Артур Конан Дойль и Джин Лекки

Артур Конан Дойль и Джин Лекки

Они полюбили друг друга сразу же, отчаянно и навеки. Его письма к ней, написанные, когда ему шел семьдесят первый год, звучат так, словно их писал человек, всего лишь месяц назад женившийся.

Джон Диксон Карр. «Жизнь сэра Артура Конан Дойля»

Что касается самого интимного и, может быть, самого важного аспекта жизни мужчины – его нравственного отношения к женщине, то эпилог к книге доктора Ламонда «Артур Конан Дойль», который моя матушка оставила потомкам, есть сияние чистейшего света, и ни одна женщина, прочитавшая эти строки, написанные на тридцатом году брака, не нуждается в моих пояснениях.

Адриан Конан Дойль. «Истинный Конан Дойль»

Со своей первой женой Луизой Хокинс, от которой писатель имел двоих детей, он прожил почти двадцать один год, до ее смерти от туберкулеза, заботясь лишь об одном – чтобы ненароком не обидеть, нечаянно не уколоть эту стойкую и вместе с тем аскетически покорную женщину. Ее жизнь была катехизисом семейной преданности, каждый день она проживала как последний, стремясь к свету, подобно хрупкому цветку, знающему о своей недолговечности. Их отношения всегда были образцово-нежными, но в них не хватало безудержной страсти, раздувающей пламя любви, подобно мехам в кузнице. Последние тринадцать лет жизни она отчаянно боролась с тяжелой болезнью, но этого не видел никто, даже муж, в силу того что она маскировала свои переживания, артистично представала перед супругом жизнерадостной «половинкой». В течение последних девяти лет их совместной жизни сам Конан Дойль противостоял иной фатальной болезни – сжигающему пламени любви к другой женщине, пробудившей в нем совсем иные, неведомые до того чувства.

Словно проверяя писателя, судьба вместе со смертью первой жены вручила ему шанс подтвердить способность к несокрушимой любви. И последующие двадцать три года стали доказательством, демонстрацией широты души, чистоты внутренних убеждений и помыслов. Расставанием с любовью, которую он нес в сердце в течение тридцати трех лет, как и общей, итоговой точкой, стала его совершенно безмятежная и, пожалуй, даже счастливая смерть. Это была награда за убеждения, за безупречную честность и порядочность, за безмерный труд. Его женщинам, кажется, не в чем было его упрекнуть; он же был плотно укутан теплой защитной шалью их чарующей любви.

Викторианское воспитание и геральдические символы

Как известно, впечатления детства чаще всего являются самыми сильными и могут влиять на развитие личности в течение всей жизни. Что касается Артура Конан Дойля, появившегося на свет в обедневшей семье ирландских католиков, несказанно гордившихся своими древненорманнскими истоками, символы детства остались для него немеркнущими звездами, мерцавшими нам ним до самого смертного одра. Непрерывные «толкования о великих предках», ощущение потрясающей сосредоточенности своего отца на живописи (идея, доставшаяся по наследству от деда) да зловещий дух нищеты в семье – вот чем было насквозь пропитано пространство обитания старшего из двух мальчиков в этой неординарной семье с незыблемыми принципами. Это то наследство, которое он должен был принять в сердце и, как копье в походе, пронести по жизни. Он с самого детства уяснил, что помощи ждать неоткуда, кроме как от самого себя; он безоговорочно признал родовые принципы в качестве жизненного фундамента и перенял отцовские последовательность и терпение на пути к достижению цели. Это, по-видимому, оказалось едва ли не единственным отцовским наследством.

