали какой-нибудь коктейль, а к нему непременно пару бутербродов и сок, – это и был их сегодняшний обед.

Вскоре бар заполнился народом, в основном служащими молодого и среднего возраста, работавшими в городских учреждениях, преимущественно почему-то женщинами от 20 до 35 лет, поэтому, когда в помещение быстрой легкой походкой вошла очередная посетительница, одетая в летнюю импортную курточку, с копной темно-русых волос на голове и улыбкой на открытом симпатичном лице, я подумал: «Вот еще одна горемычная, из тех, кому придется сегодня вместо полноценного обеда довольствоваться бутербродами».

Девушка подошла к стойке, а я, извинившись, выскользнул на минуту в вестибюль, чтобы передать со швейцаром на кухню записку, где было сказано, что мне немедленно требуется еще с полсотни бутербродов. Лицо девушки, на которую я успел взглянуть мельком, показалось мне знакомым, но позже, вернувшись и приглядевшись повнимательнее, я так и не смог припомнить, где встречался с ней раньше, из чего заключил, что она просто похожа на кого-то из множества молодых, симпатичных дамочек из тех, что мелькают перед моими глазами каждый день.

Вернувшись на свое рабочее место, я улыбнулся ей: «Да, пожалуйста?», и девушка, присаживаясь у стойки, попросила:

– Коктейль «Тройку», будьте добры.

Я кивнул и ловко, одним пальцем за ножку выудил из стройного ряда посуды подходящий узкий фужер. Коктейль «Тройка» был у нас самый ходовой – классический американский «короткий» кислый коктейль: водка, ликер и сок лимона – последовательно 50+30+20=100, не считая нескольких кубиков льда, – смешал ингредиенты и готово. Естественно, я эти незамысловатые коктейли «лепил» всего за несколько секунд. Девушка, сидела напротив меня, потягивала через соломинку золотистого цвета коктейль с плавающими внутри кубиками льда и ниточками лимона, и изучающе на меня поглядывала.

«Кого-то она мне все же напоминает» – опять подумал я, пытаясь угадать, о чем девушка думает в эту минуту – вполне вероятно, подойду ли я ей как партнер на сегодняшнюю ночь, – с некоторых пор я стал уже привыкать к такого рода взглядам. Впрочем, я не слишком заблуждался на свой счет: ведь до того, как я стал работать в баре, я почти не пользовался успехом у женщин, поэтому их внимание к своей персоне я прежде всего соотношу с местом своей нынешней работы. Решив со скуки все же заговорить с ней, я, в очередной раз взглянув на девушку, начал с первого, что пришло на ум, с ее одежды:

– У вас такая симпатичная курточка…

– Да, это не ширпотреб, – улыбнувшись, поддержала она разговор и похвастала: – мне брат привез ее из Москвы в подарок.

– Боюсь, что мы с вами сегодня не смогли бы вместе пройтись по городу, даже если бы вы этого вдруг захотели, – сказал я.

– Да, это почему же? – спросила девушка заинтригованно.

– Потому, что я сегодня пришел на работу точно в такой же курточке, – добродушно улыбнулся я.

– Правда? – тонко улыбнулась она в ответ. – Мой брат купил ее в специализированном магазине «Березка» в Москве, на Таганской набережной; вот не думала, что в вашем городе найдется еще одна такая же.

– И представьте себе, есть такая, до сегодняшнего дня единственная в городе, я ее в том же магазине, что и ваш брат покупал. – Я усмехнулся. – Вполне возможно, что мы с ним в одно и то же время в очереди толкались – эти курточки, как я сейчас припоминаю, расхватали за какой-нибудь час.

Принесли бутерброды, и я предложил девушке на выбор: с колбасой; с селедкой; с яйцом; и даже с отварным языком, но она отказалась, сказав что сыта.

Продолжив взаимоинтересную тему, мы поговорили с ней о Москве, о чековых магазинах «Березка», которые девушка, как оказалось, посещала довольно часто, и разбиралась в их ассортименте не хуже меня. Разговор наш занял минут, наверное, двадцать, после чего я предложил:

– Давайте, наконец, познакомимся, меня зовут Савва, а вас?

Она подала свою руку, я подумал что для рукопожатия, улыбнулся, протянул через стойку свою, и тогда она взялась рукой сверху за мою кисть, и привстав, потянулась перегибаясь через стойку, наклонилась почти к самому моему уху и прошептала:

– То, что ты, Савва, не помнишь моего имени, меня не удивляет, потому что я приезжаю сюда не чаще раза в год, и не больше, чем на неделю. А теперь, ну-ка вспомни, – добавила она, освобождая мою руку и медленно, не сводя с меня взгляда, опускаясь обратно на свой пуфик, – ведь в прошлом году мы уже знакомились с тобой, а потом провели ночь вместе – это ты тоже забыл? – Глаза ее в эту минуту сверкали, а голос, вначале приглушенный, теперь вибрировал, почти звенел от негодования.

– А-а-а-а, – протянул я, будто бы припоминая, а сам тем временем оглядываясь с легким беспокойством по сторонам – еще не хватало, чтобы этот разговор услышал кто-либо из моих знакомых или постоянных клиентов, – ну конечно, то-то я думаю, откуда мне твое лицо знакомо…

– Подлец! – шепчет она мне почти ласково. – Извини, конечно, за выражение, но ты пошляк и блядун! Хоть я и не имею на тебя никаких прав, хочу сказать, что совести у тебя нет совершенно, и несчастна будет та женщина, что полюбит тебя.

– Успокойся… Тома! (я вдруг вспомнил девушку, ее имя и даже, кажется, некоторые детали той ночи, что мы провели вместе). – Ведь нам с тобой это не грозит: любовь… верность… права друг на друга… – Мои глаза подобрели, и я закончил почти ласково: – Но вину свою я готов искупить. Причем сегодня же вечером.

