Глава VII. Последние годы жизни

Глава VII. Последние годы жизни

Несомненно, Гончаров был глубоко оскорблен тем приемом, каким встретили его роман. Нелегко переносить неудачу под 60 лет, да еще человеку, избалованному крупным литературным успехом. Естественно поэтому, что он ушел в себя и лишь в самых редких, экстраординарных случаях решался показываться публике. Перечень его литературных работ после «Обрыва» невелик: «Литературный вечер» (1877 г.), «Мильон терзаний» (1881 г.), «Заметки о личности Белинского» (1884 г.), «Лучше поздно, чем никогда», «Воспоминания», «Слуги».

Неудача любимого романа, приближающаяся старость, болезни – все это наводило грусть и тоску. Гончаров стал смотреть на себя как на конченого человека и долгое время не хотел даже переиздавать своих сочинений. Чего-нибудь нового, крупного он не замышлял или, лучше сказать, не решался замышлять и терпеть не мог, когда его спрашивали, отчего он никогда не пишет. Это раздражало его. «Напрасно я ждал, – говорит он, – что кто-нибудь, и кроме меня, прочтет между строками (моих сочинений) и, полюбив образы, свяжет их в одно целое и увидит, что именно говорит это целое. Но этого не было. Мог бы это сделать и сделал бы Белинский, но его не было. Потом, с наступлением реформ, на очередь стали другие вопросы, важнее вопросов искусства, и оттеснили последние на второй план. Все молодое и свежее поколение жадно отзывалось на зов времени и приложило свои дарования и силы к злобе и работе дня. Было не до эстетических критик».

Недовольство или, лучше сказать, неудовлетворенность Гончарова очевидно из этих его слов. Он почувствовал себя не у дел. Правда, после «Обрыва» он написал такую великолепную вещь, как вторую часть своих воспоминаний «На родине», и дал очень ценный материал для исследования таинственного процесса творчества в «Лучше поздно, чем никогда», – но все это прошло незамеченным. Старик мог почувствовать себя недовольным, особенно после того, как в «Отечественных записках» «Литературный вечер» был представлен образчиком легкомыслия(!).

Он остался не у дел и по службе. В 1873 году, дослужившись до генеральского чина, он вышел в отставку, едва ли унеся с собою хоть одно приятное воспоминание после почти сорокалетней деятельности. Честолюбие его всегда было вне канцелярских стен, и он не чувствовал себя несчастным оттого, что уходит «действительным», а не тайным советником.

А жить ему еще предстояло долго – почти 20 лет!.. Чем же занять этот невольный досуг?… Болезни, лечение? Все это отнимало немало времени, но оставалось еще больше. Знакомых у Гончарова было мало, близких – еще меньше. Случайных посетителей, хотя бы самых искренних почитателей своего таланта, он не любил и если допускал к себе по необходимости, то беседовал вяло и неохотно. У себя на квартире он устроился несколько по-обломовски, особняком, уклоняясь даже от торжественных приветствий и вообще от всяких парадов…

Квартира его описывается так.

«Покойный автор „Обломова“ жил много лет в своей квартире (Моховая ул., д. № 3). Он редко кого принимал у себя и неохотно пускал в свой кабинет. Кабинет этот отличался очень скромным убранством. Небольшая низкая комната, разделенная пополам драпированною перегородкою, у которой находился небольшой шкапик с книгами и рукописями; дальше следует диван, над которым на стене висят несколько гравюр в простых черных узеньких рамах, и тут же рядом большой ореховый письменный стол, посредине которого стоят часы с бронзовым бюстом молоденькой девушки наверху, две вазы, чернильница, две-три книги, несколько мелких безделушек, которые старик писатель очень любил и, разговаривая с посетителями, обыкновенно держал в руках или перекладывал с места на место. У стола – плетеное кресло для работы и другое – вольтеровское – для чтения, с мягкою спинкою и такими же ручками. Кабинетные часы, украшающие скромный стол писателя, – подарок кружка литераторов, а бюст молоденькой девушки – бюст Марфиньки, одной из героинь „Обрыва“. Часы были поднесены Гончарову в 1882 году по случаю тридцатипятилетия его литературной деятельности. Две вазы, стоящие тут же на столе, – также подарок, поднесенный от имени „русских женщин“ 2 февраля 1883 года одновременно с адресом.

Адрес Гончаров хранил обыкновенно в шкапу, где также лежали и те «старые рукописи» и «записки» писателя, которые он очень неохотно показывал посторонним и часть которых от времени до времени собственноручно истреблял, опасаясь, как бы кто не вздумал напечатать их после его смерти. «Посмертного печатания» Гончаров очень боялся и протестовал против него печатаю в статье «Нарушение воли». Вообще, он был крайне строг к своим наброскам и рукописям. Не доверяя самому себе, он в начале 90-х годов пригласил «сведущих людей сказать, есть ли между ними что-нибудь годное для печати». Сведущие люди нашли тогда, между прочим, рукопись «Старых слуг». Сам Гончаров хотел уничтожить эти прелестные очерки, считая их ни для кого не интересными. Вообще, строгость к самому себе не раз доводила его до того, что он прямо уничтожал целые готовые рукописи.

К кабинету своему он привык настолько, что не мог даже вообразить себе, как бы он с ним расстался.

Когда за несколько лет до смерти один из горячих поклонников Гончарова предлагал ему поселиться в деревне на юге, старик писатель, смеясь, ответил:

«Я бы, пожалуй, поехал, если бы меня свезли в моем кабинете. Как иной не может разлучиться с женою, умирает от скуки, так я не могу разлучиться с моим кабинетом».