Мать же неизменно играла ключевую роль на протяжении почти всей жизни Конан Дойля, начиная с того времени, когда она познакомила маленького сына с геральдическими символами. Снабдив его детальными объяснениями связи гербов с историей их рода, мать пробудила в нем живой, не ослабевший с годами интерес к древним семейным и родовым ценностям, вписанным золотыми буквами в общую историю. Но еще больше она повлияла на формирование в сыне чувства почтения к древним родовым традициям, в которых законы рыцарства, обладая магической силой воздействия на молодых людей, стали точкой отсчета на ценностной системе координат. И хотя это касалось каждого из детей, Артур как старший в глазах матери являлся основным носителем семейной геральдической эстафеты, которую он обязан был передать своим детям. «Когда к нему в руки попали школьные учебники, сыгравшие весьма второстепенную роль в его образовании, он уже с головой ушел во все хитросплетения своей родословной… Ему был привит незыблемый и неумолимый кодекс древнего рыцарства», – утверждает сын писателя Адриан Конан Дойль в разъяснительном труде «Истинный Конан Дойль», подтверждая, среди прочего, могущественное духовное влияние бабушки в части родовой символики и на его собственное становление. Это довольно важное замечание, поскольку сложившаяся в семье атмосфера подтолкнула Артура к самостоятельному развитию знаний об интересующем предмете, а в итоге и к постижению бесчисленного множества книжных формулировок, которые составили основу его острого аналитического ума. Конечно, дело еще и в том, что Артур оказался старшим мальчиком в большой семье, и это определило отношение к нему матери во всем, что касалось формирования интеллекта и системы ценностей. По разумению матери, этот ребенок должен был стать знаменосцем семьи с развивающимся стягом, победоносно реющим для всех остальных. Мать видела его вожаком этой маленькой, воинственной и вместе с тем сплоченной стаи, каждый член которой мог выбирать свой путь, но всегда знал о существовании ведущего и возможности стать ведомым, хотя бы на время переложив ответственность на его плечи. Впрочем, матери удалось создать семейную настойку редкой крепости, замешанную на очень тесных, нежных отношениях между детьми, которые в течение всей жизни не только состояли в теплой переписке, но и считали своим первым долгом поддерживать друг друга. Сказать, что родительская модель построения семьи, как и семейно-родовые традиции в целом, почитались в этой семье – значит ничего не сказать. Семья, род и связанные с этим символы были настоящим культом, которому с благоговением служили сам Артур, его младший брат Иннес и пять сестер. Служили с рвением и верой тех первых христиан, что слышали глас апостолов и были готовы отдать жизнь за верховенство священных принципов. Поэтому не стоит удивляться, например, тому, что младший брат и сестра могли определенное время жить у Артура, магнитом притягивая к себе порой даже больше внимания гостеприимного хозяина, чем его жена. Вполне естественно, копирование семейных традиций становилось для каждого из подрастающих членов семьи верным предвестником правильной закладки новых семейных зданий. С той, конечно, оговоркой, что традиции должны подкрепляться собственными приемлемыми для семьи чертами характера, прозорливостью относительно избранника или избранницы, да еще добытыми в борьбе ресурсами. Если традиции вливаются в юные души с молоком матери, то все остальное – дело воспитания, влияния окружения и собственного кропотливого труда.

Семья Конан Дойля на любом отрезке его жизни оставалась главной инстанцией во всем, но от нее не исходило скрытого принуждения или откровенного диктата; требование поклоняться всегда относилось только к принципам. Например, незыблемым оставалось на протяжении нескольких поколений отношение к женщине. Забавные истории в связи с этим приводят Джон Диксон Карр и Адриан Конан Дойль. Первый поведал о том, как в купе поезда в Южной Африке во время спора взрослых сыновей писателя Адриан назвал какую-то женщину безобразной и получил от мгновенно вскипевшего от негодования отца жестокую оплеуху. «Запомни, безобразных женщин нет», – орал взбешенный отец, наседая на ошеломленного отпрыска. Во втором случае сам Адриан описал реакцию отца на свое непочтительное отношение к служанке, что Конан Дойль считал гораздо большим грехом, чем, к примеру, разбить автомобиль. И как худшую из подлостей этот рыцарь времен расцвета цивилизации рассматривал предательство принципов. Деньги на автомобиль можно заработать, вернуть же однажды попранное чувство чести невозможно. Свою же репутацию он охранял с истинно английской чопорностью и наверняка предпочел бы скорее умереть, чем потерять ее.

Артур не проявил подлинного интереса к живописи отнюдь не в силу немощи своего интеллекта или из-за отсутствия художественного прозрения; скорее нечеловеческая сосредоточенность отца открыла ему путь к свободному выбору и самостоятельному знакомству с иными способами самовыражения. Ранее, чем он осознал величие создания полотен, друзья-писатели приковали его внимание к литературе. Ничто так не потрясало его в детстве, как бесконечные печатные страницы, с которых чередой сходили к нему великие герои. Книги он боготворил так же, как и семейные ценности, как гербы своего рода, символы культуры, к которой он принадлежал. Биографы писателя сходятся на том, что поворотным моментом в судьбе Конан Дойля стало знакомство с Эдгаром По, совпавшее со временем учебы в Эдинбургском университете. Вторым стимулом для покорения литературных вершин стало знакомство с загадочным и непостижимым доктором Джозефом Беллом, преподававшим в университете. Методы пристального наблюдения и беспристрастного анализа показались молодому человеку не просто оригинальными, а в чем-то даже революционными. Будучи продуктом викторианского воспитания, он осознавал, что должен сам определить свою судьбу. В этой задаче, что определенно было внушено самой картиной жизни в родительском доме, выделялись два основных пункта: создать условия для достатка своей семьи и построить саму семью, способную не только произвести на свет потомство, но и выйти за рамки обыденности. Как сделали его дед и отец…