Тома встала, не допив свой коктейль, небрежно выронила из ладони на стойку трояк, повернулась и уже на ходу бросила:

– Я еще подумаю, достоин ли ты этого. – И, тряхнув волосами, гордой походкой пошла к выходу, а я еще целую минуту стоял, словно оглушенный, и глядел ей вслед, пока меня не вывело из этого состояния появление моего друга Кондрата, который появился в баре войдя через внутреннюю дверь, со стороны ресторана. Он негромко кашлянул, желая привлечь мое внимание, я обернулся: Кондрат стоял у стойки, на его усталом лице блуждала обычная ухмылочка, в руках он держал обрезки каких-то досок и инструменты, уложенные в большой прозрачный целлофановый мешок, к одежде и даже к волосам его прилипли мелкие стружки.

– Здорово, брат-Кондрат, – радостно приветствовал я товарища, мне всегда было приятно видеть его. – Как идет строительство? У меня, веришь, даже минутки не было забежать, тебя проведать.

– Привет, – ответил он устало. – Верю, верю, видно, что ты здесь не скучаешь. – И он обвел взглядом полный зал.

– Я налью тебе большой стакан соку? – спросил я утвердительно, и он, кивнув, сказал: «Налей, если сможешь, два».

Мой товарищ в эти дни был занят нелегким, но очень нужным делом: вот уже вторую неделю, с тех пор, как в ресторане затеяли ремонт, а заодно и обустройство маленького банкетного зала на первом этаже ресторана, он с усердием и любовью отделывал этот самый банкетный зал – причем по собственному желанию и совершенно бескорыстно, то есть работая бесплатно. Я, похвастаю, тоже внес свою лепту в строительство банкетного зала: с неделю тому назад, когда рабочие вместе со строительным мастером придя в ресторан после выходных, с умным видом рассматривали стену кабинета толщиной в полкирпича, выложенную ими накануне, я стал их стыдить за то, что она выглядит ненадежно, словно картонная, а чуть позже, на спор с мастером, в течение 10 минут разбил руками и ногами всю кладку размером 4 на 2 с половиной метра, а свой выигрыш – ведро вина – отдал строителям, с условием, что они на этот раз выложат стену толщиной в кирпич, а вино выпьют после окончания работы.

Кондрат попросил два стакана с соком, так как явился в бар не один – из-за его широкой спины выглядывал «ассистент» – это был тщедушно сложенный, смазливый хлыщ, который появился в нашем кругу совсем недавно и словно кусок смолы к ботинку очень плотно прилепился к Кондрату. История моего знакомства с ним интересна и достойна короткого описания, потому что поучительна для других фраеров вроде него.

Недели две тому назад, в один из субботних вечеров, в баре отдыхала компания молоденьких женщин, приехавших, как выяснилось из разговора с ними, из Кишинева на сезонную работу на местный консервный завод, для чего они оставили свою основную, очевидно не очень нужную работу в Академии наук Молдавии. Пока дамочки пробовали и нахваливали мои «фирменные» коктейли, я с интересом к ним приглядывался и в итоге сделал вывод, что они довольно привлекательны и стал было подумывать как договориться с ними о продолжении вечера, начав с того, что принес за их столик бутылку шампанского. Девушки поблагодарили, осыпав меня многообещающими взглядами и улыбками, однако тотчас же после того, как я вернулся за стойку, к ним за столик подсел этот самый, тогда еще незнакомый мне хлыщ, ничем, в общем, не примечательный, но зато смазливый внешне, и стал с дамочками как со старыми знакомыми шутить и заигрывать.

В связи с этим у меня появилось неприятное ощущение, словно почва уходит из-под ног – так непривычна мне была ситуация, когда вот-вот «телок», на которых я уже, как говорится, положил глаз, из-под самого моего носа уведут. Мои шансы падали с каждой минутой: этот бес, надо признать, болтун был отменный и в короткий отрезок времени наплел девушкам столько всяких-разных небылиц, что я уже всерьез стал подумывать, как от него, неожиданного конкурента, без шума и драки избавиться. Как раз к этому времени он сам перешел все дозволенные границы и стал во всеуслышание говорить неслыханные вещи, как то:

– Да что это, девушки, за бар? – Он картинно-брезгливо огляделся по сторонам. – Так себе, забегаловка. Вот я в Кишиневе, помнится, красиво отдыхал во всех центровых барах, меня там везде встречали как своего, потому что я и сам бармен – три года в Интуристе проработал. – Тут парень сделал паузу, наблюдая за девушками в надежде угадать какой эффект среди присутствующих он произвел. И произвел же, сволочь, это было видно по лицам дамочек.

И тут во мне взыграла профессиональная гордость и даже злость. Я уже замечал этого парнишку несколько раз у себя в баре и ресторане прежде – он никогда со мной не заговаривал, а ведь как коллега, если уж верить его словам, он мог подойти хотя бы чтобы просто поговорить, пообщаться. Что-то тут было не так, мальчик явно перевирал, тем более что и кишиневских барменов я почти всех знаю в лицо – приходилось с ними по делам встречаться, приходилось и выпивать сообща, и хлыща этого я среди них почему-то не замечал. Когда паренек совсем уже разошелся в своих фантазиях, я не стерпел.

– Подойди-ка сюда, уважаемый коллега, – подозвал я его.

Он нехотя встал из-за столика и подошел. Девушки за столиком навострив ушки обернулись к нам, и я сказал:

– Так ты, говоришь, барменом работал?

– Да, в интуристе, – не сморгнув, соврал он настолько уверенно, что чуть было не поколебал мои сомнения. И тогда он спросил: – Хочешь, чтобы я тебе посоветовал какой-нибудь коктейль?

– Нет, я попрошу тебя кое о чем другом, – сказал я, от злости едва не скрипнув зубами. – А вас, девочки, попрошу подойти, засвидетельствовать, так сказать.

