ПОЖАР НАЦИОНАЛЬНОГО ТЕАТРА
ПОЖАР НАЦИОНАЛЬНОГО ТЕАТРА
12 августа 1881 года. Сметана медленно прогуливался вдоль платформы железнодорожной станции Нератовицы, где он обычно садился в поезд, отправляясь в Прагу из Ябкениц. На платформе было пусто., Поезд опаздывал. Сметана начинал нервничать: в Праге его, как всегда, должен был встречать Срб-Дебрнов. Сметана даже вышел на пути, чтобы посмотреть, не виден ли дымок паровоза. Так он стоял несколько минут, глядя вдаль. Вдруг он оглянулся и увидел надвигавшийся на него товарный вагон… Каких-нибудь полтора-два метра отделяли его от верной смерти. Сметана быстро отскочил, и проходивший состав только слегка задел его за плечо. «Боже мой, неужели вы не слышите?..» — кричал ему, отчаянно жестикулируя, стоявший на ступеньках проводник. Но увы! Сметана, конечно, не слышал ни его крика, ни гудков маневрировавшего паровоза, и это чуть не стоило ему жизни. Сметана сел в поезд. Потрясенный этим неожиданным происшествием, он гнал от себя мрачные мысли и думал о Праге. Через месяц должно состояться торжественное открытие Национального театра. Это будет настоящее открытие, не то что было 11 июня. Тогда власти заставили устроить в еще не отделанном театре представление в честь наследного принца Рудольфа и его супруги Стефании, совершавших свадебное путешествие по городам империи. Исполнялась «Либуше». Большая часть мест в театре в тот вечер была отведена городской знати и приехавшим с принцем австрийским придворным… А чехи, строившие для себя этот театр, теснились на галерке. Они возмущались этой вопиющей несправедливостью, но сделать ничего не могли.
Чешская общественность не хотела признавать этого открытия, называла его «ненародным» и «предварительным». На страницах прессы печатались эпиграммы, а «Юмористическая газета» поместила даже рисунок, на котором был изображен план зрительного зала театра. Белой краской там было отмечено, где размещались чехи в день первого спектакля, а черной, заполнявшей почти весь рисунок, — иноземцы.
Через несколько дней театр закрыли для завершения строительства. Чтобы не вызывать еще большего недовольства чехов, правительство разрешило устроить новое торжественное открытие театра. К этому же дню Адольф Чех вновь готовил «Либуше». Он намерен был провести еще дополнительно несколько репетиций. Для этого и ехал Сметана в Прагу. Он хотел сам за всем проследить. Наконец настанет день, о котором он мечтал столько лет, и в здании великолепного Национального театра его оперу услышат те, для кого она написана. Не чужеземцы, ненавистью к которым была рождена его первая опера, а чехи заполнят зрительный зал. Для них будет звучать его музыка, и пророчица Либуше возвестит им светлое будущее.
Переполох среди пассажиров, бросившихся вдруг к окнам вагона, оторвал Сметану от его мыслей. Он с удивлением смотрел на взволнованные лица и по движению губ говоривших старался понять, что произошло. За окном видны были уже пригороды Праги. Все смотрели в сторону города. Женщины плакали. Достав из кармана листок бумаги и карандаш, которые всегда были при нем с тех пор, как он оглох, Сметана подошел к своему соседу и попросил написать, что случилось.
«Горит Национальный театр», — прочитал он через минуту. Взглянув в окно, он увидел столб черного дыма и снопы искр, поднимавшиеся над набережной Влтавы. Тяжелое свинцовое облако повисло над центром города.
— Национальный театр горит!
Пламя с яростью пожирало великолепный храм искусства, возведенный народом. Порывы ветра разносили во все стороны дым и пепел, и композитор чувствовал, как вместе с этими обуглившимися частицами развеивались его мечты.
— Национальный театр горит! — шептали его дрожащие губы.