Артур Конан Дойль к моменту создания семьи имел очень четкие установки, как это сделать и как именно он будет относиться к своей супруге, матери его детей. Он намеревался создать полноценный слепок семьи своих родителей, стараясь шагнуть дальше и копнуть глубже. Для этого у молодого доктора, выпускника университета были все основания: отсутствие средств, обжигающее честолюбие и непомерная гордость средневекового рыцаря. Все эти качества лучшим образом подтвердились решением (подкрепленным матушкиным благословением) отправиться в нелегкое плавание в качестве корабельного врача, дабы добыть средства и рассеять пелену тумана вокруг своего будущего. Наиболее любопытным штрихом небезопасного морского плавания к берегам Африки являлось то, что решительная мать одобрила рискованное предприятие в тот момент, когда у него появилась девушка; увещевала она и первую возлюбленную Артура, мисс Элмо Уэлден, уверяя, что пару лет ожидания для молодых людей сослужат добрую службу, укрепив чувства. Правда, когда изнуренный «адским климатом» отпрыск уведомил, что намерен зарабатывать средства на жизнь в более цивилизованных местах земного шара, мать проглотила решение старшего сына молча и безропотно. Судьба предлагала Артуру новые решения главной жизненной проблемы – обеспечения существования, – и он, подобно рыцарю, принимал вызов.

В двадцать лет он написал первый рассказ, сделав это не ради продвижения какой-то незаурядной идеи, а с довольно рутинной целью испытать судьбу, испробовать себя на другом поприще. Он возненавидел любую форму зависимости, а то, как жестоко с ним обошлись, когда он взялся подработать ассистентом доктора, навсегда запечатлилось в его памяти. К этому добавилась и не слишком большая склонность клиентуры к посещениям молодого врача. Но трудности шли на пользу молодому доктору.

Он ожесточался, но не против всего мира, а против лени и безволия, взваливая на свои развитые спортивными упражнениями плечи все больший груз ответственности. Момент истины наступил, когда ему только что исполнилось двадцать четыре: журнал «Корнхилл мэгэзин», наиболее авторитетное в литературном мире издание страны, взялся опубликовать один из рассказов Конан Дойля. Вместе с запахом успеха он почувствовал и сладкий аромат семейного очага и теплого просторного дома, а с ним и долгожданную возможность обретения брачного ложа. Последнее было действительно важным, у повзрослевшего мужчины его вожделение прорывалось в те крайне редкие моменты, когда он позволял себе расслабить мозг алкоголем и поговорить о любви сразу с несколькими девушками в течение одного вечера. Но эти неожиданные откровения молодого доктора важны исключительно для понимания его душевного состояния в то трудное время, потому что во всем остальном он выглядел как туго сжатая пружина; его неподкупный, сугубо рациональный, склонный все просчитывать в любой ситуации на три шага вперед ум не оставлял места эмоциям. Как и у его великого героя Холмса, разум у Конан Дойля являлся абсолютом, владеющим всем; сердце с его неизменными желаниями было полностью подчинено принципам. Девушка его времени, выходя замуж, должна была полагаться на супруга, находиться «за мужем» в полном смысле этого слова, что подразумевает и материальную, и социальную зависимость. И потому для благородного джентльмена, образованного и подготовленного к браку, скудость кошелька составляла серьезную преграду и психологическую проблему, преодолеть которые ему хотелось больше всего на свете. В этой неумолимой фрустрации, хитром обмане судьбы кроется разгадка его женитьбы на Луизе Хокинс – девушке непогрешимой и кристально чистой, как горный источник, которую он на самом деле никогда не любил.