Девушки замялись, стали перешептываться, затем одна из них, видимо самая бойкая, все же встала, подошла, и я пригласил ее вместе с этим парнем-выскочкой пройти со мной в подсобку.

– Слушай, как тебя там?.. – спросил я его, когда мы оказались внутри подсобки.

– Виктор, – ответил он.

– Теперь послушай, Виктор, если ты нам сейчас продемонстрируешь свой профессионализм, с меня извинения и ящик шампанского, если же проиграешь, – в этом месте я сделал паузу, – ты сюда, в бар, больше ни ногой. Договорились?

– Хорошо, – вздохнул Виктор. Он почувствовал, конечно, что я ему готовлю какой-то подвох, но отказываться было неудобно, да и поздно.

– Возьми стаканчик, – указал я на один из множества стаканчиков, скопившихся в мойке, – и вымой его. Если ты даже просто работал в посудомойке, это тебе будет нетрудно проделать, ну а у барменов вообще своя особая специфика в этом деле.

Виктор, тревожно поглядев на меня (наверное, подумал в это момент, о какой такой специфике я веду речь, а специфики, как вы сами понимаете, никакой нет да и быть не может), взял стакан тремя пальцами правой руки и, сунув его под струю воды, сделал какое-то неловкое движение и выронил его внутрь умывальника, затем поднял, обхватил его ладонью и стал взбалтывать. Я вздохнул.

– Боюсь, дорогой товарищ, что ты никогда не работал в баре, даже в качестве официанта или посудомойщика. Ну, а теперь скажи нам это сам, имей мужество признаться честно.

Виктор выдохнул воздух, облизнул губы, глаза его виновато забегали, и я сказал:

– Ну хорошо, не будем усугублять. Ваше мнение? – обратился я к девушке. Она пожала плечами и улыбнулась застенчиво, затем сказала:

– Ну… я не знаю.

– Что ж, – сказал я. – Шампанское мы все равно будем пить, только боюсь, уже без нашего друга, как вы сказали вас зовут, молодой человек?..

Виктор, не отвечая, повернулся и с видом оскорбленной гордости отправился на выход, а когда мы с девушкой вышли из подсобки, его спина мелькнула в проеме двери и исчезла.

Девушка прошла на свое место, а я, видя устремленные на меня взгляды ее подруг, пожал плечами и сказал:

– Подходите девушки, присаживайтесь у стойки. Придется мне наливать – «назвался груздем, полезай в кузов».

Часом позже мы с Кондратом посадили двух девушек-«академичек» из этой компании в нашу машину и повезли на «явочную» квартиру, расположенную неподалеку от того места, где они проживали, а проживали они в одном из зданий на территории консервного завода. Дамочки, когда мы им стали намекать на то, что нам предстоит остаться вместе до утра, поначалу стали капризничать, но именно в эту минуту, а мы как раз проезжали мимо городской тюрьмы, рядом с нами вдруг стали раздаваться автоматные очереди и пистолетные выстрелы. Стреляли довольно густо и, если честно, даже нам с Кондратом стало страшновато, хотя мы понимали, конечно, что это или бунт на тюрьме, или, в худшем случае, побег, и при любом раскладе весьма маловероятно, что кто-то станет стрелять по нашей машине. Девушки, услышав выстрелы, растерялись, побледнели, мгновенно утихли, поняли, наверное, что все бренно на этой земле и, когда мы прибыли на квартиру, безропотно нам отдались.

А Виктора после того вечера я пару недель не видел, не встречал, а потом он вновь появился в ресторане, и как-то очень быстро и совершенно незаметно притерся – примазался к Кондрату, а затем и к нашей компании, стараясь по мере возможности меня избегать.

И теперь вот уже вторую неделю он целыми днями крутился в ресторане, вынюхивал и высматривал все вокруг и, кажется, стал Кондрату незаменимым помощником, выполняя любые его задания и поручения.

Сейчас он, также как и Кондрат, был загружен материалами для ремонта – у ног он поставил инструменты и ведро с краской, вся его одежда была обляпана пятнами краски и побелки.

Казалось, какое мне, бармену, дело до банкетного зала, а уж тем более Кондрату, который и вовсе был музыкантом, но на самом деле мы с ним были заинтересованы в обустройстве этого помещения больше всех остальных, понимая главное: первое – что банкетный зал возьмет на себя обслуживание местного (и не только) партийного руководства и всякого другого начальства, избавив тем самым меня от весьма сомнительного «удовольствия» – обслуживать их в баре; второе – впоследствии там можно будет иногда и самим отдыхать: никто не догадается стучать в дверь, почти незаметную с улицы, а в двери и окна бара клиенты уже попривыкли по-свойски колотить почти что круглосуточно.

Кондрат, положив на пол обрезки досок, устало опустился на пуфик, Виктор присел с ним по-соседству и подобострастно поздоровался со мной. Я едва заметно кивнул в ответ: по правде говоря, с самого первого момента нашего знакомства я невзлюбил его – маленькие, круглые, с короткими рыжими ресницами поросячьи глаза его все время рыскали в разные стороны, и никогда нельзя было поймать их взгляд; он отчего-то все время суетился, даже когда в этом не было нужды; еще он часто рассказывал нам какие-то неправдоподобные истории о многочисленных своих победах на женском фронте во время учебы в Кишиневе, и в то же время преданно глядел нам с Кондратом в глаза, как собака делая стойку, то есть всегда готов был исполнить любую нашу просьбу. Я даже как-то высказался Кондрату о нем: «У этого козлика такой вид, будто его бедная мама через задницу родила».

Кондрат медленно оглядел помещение, присутствующих, потом спросил:

– А кто эта матрешка, что выскочила минуту назад из бара в твоей куртке?

– А… так… знакомая одна, – усмехнувшись, ответил я. – Если вечером подойдет, познакомлю тебя с ней. Можешь ею заняться.

– Заняться – это само собой. А куртку твою она на фига забрала?