Поезд подходил к станции, и в вагоне запахло гарью. Qt этого Сметане сделалось сразу нехорошо, и звон в ушах так усилился, что походил скорее на набат, чем на привычные звуки. В состоянии какого-то оцепенения выбрался он на перрон, где его поджидал Срб-Дебрнов. Вместе они добрались до его квартиры.
Тяжелые мысли и мучительные воспоминания не оставляли Сметану всю ночь. Он вновь и вновь переживал события этого дня и вспоминал те счастливые минуты, когда его «Либуше» была исполнена на сцене сгоревшего Национального театра.
…Совсем недавно, казалось будто вчера, собирался Сметана в театр на премьеру своей «Либуше». Правда, ему не прислали ни одного билета на премьеру, но Сметана даже не удивился: ведь директором был все тот же Майер. Сметана надеялся попасть хотя бы за кулисы. Когда он подошел к театру, вся площадь перед ярко освещенным зданием была уже запружена людьми. Здесь толпились все, кто не смог достать билета даже на галерку. Они пришли сюда полюбоваться на оживший театр, как на протяжении многих лет приходили смотреть на его строительство. Сметана с трудом пробирался к входу сквозь густую толпу. Вдруг кто-то громко крикнул: «Пропустите маэстро Сметану!»
Повторять просьбу не пришлось. Тотчас же толпа расступилась, очистив Сметане широкий проход. Раздались приветственные возгласы, и все головы повернулись туда, где стоял удивленный мастер. Композитор не слышал, как его имя передавалось из уст в уста, и потому не сразу понял, что это ему, теснясь, уступает народ дорогу к театру.
Увидав композитора, администрация театра в виде особой милости посадила его в директорскую ложу рядом с архитектором Йозефом Зитком — строителем театра. Оттуда Сметана наблюдал бесконечный поток сверкающих мундиров и пышных, богатых нарядов аристократических дам, заполнявших партер. «Вряд ли этим людям придется по вкусу вид гуситской палицы», — подумал он.
После первого действия Сметану и Зитка пригласили в ложу наследного принца. Аудиенция была непродолжительной. Принц что-то говорил сперва Зитку, а потом Сметане. Сметана всматривался в подергивающиеся губы августейшего гостя — эрц-герцога, но ничего не мог понять. Когда принц выжидательно посмотрел на него, он сказал, что не слышит, что совершенно глух уже больше шести лет. Однако среди присутствовавших в ложе никто не догадался написать ему хоть несколько слов. Дамы без церемонии рассматривали глухого композитора, а эрц-герцог просто перестал обращать на него внимание и беседовал с председателем Театрального общества. Так простоял Сметана до конца аудиенции.
После спектакля его чествовали члены «Мештянской беседы». Все радовались тому, что «Либуше», пролежавшая девять лет, была, наконец, поставлена на сцене Национального театра. На банкете, устроенном через несколько дней «Умелецкой беседой», произносились тосты в честь автора. Весь цвет чешской культуры славил Сметану за «Либуше», за его неутомимый труд. Здесь были крупнейшие композиторы Чехии — Дворжак. Бендль, Розкошный, Фибих, здесь были писатели, художники, артисты. Сметана благодарил за теплоту и сердечность, проявляемые к нему, благодарил друзей за поддержку. «Так велика та честь, что мне сегодня оказывают, и я так эгим тронут, что принимаю ее только от имени своих коллег, — говорил он. — Надеюсь, что и им достанутся подобные же почести за их достижения, которые стоят на такой же высоте».
…Все это было совсем-совсем недавно. А день, предшествовавший этой мучительной, бессонной ночи, который чуть не стоил жизни самому Сметане, принес страшное несчастье всему чешскому народу.
13 августа чешские газеты вышли в траурной рамке. «Плачь, родина! Большой Национальный театр сгорел!» — было напечатано на первой полосе «Народной газеты». «Закрой себе лицо, Чехия!» В древности женщины в знак глубокого траура закрывали себе лицо. Такие дни настали для Чехии — Национальный театр сгорел!