Рыцарь и тихая дева. Рыцарь и дерзкая наездница

Только понимание рыцарского духа Артура Конан Дойля может позволить понять, как он, обретя любовь к одной женщине, оставался верен другой в течение добрых двенадцати лет, отвергнув искушения и развода, и тем более адюльтера. Это был человек, о котором сын спустя много лет с нескрываемой гордостью написал, что «в нем угадывалась железная воля того, кто не способен ни понять, ни простить малейшего отклонения от кодекса чести, которого он сам придерживался». Постичь систему ценностей писателя необходимо, ибо он именно себе отводил роль капитана на семейном корабле, и его установки всегда оставались незыблемыми для всех членов его семьи. Лишь мать обладала способностью влиять на решения сына, который (биографы не скрывают этого) нередко был несносным, властным и даже злопамятным, с оговоркой – только не в отношении женщин!

Первая жена Артура Конан Дойля, Луиза Хокинс, была замечательной женщиной во всех отношениях. Но на этой безупречной особе самой жизнью была поставлена тяжелая печать обреченности, фатальная отметина скорби, теряющийся в глубинах ее уютной души рубец страдания. Она выросла в чрезвычайно скромных условиях, жила с матерью и безнадежно больным братом, всегда непритязательная, не страшащаяся бытовых неурядиц, последовательная и в любое время готовая прийти на помощь. Она воспринимала удары судьбы как проявления самой жизни, и в ее поступках неизменно проскальзывало неугасимое милосердие, столь притягательное и ангельское, от нее веяло спокойствием и смирением, и от этого сжималась в беспредельной тоске любая, даже самая черствая душа. Ее постоянное психическое напряжение и необычайная впечатлительность, связанные с вынужденным наблюдением жутких сцен медленно умирающего от менингита брата, сделали ее тонкую чувствительную натуру абсолютно покорной обстоятельствам. Хотя она научилась быть жизнерадостной, в ее душе с самых юных лет поселилась безнадежность… Жизнь сделала ее добрым ангелом, призванным альтруистически раздавать другим предназначавшееся ей счастье. Она не имела образования, которое выпячивала аристократическая среда, она не получила изысканного воспитания, основанного на изящных навыках и манерах. Ей претило кокетство и пронизавшее женскую часть общества жеманство, эта женщина была естественна и натуральна, как выросший в лесу цветок. Этой природной свежестью и неподдельностью, отсутствием масок и декораций, упорной жизненностью Луиза и компенсировала пробелы воспитания и образования, делавшие ее в глазах семьи Конан Дойля чужой. Выйдя замуж за молодого образованного врача, она испытала ощущение инопланетянки, приземлившейся на приветливую, но все же чуждую ей планету.

Артур Конан Дойль повстречал Луизу во время последнего акта развернувшейся ужасной драмы: ее брат доживал последние дни, а две женщины подле него – она и ее мать – могли лишь тихо плакать от бессилия. Ситуацию усугубляло то, что никто не желал сдавать им жилье из-за тяжелых приступов больного. И начинающий практик просто сжалился над ними, поселив у себя. Но жизнь порой расставляет удивительные ловушки: несчастный юноша умер в один из холодных мартовских дней едва ли не сразу после переезда; а уже в начале августа Артур и Луиза обвенчались.

Луиза была покладистой, теплой и душевной, как бы созданной для идеальной семьи, к которой она, как и Артур, имела глубокую внутреннюю предрасположенность. Но ее семейная зрелость вытекала из все той же подслеповатой девичьей покорности, безропотной готовности следовать социальным законам, которые регулируют общественные устои, формируют мораль, управляя в большинстве случаев тайным миром мужчины и женщины. Луиза, маленькая отважная Туи, казалась неприкаянной и прозрачной, как тюль на окне, но в своей духовной блеклости и эмоциональной бескровности такой домашней, такой бархатно-мягкой, что предать ее было просто немыслимо, словно она являлась сошедшим на землю божеством. Абсолютно беззащитная, она, сама нуждающаяся в помощи, отчаянно оберегала мужа от всяческих волнений, стараясь создать для него неземной комфорт. Воспитанная «хорошей девочкой», она превратилась в безукоризненную жену и мать, становясь для семьи тем вышколенным телохранителем, который не задумываясь закроет собой того, кого призван защитить от роковой пули.