– Я сам дал, – рассмеялся я. – И шутя добавил: – Чтобы, если вечером не заявится, у меня был повод нагрянуть к ней домой в любое удобное для меня время.

Виктор с интересом прислушивался к нашему разговору, а я, глядя на него, с трудом скрывал брезгливость, так как он распространял сейчас вокруг себя запах пота, едкий как у козла.

Я обратился к нему, специально делая вид, что забыл его имя:

– Слышь, как тебя там…

Виктор в этот момент вертел в руках какой-то строительный инструмент, кажется угломер, и когда я его окликнул, поднял на меня свои круглые глазенки, при этом так и замер с открытым ртом – подумал, наверное, что ослышался, и что я обязан был за время нашего знакомства запомнить его имя.

– Витя, – ответил он, наконец, – а ты разве… не знаешь?

Я не ответил ему, потому что в это самое мгновение боковым зрением ухватил, увидел, как в бар вошли, нет, попросту вплыли три новенькие дамочки – ни одной из них я прежде не встречал. Кондрат тоже заметил девушек и, вытянув голову, даже приподнялся с пуфика, пытаясь оглядеть вновь прибывших с головы до ног – ему это было нетрудно сделать, так как он был выше нас на полголовы.

– Одну из них я знаю, – уверенно сказал он, не отворачивая головы и продолжая смотреть на девушек, – вот эту, черноволосую, ее Людой зовут, а тех двоих – нет, не знаком с ними, впервые вижу. – И он сел на место.

– То есть ты хотел сказать, что знаком с Людмилой близко? – спросил я, припоминая, что в одно время у него в любовницах ходили подряд три или четыре Людмилы.

– Да, – коротко и просто ответил он.

– А ту, что ростом повыше остальных, знаете? – вклинился в наш разговор Виктор, склонившись над стойкой так, чтобы его не могли слышать со стороны. – И не дождавшись ответа, сказал:

– Ее зовут Марина. 19 лет. В Кишиневе финансово-экономический техникум заканчивает, сейчас здесь на практике. На машиносчетной станции работает, что возле консервного.

– Исчерпывающая информация… Трахается? – свой вопрос Кондрат задал уже почти шепотом, потому что девушки как раз в это время направились к стойке, и одна из них, как раз та, что была более высокая, подойдя кивнула Виктору как старому знакомому, ее лицо, впрочем, не выразило при виде его большой радости. Я встал со своего стула и шагнул к ним навстречу.

– Да, пожалуйста, девушки, чего желаете?

Девушки заказали по стакану апельсинового сока и по пирожному, после чего отправились за дальний, единственный свободный столик в угловой кабинке, а я вернулся к тому месту где сидели Кондрат и Виктор.

– …Конченая бл…ь, – продолжал тем временем свой рассказ Виктор. – И трахается и все что хочешь исполняет, за время учебы в технаре два аборта сделала. – Он улыбался в эту минуту во весь рот, так как внимание наше было исключительно на него, и последнюю фразу произнес почти торжественно.

Я слушал его и одновременно наблюдал за девушкой, о которой Виктор так вдохновенно рассказывал: в эту минуту она стояла ко мне вполоборота, наклонившись над столом – красивый, гибкий изгиб ее девичьего тела приятно волновал глаз. Она была хорошо сложена, стройна, волосы пепельно-золотистые (мой любимый цвет!) пострижены под «Гарсон», небольшая, но приятно подчеркнутая обтягивающим ее джемперком достаточно высокая грудь, округлая приподнятая попка – из тех, что встречаются у одной на тысячу молодых женщин, – и понял, что девушка, безусловно, весьма привлекательна, и неудивительно, что она пользуется у мужского пола вниманием, успехом и гм… спросом.

– Неплохая биография, – отметил Кондрат. – Что ж, в Кишиневе еще и не такому научат. А откуда ты о ней такие подробности знаешь?

– Был с ней пару раз, – скромно опустил глаза Витя. – Ты видел, наверное, как она поздоровалась… стесняется…

– Кондрат, на тебя возлагается почетная обязанность организовать с людьми встречу, – сказал я, азарт возможного приключения стремительно захватил меня. – Мы не имеем права обойти вниманием такой интересный букет. Возьми нашего молодого компаньона Стаука, чтобы нас было три на три, или… – Я посмотрел на Виктора – …или ты пойдешь с нами вместо Стаука?

– Я… нет… не знаю… не стоит, – пробормотал он. – Идите вы… сами.

– Хорошо, – продолжил я, вновь обращаясь к Кондрату: – Поговори с этой… Людмилой, пусть она пристегнет новенькую, Витину протеже, и третью… если та захочет, не разрушать же коллектив. Только нежнее разговаривай с ними, и культурно, чтобы без надломов…

Кондрат молча выслушал и кивнул.

На том и порешили. Позже, когда Кондрат ушел, я вдруг заметил, что Виктор все еще находится в баре, трется у стойки, при этом стесняется и потеет, видимо собираясь мне что-то сказать.

– Ну? – грубовато обратился к нему я. – Чего не идешь отдыхать? Или что-то забыл про свою знакомую досказать? Давай, выкладывай, я весь внимание.

– Я… я хотел тебя спросить, Савва, – волнуясь и облизывая губы, начал Виктор. – Скажи, к кому надо обратиться, чтобы… чтобы меня тоже барменом взяли работать. Я торговый техникум закончил, меня ведь должны взять, а?

Пожав плечами, я усмехнулся.

– Ну а ты бы взял меня к себе напарником, – продолжал он. – Ну, это… работать вместе. Ты бы не пожалел.

– Если ты меня спрашиваешь, так я тебе отвечу очень просто: скажи, у бога есть напарник?

– А ты что, бог? – спросил Виктор, слегка заикаясь от собственной смелости.