Молча стоял Сметана у черного пепелища. Он плакал. Несмотря на ранний час, улицы были полны народу. В этот день не открывались лавки и магазины, город не жил своей обычной жизнью. Все спешили туда, где были погребены их мечты. «Если бы слезы, которые пролил чешский народ при известии о том, что Национальный театр сгорел, упали бы в пламя пожара, то они загасили бы его», — писал Юлиус Фучик.
Никто не знал причины пожара, как достоверно не знают ее и до сих пор. Говорили, что виноваты рабочие, которые устанавливали громоотвод. Они не проявили должной осторожности. Но некоторые утверждали, будто это дело рук провокаторов, подкупленных тайной полицией Габсбургов. Ясно было только одно: огонь был такой силы, что, хотя его рано заметили и бросились тушить, почти вся внутренность театра сгорела до основания.
«Национальный театр был, Национальный театр будет», — произнес кто-то среди толпы. И сотни голосов поддержали его. Национальный театр будет! Тут же на площади, где ветер кружил пепел, объявили новый сбор средств на восстановление пострадавшего театра. Энтузиазм и самоотверженность чехов не знали границ. Через какой-нибудь месяц было собрано больше миллиона золотых, а вскоре сумма, которой располагал комитет по постройке театра, превысила два миллиона.
Не остался в стороне и Сметана. Когда редакция «Далибора» организовывала в помещении Нового чешского театра концерт, сбор от которого тоже предназначался для восстановления театра, Сметана охотно согласился принять в нем участие. «Не ради себя я собираюсь дирижировать, — сказал он на репетиции, обращаясь к музыкантам, — я навсегда отказался от этого, хотя, не скрою, для меня это было тяжело. Делаю я это только потому, что мне предложили выступить в пользу Национального театра. Я хотел это всем сказать, господа, чтобы вы не подумали, что я дирижирую ради забавы. Я должен полностью вам отдаться, — вы играете, а я, собственно, не знаю, что вы играете. Поэтому я должен вас просить, чтобы вы не считали дерзостью то, что я беру на себя смелость руководить такими артистами, я — человек, который не слышит. Прошу вас также отнестись ко мне с особым вниманием. Моим заветным желанием было открыть Национальный театр, дирижируя исполнением «Либуше», но судьба помешала этому».
Когда вечером 28 сентября 1881 года композитор появился на эстраде, чтобы продирижировать увертюрой к своей «Либуше», зрители встретили его возгласами: «Слава Сметане!» В тот вечер пражане последний раз видели Сметану за дирижерским пультом.
После этого он поехал в провинцию и там выступал как пианист. Все сборы с его концертов шли в фонд восстановления театра. Разбитый, больной, лишенный возможности нормально разговаривать с людьми, Сметана отдавал свои последние силы общему делу. Он понимал, что играет уже не так, как в былые годы. Но он знал, что его имя популярно, и старался использовать эту популярность, чтобы приблизить счастливый день, когда из пепла и руин поднимется театр и снова зажгутся огни его рампы.
Город Писк был последним, где концертировал Сметана. По случайному стечению обстоятельств этот последний в жизни Сметаны концерт состоялся 4 октября — в тот же день, что и его первое публичное выступление в Литомышли. Ровно пятьдесят один год разделял эти два вечера.
Затем Сметана вернулся з Ябкеницы. «Я хочу еще подарить нашему народу то, что я ему должен и что ношу в своем сердце — сочинение большого масштаба», — писал композитор. С марта месяца 1881 года он трудился над новой оперой «Чертова стена».