И это он повторял многим…

Кабинет, привычная обстановка, привычный, аккуратный до педантизма образ жизни – вот что ему надо было. Он привык к гравюрам, которые висели над диваном, к своему письменному столу, к окружавшим его людям – семье одного из старых умерших слуг, привык к петербургскому климату, ежедневным прогулкам. И потянулись год за годом: зима в столице, лето в Усть-Нарве – месте, которое он очень полюбил. Изредка являлись депутации, например, одна с очень громким титулом «от русских женщин»… Гончаров принимал адреса и аккуратно укладывал их на место, которого они не покидали годы. Однажды, во время пушкинских празднеств, ему предложили занять почетное место представителя петербургского отделения по устройству праздника. Но и тут Гончаров, с гордостью называвший себя учеником Пушкина, отказался, ссылаясь на нездоровье.

Это нездоровье начало беспокоить его с семидесятых годов, несмотря на воздержанный и строгий образ жизни. Кое-что мы знаем о нем.

В объявлениях о смерти Гончарова сказано, что он умер «после кратковременной болезни». Болезнь эта – воспаление легких. Старческий организм не мог одолеть мучительного недуга, и знаменитый писатель скончался.

Гончаров хворал уже давно и еще в середине 70-х годов жаловался, что «пришла старость со всеми ее невзгодами и придется вскоре умирать». В письме к Писемскому (8 апреля 1873 г.) он упоминает, между прочим, что ему не до смеха: «Я давно на тот свет хочу». Еще раньше он писал тому же Писемскому: «Я лежу в углу, как зверь: в дурную погоду страдаю бессонницей, приливами крови к голове, и во всякую другую вообще – хандрою и старостью».

По поводу приливов крови к голове Гончаров советовался с разными светилами медицины и жаловался, что никто не может определить причины болезни. Одна знаменитость утверждала, что приливы происходят от малокровия, другая – что от полнокровия. Первая знаменитость советует ехать за границу на воды, где крови прибавляется, другая – на такой курорт, где крови убывает. «Черт их знает, – сердито заканчивает Гончаров свое письмо, – а только скучно это, да и вообще все, вместе с погодой – отвратительно».

«Не браните меня за бирючий образ жизни, – пишет в другой раз Гончаров, – это от болезни или, вернее, от болезней. С ними ладить не под лета и не под силу. Ложась спать, я никогда не знаю, когда засну: в 2, 3 или 5 часов, – чаще всего засыпаю под утро; поэтому день у меня пропадает. Старость и климат».

Он постоянно жаловался на неловкость в руке и на шум в голове. «Точно самовар кипит», – говорит он. Это мешало ему писать, а диктовать привычки не было.

Когда здоровье еще позволяло, Гончаров любил гулять пешком, но «только не до усталости». Любимыми местами его прогулок были Летний сад и Невский проспект. С руками за спину, слегка покачиваясь и сильно задумавшись, ходил он взад и вперед. Дворники и лавочники знали его под именем «генерала из писателей». В последние же годы он почти не показывался на улице.

Изредка он навещал своих знакомых, но всегда говорил мало, неохотно. В нем не было и следа тургеневской общительности. Не поощрял он и талантов. Я лично помню, как однажды он жестоко поморщился, когда ему предложили прочесть рукопись начинающего поэта. Он отговорился тем, что плохо видит. «Ну так выслушайте, пожалуйста, Иван Александрович», – приставали к нему. «Ох, и слышу плохо», – чуть не застонал старик, боясь, что на сей раз ему, пожалуй, не отделаться. Но судьба ему улыбнулась.

К газетам, к современности относился он индифферентно. Сатурналии всероссийского прогресса и регресса, всегда неожиданные и в большинстве случаев необъяснимые, мало тревожили его. Он не принадлежал ни к тем, кто «праздно ликует» по поводу всего новенького, ни к тем, кто собственным своим лбом хочет непременно удержать историю. Он не злоупотреблял даже принципами постепеновщины, в чем его иногда упрекали, но несомненно желал больше последовательности и порядка в ходе истории.

Боялся ли он приближающейся смерти, которая нет-нет да и дышала на него во время приступов болезни?

Степень оптимизма писателя лучше всего определяется его отношением к смерти. Как же Гончаров относится к смерти? Он почти о ней не думает. В «Обыкновенной истории» ему пришлось говорить о том, как умерла мать Александра Адуева – главного героя повести. Эта женщина – живой, яркий характер и занимает важное место в романе. Сын присутствует при смерти. А между тем о кончине ее два слова: «Она умерла!» Ни одной подробности, ни одного ощущения. Заметьте, что Гончаров писал в эпоху, когда ужас смерти составлял один из преобладающих мотивов литературы.

«В счастливой Обломовке смерть – такой же прекрасный обряд, такая же идиллия, как и жизнь. Это, кажется, та самая безболезненная, мирная кончина живота, о которой молятся верующие». Адуев во втором своем периоде примиренья с жизнью рассуждает так: «Не страшна и смерть: она представляется не пугалом, а прекрасным опытом. И теперь же в душу веет неведомое спокойствие ».

Для Гончарова «неведомое спокойствие» наступило 15 сентября 1891 года.

Источники для биографии Гончарова очень незначительны. Главнейшие данные о жизни знаменитого писателя можно почерпнуть в автобиографических статьях самого Гончарова, помещенных в полном собрании его сочинений, в редких воспоминаниях близких к нему лиц, например, г-на Кони в «Неделе» за 1891 год, в немногих напечатанных письмах Гончарова и некрологах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.