– Я не бог, я просто размышляю, что если напарник – это хорошо, то почему тогда у бога нет напарника? Дьявол же ему не напарник, а, скорее всего оппонент. Так вот я и спрашиваю, на хрена мне напарник, а Витек, сам посуди?! Лишние заботы, лишние хлопоты.

На этом наш разговор закончился и Виктор, опустив голову, ушел.

А вечером того же дня закрутилась карусель!

Девушки, встречу с которыми мы запланировали, прибыли в бар что-то около девяти вечера в том же составе что и днем; Кондрат, оказывается, успел таки шепнуть своей старой знакомой Людмиле, чтобы она пришла и не забыла привести с собой остальных. Что та и исполнила в точности, имея на Кондрата свои виды. Кстати, я давно заметил одну любопытную деталь: все те телки, которые с Кондратом кувыркались прежде, после разлуки еще долго тосковали за ним и всегда были рады, если он опять их звал.

Я с улыбкой, но сдержанно поприветствовал девушек и предложил им занять свободный столик; Кондрат, освободившийся уже к этому времени от всех своих дел, успевший искупаться и переодеться, присоединился к ним. Ему предстояло развлекать девушек, чтобы они не заскучали; для этой же цели я принес за их столик ликер, шампанское и шоколад. Пока я был занят обслуживанием клиентов, Кондрату пришлось какое-то время ухаживать за девушками в одиночку, но вскорости подоспел Стаук, которого я тут же отправил к нему на помощь.

Саша Стаук был наш новый «боевой» товарищ, молодой, симпатичный, развязный и болтливый, что ценилось в нашем кругу, и совсем не стеснительный, скорее даже наоборот – трепач неимоверный. Он всего полгода назад как вернулся из армии, где служил в морском десанте, так что и внешне выглядел вполне достойно – рослый, сильный и подтянутый. Неудивительно, что при всех вышеперечисленных достоинствах он пользовался успехом у девушек и молодых женщин.

Итак, компания явно сложилась и веселье пошло у них за столиком – любому на зависть: каждые несколько секунд помещение так сотрясалось от смеха, что все остальные посетители бара только успевали оборачиваться в их сторону и удивленно глазами моргать.

Тем временем стрелка часов незаметно перевалила за одиннадцать, и я рассчитал и отправил из бара всех лишних, быстренько покончил со своими делами и присоединился к ребятам; теперь наша компания была в таком составе – Кондрат, Стаук, и я – «мальчики», а из «девушек» – Людмила, Марина и Вера. «За компанию с этими безпроблемными простушками и Марина не заметит, как сама легко в постельку уляжется», – подумал я, имея в виду веселых и беззаботных подруг Марины – Людмилу и Веру. Сидя за столиком я щедро сыпал шутками и анекдотами, и старался пореже глазеть на Марину – не хотел раньше времени демонстрировать, что в ней заинтересован: как знать, может ей такие парни как я совсем не по вкусу и девушка начнет раньше времени фыркать, капризничать и создавать проблемы. Поэтому, когда мы, мужская половина компании, дружно отправилась в туалет «побрызгать», то заодно договорились там о том, что будем уделять Марине внимание все вместе и поровну. Когда мы вернулись и уселись за столик, Кондрат сказал Марине несколько комплиментов, отчего брови Людмилы удивленно полезли вверх, потом Стаук пригласил Марину на танец, и лишь тогда Людмила несколько успокоилась; я же запалил целую серию анекдотов.

Мои анекдоты всем нравились, а главное, оказались очень кстати, так как мои партнеры к этому времени уже стали выдыхаться. Впрочем, веселить наших гостий трудности не составляло: Вера заливисто смеялась, порой еще до того, как я заканчивал их рассказывать, с лица Людмилы вообще не сходила блуждающая жеманная улыбка; лишь Марина была пока еще в некотором напряжении, по лицу ее блуждала немного растерянная улыбка.

Кондрат время от времени подливал девушкам в бокалы, у него с этим как всегда неплохо получалось, но подпоить Марину, что было бы неплохой прелюдией к предстоящему интиму, ему не удавалось: девушка пила только шампанское, да и то понемногу, глоточками, держа свой фужер обеими руками, двух же других девушек и поить не было смысла – они и без того были достаточно веселы и на все что угодно согласны.

Вскоре веселой гурьбой мы покинули ресторан, Кондрат нес в пакете пару бутылок шампанского, я – упакованный в картонку торт. Теперь самым важным было, не теряя кого-либо из нашего состава, перебраться на квартиру. Дорогой мы продолжали шутить и смеяться, все шло хорошо, я старался держаться поближе к Марине, и все же на душе у меня отчего-то было неспокойно. Мне не нравились глаза Марины – нет, они мне нравились, конечно, – не нравилось лишь их выражение: с тех пор, как мы покинули бар, в них ясно читалась тревога и напряженность.

«Странно, – думал я про себя, – с чего бы это ей беспокоиться, имея за спиной такое бурное прошлое, такой сексуальный опыт. Ведь Виктор так сочно и красочно все про нее рассказал, и он, кажется, не врал, что хорошо ее знает – она же поздоровалась с ним при встрече…».

Мы выбрались на Ленина, центральную улицу города, почти сплошь застроенную одноэтажными и изредка 2-этажными зданиями, когда навстречу нам из какой-то темной подворотни вынырнула Тома – та самая моя знакомая, что явилась в полдень в бар и устроила мне разгон по поводу моей патологической забывчивости.

Девушка была все в той же куртке-ветровке; на мне сейчас была надета точно такая же.

– О, на ловца и зверь бежит, – нисколько не смущаясь незнакомых лиц, заявила Тома, остановившись перед нами. – А я вас чуть не пропустила, что-то вы раненько сегодня из бара выбрались. – Тома, мельком оглядев девушек нашей компании, посмотрела на свои часики.

– А-га, знакомая курточка! – сказал Кондрат, явно радуясь новому человеку. И тут же добавил: – Присоединяйтесь, девушка, к нам.