Работа подвигалась очень медленно. Частые поездки в Прагу, связанные с постановкой «Либуше», затем концертные выступления не позволяли композитору целиком отдаться творчеству. К тому же здоровье его настолько ухудшилось, что он был в состоянии сосредоточиться и сочинять только очень короткое время. «Никто не может себе представить, как мучителен этот вечный шум в моей голове, — писал он Элишке Красногорской, — когда я сочиняю, он превращается в адский грохот, в воющий рев, и при этом появляется множество этих ревущих чудовищ с разинутыми пастями, они приближаются ко мне, грозят мне, я не могу отогнать их и должен бросать работу». Зрительные галлюцинации, возникавшие у Сметаны в последние годы его жизни, все чаще его беспокоили, и порой он не в силах был бороться с этим новым проявлением его страшной болезни. Он зарывался в подушки и так лежал час, два… Иногда уходил из дому, надеясь, что на свежем воздухе это скорее пройдет.
Когда же возвращался к рабочему столу, то с ужасом убеждался, что ничего не помнит. Он терял мысль и на свои нотные строчки смотрел как на что-то новое, совершенно ему незнакомое. Порой приходилось тратить много усилий для того, чтобы вспомнить то, над чем он трудился какой-нибудь час тому назад. «Состояние мое в целом ухудшилось, а душевно я так удручен, что боюсь самого плохого, — писал он Неруде. — Меня охватывает страх перед безумием. Я сделался таким печальным, что по целым часам сижу и ничего не делаю, ни о чем не думаю, кроме своего несчастья».
Так в невероятных муках рождалась последняя опера «Чертова стена». 17 апреля 1882 года партитура ее была полностью закончена и отослана в Прагу.
А тем временем приближалось сотое представление «Проданной невесты». Все шестнадцать лет не сходила она со сцены оперного театра и постоянно пользовалась успехом у зрителей.
К сотому представлению «Проданной» в театре готовились как к празднику. Даже Майер принимал деятельное участие в подготовке этого торжества. Сметану это немало позабавило. Зайдя накануне в театр, он прошел за кулисы и оттуда увидел, что на сцене шла репетиция. Не желая мешать, он прижался к стене и, оставшись незамеченным, наблюдал за всем происходившим. Через некоторое время композитор догадался, что артисты репетировали театрализованное чествование, которое собирались устроить ему после представления «Проданной невесты». Но забавнее всего было то, что на этой репетиции роль автора «Проданной» исполнял Майер, гордо восседавший в кресле посередине сцены. Он давно уже не пытался соперничать с тем, кого весь народ считал первым музыкантом страны. Он был доволен и тем, что мог несколько минут посидеть на его месте.
В день сотого представления «Проданной невесты» зрительный зал не мог вместить всех. Часть публики стояла в фойе и на лестницах и через открытые двери слушала оперу. И это несмотря на то, что эта музыка не переставала звучать на протяжении шестнадцати лет!
Сметана глядел на это живое человеческое море и невольно вспоминал прожитые годы. Долгий и бесконечно трудный путь прошел он. Но сейчас, когда, его жизнь приближалась к концу, — он хорошо понимал это, — сейчас он видел, что не зря были потрачены силы. Его музыка, прочно вошедшая в жизнь родного народа, завоевывала всеобщее признание. Он заложил основы чешской оперной и симфонической классики. Он проложил дорогу, по которой вслед за ним шли десятки молодых талантливых композиторов, пополняя сокровищницу чешского музыкального искусства. И сотый спектакль — это не просто юбилей «Проданной», а праздник всей чешской культуры, поднять которую до такого высокого уровня помог своим творчеством Сметана.