Это время совпадает, пожалуй, с самой бурной и разносторонней деятельностью Конан Дойля. Остервенелое постижение истории, бесконечное чтение беллетристики, ни на день не прекращающиеся отчаянные попытки писательской деятельности на фоне набирающей обороты медицинской практики одновременно и истощали его физически, и насыщали душу новыми эмоциями. Когда с публикацией «Этюда в багровых тонах» пришел вполне зримый успех, Артура здорово поддержал его отец: Чарльз Доил по предложению издателей проиллюстрировал произведение. Вместе с этим первым, почти неосознанным признанием начинающий писатель получил еще один подарок – беременность своей Туи и радость ожидания первенца. Артур Конан Дойль становился добропорядочным семьянином с намеком на будущий сногсшибательный успех. Его возраст приближался к тридцати, он был полон сил и энергии и все еще влюблен в свою жену. Жизнь кружила его в обворожительном танце, готовя новые испытания… Неумолимыми тестами на прочность его рыцарских воззрений стали смертельная болезнь Туи и искристая, нестерпимая, как боль, любовь к другой женщине. На момент роковой встречи ворвавшейся в его жизнь Джин Лекки было двадцать четыре, возраст его самого приближался к отметке тридцать восемь.

В том-то и дело, что Джин абсолютно не походила на покорную серую мышку Туи. Как и сами Дойли, мисс Лекки принадлежала к древнему роду, правда шотландскому. Она обладала всем тем набором манер и талантов, которых так не хватало Туи и которые привлекательную женщину делают лучезарной, неотразимой и неповторимо выразительной. Джин Лекки, казалось, была рождена для того, чтобы блистать. Она отлично музицировала; у нее было даже такое редкое достоинство, как изумительный голос, который она собиралась оттачивать во Флоренции. И при этом девушка бесстрашно выглядела в седле, могла отважно промчаться на лошади, чтобы продемонстрировать свою разностороннюю исключительность. Наконец, ее родители дали дочери не только обеспеченное положение, но и хрестоматийные религиозные правила, которые при всей живости и темпераментности делали ее весьма скованной в маневре, то есть она была прекрасным, активным и свежим продуктом своего времени и походила на солнечный зайчик, отражающий в своих немыслимых прыжках весь волнующийся дух эпохи. К этому стоит добавить, что Джин как раз отвечала ожиданиям матери писателя, что имело чрезвычайную важность для восприятия ситуации самим Конан Дойлем. Ведь именно ободрение матери лежало в основе его стойкого решения любить и, стиснув зубы, продолжать исполнять роль безупречного семьянина. Чтобы поддержать сформированное глубоко внутри решение любимого сына, матушка, посвященная в дилемму Артура, даже пригласила Джин Лекки с ее братом погостить у нее.

Очевидно, что Артур Конан Дойль увлекся девушкой и бесповоротно влюбился в нее вовсе не потому, что Джин Лекки оказалась таким царственно красивым экземпляром представительницы изящного пола. Все и проще и сложнее, ведь вопрос любви всегда оставался проблемой восприятия в пространстве своего зеркального отражения. Как и соотношения собственной личности в данный момент с чувством беспредельной, слабо контролируемой тоски по идеальному образу, весьма близкому к материнскому. Со времени женитьбы Конан Дойля прошло почти двенадцать лет, и за этот период его самоидентификация модифицировалась. Во-первых, изменился его социальный статус: если во время женитьбы он был сомневающимся в себе литератором, то к моменту встречи с Джин Лекки – признанным в мире писателем детективного жанра, способным совершить в литературе еще немало переворотов. Но судьба неожиданно послала ему Джин Лекки, а сам Артур Конан Дойль перестал опасаться вызывающе дерзкого внутреннего голоса, пугаться ошеломляющих установок. Он подсознательно искал ее, и неважно, как именно ее звали. Бесконечно преданный своей угасающей и почти безжизненной Туи, находящийся в расцвете физических и творческих сил Конан Дойль вдруг столкнулся с почти полной ее противоположностью. Он увидел бурлящую жизнь, сокрушительную динамичность, невыносимый рокот чувств – то же самое, что было в нем самом. Он не поверил своим чувствам, он включил свой отточенный разум, но отпустить обворожительную Джин уже не смел, ибо знал – это его женщина. Та, рядом с которой ему больше никого не хотелось видеть и кроме которой ему больше никто не был нужен. Если упрямый мозг рыцаря твердил ему, что поступать подло он не имеет права, то сердце уже расписалось в бессилии вытеснить новые влекущие ощущения.