– Я-то присоединюсь, конечно, деваться некуда, – с готовностью заявила та, – а с курточкой, действительно, некрасиво получается. – Тома вздохнула и, сняв с себя куртку, стала складывать ее, уминая в свою сумочку и бормоча при этом вполголоса: «Не будем же мы ходить все в одном и том же, словно интернатовские дети-сироты».

Стаук, увидев новое женское лицо, тоже вдохновился и воспрял духом: теперь у него появилась возможность выбора – ему не нравилась предназначенная ему на этот вечер Вера, еще в ресторане он заявил, что находит ее малосимпатичной.

Итак, Тома, не секунды не комплексуя, влилась в нашу компашку, быстро, на ходу со всеми перезнакомилась, а вскоре мы уже были у цели – подходили к дому, в котором во втором подъезде, на третьем этаже располагалась снятая мной недавно 3-комнатная квартира.

Над дверью висела прикрепленная мною еще в первый день нашего появления здесь широкая картонка с простой, но зловещей надписью:

«Оставь надежду всяк, сюда идущий».

Ну, вы, надеюсь, помните, откуда это выражение. Правильно: «Божественная комедия» Данте Алигьери; песнь третья: «Преддверие ада».

Придерживая дверь, я пропустил наших гостий в квартиру. Маринка входя посмотрела на меня взглядом испуганной косули, идущей на водопой и чувствующей прячущегося в засаде хищника.

«Что за чушь? – одернул я сам себя, не понимая, отчего меня тревожат ее взгляды. – Какого черта я вообще об этом думаю? Витя же ясно все насчет нее объяснил. Мне бы подумать сейчас о другом – о возможной венерической болезни, например, которая очень даже может быть у моей „избранницы“ – с ее-то чрезмерно вольготным поведением и разгульным образом жизни».

Вошли. Я продолжаю наблюдать за Мариной и, несмотря на все то неблаговидное, рассказанное про нее Виктором, девушка мне просто нравится, причем с каждой минутой все больше. В прихожей, где мы раздеваемся, на тумбочке лежит журнал, а на нем надпись – плод моей нездоровой фантазии:

«Распишитесь тут, друзья! Здесь бывал когда-то я…»

– Сейчас расписываться? – смело спросила Марина, беря книгу в руки и оборачиваясь ко мне.

– Лучше утром, – отвечаю, – когда поднакопится впечатлений.

И вновь она смотрит испытующе долгим взглядом, заставляющим меня недоумевать. Встряхнувшись, я решил приободрить себя: «Видимо, чувствует, стерва, что скоро окажется в моих объятиях. И понимает, что я тоже не подарок, и это правда – люблю равных противников».

Посидели на кухне, но ни выпивать, ни есть никто из присутствующих не хотел; Кондрат, чтобы не мозолить гостям глаза, убрал со стола книжечку меню золотого теснения, переложил его на кухонный шкафчик, но Вера успела прочесть вслух надпись на обложке:

МЕНЮ – список блюдёв.

Наш девиз: Чем лишнего съесть, лучше на х… сесть!

– Ой, как здорово сказано, – захлопала в ладоши Людмила, ей продекламированное Верой почему-то понравилось. Людмила еще не знала, что Кондрат переменил свое желание спать с ней, и не замечала, что он вовсю строит глазке Томе, которая, в свою очередь, тоже не догадываясь в чем дело, продолжала, наивная, думать, что эту ночь проведет со мной, в течение которой я буду, как она полагала, извиняться перед ней за свою забывчивость.

Я же попросту боялся, что приступ моей амнезии даст Томе возможность мною понукать, выдвигая какие-нибудь несусветные требования, а меня подобная перспектива не устраивала, к тому же меня интересовала в данный момент совсем не она, а новенькая – Марина.

– А лучше и то и другое, – не унималась Людмила, продолжая обсуждать написанное в меню. Я поглядел на нее: Людмила, в отличие от Марины, вела себя гораздо раскованнее – она была простая и доверчивая, как, впрочем, и третья девушка – Вера.

Стаук предложил коллективу отведать торт, девушки, естественно, не смогли отказаться от сладенького и торт тут же был нарезан на куски; Кондрат тем временем достал из холодильника шампанское, которое стал разливать по стаканам. Тома тоже слегка подсуетилась и поставила перед каждым пустое блюдечко для торта и чашку с кофе, после чего установила на газ чайник. Оказавшись не у дел, я присел рядом с Мариной. От ее волос исходил легкий запах духов, которые мне ужасно нравились: то ли «Жижи», то ли «Фиджи», боюсь, что я эти названия, или же запахи путаю. Исподволь разглядывая и изучая Марину, я заранее поздравлял себя – девушка была откровенно хороша, и уж наверняка гораздо привлекательнее трех других присутствующих здесь девушек.

– Стаук, – смеясь, спросила Вера, – а что это за пирожное, там, в меню?

Саша дотягивается и достает со шкафчика книжечку.

– Трубочка с сюрпризом, – читают они вместе, уткнувшись головами в меню, – «Пососи меня немножко, буду твердой, как картошка».

– Ха-ха-ха!

– Верочка, милая, – обратился я к девушке, – что-то пить хочется. Сходи-ка, «пупсик», на балкон, там должна быть минералка в маленьком холодильнике, ну, быстренько.

– А волшебное слово? Забыл? – игриво спрашивает Вера, вставая со стула.

– Бегом, е… твою мать, – с удовольствием выполняю я ее просьбу, после чего девушка смеясь уходит. Кондрат тем временем что-то объясняет Людмиле, наклонившись к самому ее уху, у нее в эту минуту расстроенное, даже несчастное лицо – наверное, он предлагает ей на выбор один из вариантов: или, отказавшись от него, остаться со Стауком, или пойти домой, – третьего не дано.