Прошло только два — десятка лет. Но за этот период было так много сделано, что уже ни в одной стране не осмелились бы, как прежде, сказать, что творческие достижения чешских композиторов незначительны. Не только в братских славянских, но и в западных странах начинала звучать музыка Сметаны. В Гамбурге ставили его «Две вдовы», в Лондоне исполняли «Влтаву», а Лист просил прислать для исполнения в Веймаре ноты Первого струнного квартета. Он писал Сметане:
«Высокочтимый друг, несмотря на испытания, которые Вам приносят Ваши физические страдания, Вы получаете высокое духовное удовлетворение от того, что к славе Чехии обогатили искусство еще новым выдающимся произведением. Имя Бедржиха Сметаны навсегда сохранится в истории родины. Неоспоримым залогом этого являются Ваши произведения. Достаточно назвать симфонический цикл «Родина» и прекрасную, блистающую героизмом увертюру к «Либуше»…»
Много дней находился Сметана под впечатлением этих радостных переживаний. Но ему суждено было до конца испить горькую чашу испытаний. Его ждал новый жестокий удар — восьмая опера, «Чертова стена», не понравилась зрителям.
Чешская музыкальная пресса старалась морально поддержать композитора. Новотный в «Прогрессе» и Вацлав Зелены в «Далиборе» справедливо отмечали удивительную смелость гармонических сочетаний. В партитуре было много превосходных страниц. «Народная газета» писала, что Сметана является таким зрелым и требовательным к себе мастером, что он никогда бы не выступил перед общественностью с малоценным произведением. Однако они не могли не признать, что премьера, состоявшаяся 29 октября 1882 года, не имела успеха у зрителей. В зале возникал смех тогда, когда по замыслу крмпозитора его совсем не должно было быть. Виной этому, как отмечали газеты, было запутанное либретто и плохо продуманная постановка театра.
Действительно, либретто «Чертовой стены», написанное Элишкой Красногорской, нельзя признать удачным. Сюжет его чрезмерно сложен, и это затрудняет понимание событий. Достаточно сказать, что в опере фигурируют два Бенеша, оба баса, причем один из них — это черт, только принимающий облик Бенеша, а другой, настоящий Бенеш, который разрушает козни своего двойника.
Действие оперы происходит в средние века, когда люди твердо верили в то, что на земле еще свободно хозяйничают черти. Эта вера запечатлелась в поэтичнейшей народной легенде, объясняющей кознями дьявола возникновение огромной скалы «Чертовой стены». Она врезалась в ложе Влтавы и преградила ей свободный путь. С помощью адских сил воздвиг сатана эту стену, чтобы затопить расположенный вблизи монастырь и погубить укрывшихся там героев, чье счастье не дает ему покоя. Но верная любовь побеждает, разрушает дьявольский замысел, и рыцарь Вок и Хедвика соединяют свои сердца. Разумеется, на основе этой легенды можно было создать оперное либретто, и Элишка Красногорская пыталась сделать это, но, увы, неудачно.
Друзья Сметаны еще в самом начале работы над оперой уговаривали его отказаться от либретто Элишки. Отакар Гостинский предлагал связать его с молодым, но уже достаточно популярным Сватоплуком Чехом. Но Сметана не соглашался. Он не имел уже сил начинать работу с новым либреттистом и прямо написал об этом Элишке Красногорской: «Эти люди не имеют понятия, что значит создать такую большую вещь, как опера, особенно для меня, глухого и измученного страданиями! Неужели они считают, что я добьюсь большего, если они лишат меня того, с чем я уже сжился. А я привык к Вашим стихам, к той музыке, которую я постоянно в них чувствую и которая ни в каких других стихах уже не будет для меня звучать».
Героических усилий стоила Сметане эта опера. На рукописи второго действия он даже пометил, что оно «закончено вопреки всем недугам и страданиям». Поэтому он особенно тяжело переживал ее неуспех.
На третьем спектакле зрителей было совсем мало. Жидкие аплодисменты гулко раздавались в пустом зале.
Когда опера кончилась и занавес опустился, Сметана пошел за кулисы. Друзья, тяжело переживавшие неуспех мастера, услышали, как он, закрыв глаза, из которых текли слезы, шептал:
— Значит, я уже очень стар, я ничего не могу сочинять, не ждите от меня ничего!..
Данный текст является ознакомительным фрагментом.