Стаук, допив кофе, встает и вместе с Верой отправляется в коридор, минутой позже мы слышим, как за кем-то из них закрывается наружняя дверь; в это время Кондрат уводит в комнаты Людмилу, но тут же возвращается и уводит ничего не понимающую Тому, на ходу вынимая из ее руки зажженную сигарету; проводив их взглядом, я подаю Марине руку, – нам тоже пора. Девушка оглядывается растерянно по сторонам: куда все вдруг подевались?

Мы входим вместе в комнату, Маринка еще держит марку, но теперь это ей удается с трудом. Она останавливается посреди комнаты, я запираю дверь на защелку, и тут девушка спрашивает меня:

– Савва, скажи, а Стаук – твой друг?

– Ну… так… я бы сказал, хороший знакомый, – осторожно отвечаю я. – Он ведь совсем недавно из армии вернулся, а до этого я его толком не знал, только в спортзале изредка встречались.

– Я слышала, он такой, ну… каждый день с новой девушкой гуляет, это правда?

– Это ты к чему? – спрашиваю я, усмехнувшись. – Просто юноша в армии соскучился по женскому полу и теперь наверстывает упущенное.

– Понимаешь, я попала в вашу компанию как-то по-глупому… за компанию. (Невольно у нее получился эдакий каламбур).

– Что-то я не заметил, чтобы другие девушки этим фактом особенно обеспокоились, – сказал я несколько грубовато, – а твоя проблема в чем?

– Другие, может быть и жаждут этого, но я… – она подняла на меня глаза.

– Зачем же противопоставлять себя коллективу, – перебил я ее. – Ты, скажем прямо, интересная, я бы даже сказал красивая женщина. А красивая женщина – это женщина вдвойне со всеми вытекающими отсюда… Короче, Мариша, успокойся, расслабься и перестань грустить.

– Не знаю, я не могу, я… у меня плохое предчувствие… – пролепетала Марина и посмотрела на меня при этом как-то странно, словно собираясь заплакать, но я в сказанные ею слова старался не вникать – цель была близка, и она меня своими женскими хитростями с толку не собьет. «Может она и б…, но ведет себя словно целомудренная овечка», – мелькнула у меня слабая мысль.

– Ну, киска, ты вообще… предчувствие у нее, видите ли, – говорю я, решительно отгоняя от себя панические мысли и подавая Марине руку. – Не терзай меня, а то я, ой-ой-ой, очень чувствительный – сейчас расплачусь. Пойдем-ка лучше в постельку, забудем все тревоги и печали, будь хорошей девочкой.

– А может, я плохая девочка? – беспомощно пожимает она плечами.

– Что ж, – вздохнул я. – Тогда тем более. Признаюсь тебе по секрету: мне всегда нравились именно плохие девочки.

– Я бы пошла лучше домой, Савва, – говорит она, скрещивая руки на груди и опуская голову, и опять меня не оставляет ощущение что что-то в ее поведении неестественно! Или же она просто хорошая актриса – такие нам тоже изредка попадаются, – ноют перед тем как нырнуть в постельку, буквально сопли жуют, а потом, оказавшись распятыми под одеялом, такое вытворяют!..

– К сожалению, у тебя нет такой возможности, – говорю я, раздражаясь на себя и на весь наш бестолковый разговор. – Считай что я плохой – эдакий Карабас-Барабас – и закончим на этом. А теперь – в постельку!

– А можно мне сходить в туалет? – спрашивает она.

– Конечно, Маринка, здесь все к твоим услугам, – я в нетерпении скрипнул зубами.

– И ты тоже? – спросила она дрогнувшим голосом.

Я ответил афоризмом, который был начертан на дверях нашей комнаты:

– Мы для вашей радости готовы на всякие гадости.

Проводив девушку до туалета, я старался не смотреть на надпись, сделанную на его двери: «Тут для секса нету места».

Это еще что? – подумал я, усмехнувшись. – Перед ней сейчас, над стульчаком, еще более интересная надпись:

«Сняв трусы, не суетись, тут бывало много пись».

Прошло, наверное, минут десять и я уже стал немного беспокоиться за свою пассию, когда Маринка, наконец, вышла, и, опустив голову, глядя исподлобья, обратилась ко мне:

– Слушай, Савва, это звучит, наверное, смешно, но ты бы не мог отпустить меня домой? Ну, ты же добрый, Савва.

– Это было бы, наверное, самой большой глупостью в моей жизни, – ответил я. – У меня что, разве на лбу написано «Я – добрый идиот»?

Она промолчала и стояла, покусывая губы, а я, взяв ее за руку, опять завел в комнату и сказал строго:

– Распрягайся. И – марш в койку! Или ты предпочтешь, – добавил я, подходя ближе, и видя, что она даже не собирается раздеваться, – чтобы я все эти вещи порвал на тебе?

Марина, глядя прямо мне в глаза, заявила:

– Ты не можешь так поступить, Савва.

– Еще как могу, – ответил я, в упор глядя на нее и зная, что лишь очень немногие могут выдержать этот взгляд. А уж эту надменную красотку я тем более обломаю. Я намеренно с неприкрытым цинизмом оглядел ее, зная что девушке некуда деваться, и она, очевидно осознав всю бесполезность сопротивления, стала медленно раздеваться, и прежде всего сняв свой свитерок, попросила:

– Выключи свет, пожалуйста.

– Нет, – оборвал ее я.

Я шагнул к ней, защелка лифчика, подвернувшаяся мне под руку, легко расстегнулась, а может, лопнула, лифчик упал, и руки мои скользнули к джинсам, их мы тоже умеем снимать – рывком вниз, наступил на штанину ногой, девушку приподнял и все; а вот трусики на ней оказались плотные, хлопчатобумажные, и она мне не давала их снять, отчаянно вцепившись в них руками, словно они были последним бастионом на защите ее крепости. Я взялся за них, прохладные гладкие бедра под моими ладонями завибрировали, пробуждая желание, трусики лопнули у меня в руках и опали лохмотьями.

Теперь девушка была полностью обнажена и вся дрожала. Одним движением освободившись от брюк, я обхватил ее округлые, упругие ягодицы и прижал к себе. Она стала ныть, слезы слышались в ее голосе, она просила подождать, не сейчас, потом, может быть завтра, она боится… но я уже ничего не слышал, и, не отпуская ее из рук – голенькую, беззащитную – толкнул в постель.

Ее трепещущее тело забилось в моих руках, и я одним расчетливым движением вошел в нее, едва лишь мы коснулись кровати. Она вскрикнула, я, распяв ее, нажал еще, чувствуя как вламываясь в ее тело, разрушаю какую-то преграду, в эту секунду она закатила глаза, мне показалось что она вот-вот потеряет сознание, и лишь тогда я ослабил давление…

Девственница!?

Какого черта, твою мать!? После двух абортов, после бурной сексуальной жизни, которую она вела до сих пор, как нас убеждал Виктор, Марина оказалась девственницей.

И все же, невзирая на стоны девушки, я довел свое дело до разрядки, затем обнял ее, пытаясь успокоить, стал гладить ее вздрагивающее тело и целовать упиравшиеся в меня руки.

Маринка была вся розовая от сопротивления, а глаза как будто с легкой сумасшедшинкой. Что-то влажное на простыне. Что это? Кровь! Откуда? Ах да, мы же тут имеем дело с девушкой. Все, я убью этого козла Витю, мать его ети!

Прошло немало времени, пока я успокоился, затем, почувствовав легкий озноб, понял, что попросту струхнул, испугавшись содеянного. Марина все это время лежала в одной и той же позе – лицом вверх, ладони прижаты к щекам, ноги плотно сведены, девушка, казалось, вообще не замечала моего присутствия. Я стал укрывать ее махровой простыней, но она и теперь отталкивала мои руки; несмотря на все мои попытки поладить с ней, заговорить, Марина не отвечала мне, а только, сжав губы, продолжала смотреть в потолок.

Я тоже поглядел туда – и ничего, слава богу, для себя угрожающего на потолке не заметил, Марина, наверное, слезами своими, молитвой, вызывала на мою голову все проклятия мира. Что ж, может и поделом мне. А ведь не сказала прямо, что девушка еще. Гордая! А может и сказала, да я не расслышал, слишком сильно ее хотел и потому не мог остановиться. Теперь она меня тоже не видит и не слышит, а когда я приближаю свою физиономию к ее лицу, она смотрит сквозь меня, невидяще и ненавидяще.

Со мной такое впервые, в первый раз я не могу найти к своей партнерше подхода. Хотя девственница – это не просто партнерша. И она ведь не первая у меня девственница. Но впервые, надо признать, я овладел девушкой так резко и грубо, а ведь с ними так нельзя… Да, нельзя. А кто знал?.. И что же теперь? Позвать, что ли, кого-нибудь из этих дур, что в соседних комнатах, чтобы успокоили ее по-женски, уболтали, отвлекли, вывели из транса? Ага! И чтобы потом, в нарсуде, они смогли рассказать, засвидетельствовать, как все было, как все происходило на самом деле?

А может, надавать Маринке пощечин? Говорят, в любом случае женщинам это помогает. Или это надо было делать раньше, до того как?.. «Вместо того как, дурак!», – запоздало подоспела идеальная подсказка.

Я оставил Маринку одну и отправился на кухню; вся пятерка была на месте, в сборе, даже Вера, которая непонятно где пропадала, уже вернулась. Компания встретила мое появление громкими приветствиями, девушки стали требовать, чтобы Маринка тоже вышла – на столе стояла вновь откупоренная бутылка шампанского и оставалось еще полторта. Я извинился за нас с Маринкой, сказал, что мы хотим побыть вдвоем, кто-то хихикнул, кто-то понимающе улыбнулся, а я наполнил два бокала шампанским, бутылку лимонада сунул подмышку и с этими припасами вернулся в комнату. Предложив Маринке лимонад и шампанское – на выбор, я сел рядом с ней в постели, она выхватила из моих рук бутылку и жадно стала пить – прямо из горлышка, затем отставила бутылку и без сил упала обратно в постель. Я осторожно прилег рядом, хотел обнять ее, но она сразу же отвергла мои ласки и отвернулась, всхлипывая, к стене.

– Ну чего уж теперь, Маришка, – бормотал я. – Давай привыкать к тому, что есть. «Нет, совсем не то, – понял я, видя, что мои слова на нее не действуют. А ничего более умного в голову не приходит. Что же делать? Ну не знаю я, не знаю…». Я полежал некоторое время с открытыми глазами, потом вновь стал укрывать девушку одеялом, на этот раз мне это удалось, она не стала сопротивляться, и вскоре я, устроившись с ней рядом и завернувшись в покрывало, задремал. Не знаю сколько времени прошло, по-моему, совсем немного, когда в полумраке комнаты я вдруг почувствовал какое-то движение, и с трудом, преодолевая сон, приоткрыл глаза – Марина одевалась, затем, внимательно поглядев на меня, – я еле успел зашторить глаза ресницами, – девушка направилась к двери, осторожно открыла ее и вышла в коридор.

А потом мне показалось, что она вернулась. Или это было уже во сне? Тут я запутался: скорее всего, потому, что находился в каком-то промежуточном состоянии, между сном и явью. Словно в бреду. И хотел проснуться, но не мог, глаза не открывались. И тогда я уверился в том, что сплю. Сквозь прикрытые веки я видел, как она подошла ко мне. В руке у нее что-то блеснуло. Нож! Нож? Но для чего ей нож? И правда, это был нож, большой кухонный нож, которым мы резали накануне вечером торт. И нарезали хлеб для бутербродов. Маринка хочет меня убить?.. Нет, это невозможно, невероятно. Постой, а почему бы и нет?! Я же убил ее девственность. Все перемешалось в голове.