Развитие отношений в таком извечно фатальном треугольнике не могло быть простым и безболезненным. С одной стороны, больная туберкулезом жена, уже более трех лет отчаянно сопротивляющаяся смертному приговору, двое подрастающих сыновей, новый дом с его первым кабинетом и растущее признание писателя. С другой – начавшаяся двойная жизнь, устроенная с использованием всевозможных уловок. С одной стороны, яростная борьба за жизнь супруги, переезды в предгорья Альп, смена климата и его вполне искренняя поддержка неунывающей, но тихо гаснущей, как догорающая свеча, Туи. С другой – полулегальные, как бы воровские встречи украдкой и мучительные угрызения совести за эту несносную любовь. Джон Диксон Карр в своем исследовании о Конан Дойле выражает уверенность, что «их взаимная склонность не должна была зайти ни на шаг далее». Сам Артур Конан Дойль позже с пафосом заявил, что вступил в борьбу с дьяволом и «победил». Так ли это?! Луиза заболела через восемь лет после свадьбы, еще три с небольшим года прошло, прежде чем Артур Конан Дойль увидел Джин Лекки. Многочисленные биографы писателя единодушно настаивают на исключительно платонической связи возлюбленных. Попробуем допустить такую форму взаимоотношений двух нашедших друг друга людей, ибо и рыцарские принципы Конан Дойля, и религиозность Джин Лекки способствовали этому, и оба образа при детальном рассмотрении вызывают симпатию.

Есть еще одна психологическая деталь, которую невозможно не принять во внимание. Дело в том, что при постановке диагноза доктор отвел несчастной Туи всего несколько месяцев. Поэтому мог ли сэр Артур, ведя многолетнюю непримиримую борьбу со смертью, благодаря судьбу за отвоеванные годы (от диагноза до смерти Луизы прошло почти тринадцать лет), мысленно с ужасом не спрашивать себя, близко ли развязка? В нем не могло не присутствовать тайное ожидание, хотя он с истинным благородством, ведя борьбу против темных сил своей собственной природы, старался вытеснить эти ненавистные чувства. Кажется, именно с этой целью он отправился с госпиталем на опасную войну с бурами в далекой Южной Африке. С истовым желанием погасить то возгорающееся, то затухающее пламя пожара внутри своего естества Артур Конан Дойль совершил немало подчеркнуто благородных поступков, которых от него никто особо не ожидал. Они были необходимы лично ему, как кислород задыхающемуся больному, чтобы явственно ощутить себя не мелким предателем, а честным человеком, неспособным идти против своей природы. Более того, такие чувства не могла не испытывать и сама Джин Лекки, ведь и ей было известно о неотвратимо приближающемся конце несчастной Луизы.

«Я старался, – цитирует Джон Диксон Карр письмо Конан Дойля матери, – никогда не доставлять Туи ни минуты горечи, отдавать ей все свое внимание, окружать ее заботой. Удалось ли мне это? Думаю, да. Я очень на это надеюсь, Бог свидетель». Артур Конан Дойль писал эти строки после ухода маленькой несчастной Луизы в небытие, когда самого его мучил тяжелый нервный срыв. И опять в самом ходе мыслей этого выдающегося человека проскальзывает сомнение. Он как никто другой осознавал, что сам виновен в том, что из сострадания и преходящей влюбленности взял в жены блеклую и вместе с тем почти святую женщину. Монахиню, мало подходящую светскому льву, жаждущему парадов и фанфар. Он едва ли не с самого начала совместной жизни ощущал, что рядом с ним не его женщина, что его женитьба была навеяна навязчивой возрастной мыслью о семье и с компенсацией размолвки со своей первой любовью. В глубине души он вынужден был признать, что его великолепный, восхищающий миллионы людей аналитический ум однажды дал роковой сбой, передав решение во власть сердечных порывов и инстинктов. И потому он затеял тяжелую игру в благородство с самим собой, пытаясь скрыть от окружающих отношения с другой женщиной. Но если бы не было Джин Лекки, наверняка появилась бы другая женщина, ибо он подсознательно искал ее – отвечающую трафарету, мысленно прикладываемому ко всем представительницам противоположного пола, встречаемым на его пути. И кажется, он переживал, потому что его могучий ум нашептывал возможность такого сценария, как и то, что с психологической точки зрения неизлечимая болезнь Туи неслучайна, словно она должна была уйти, посторониться, чтобы дать дорогу ему, его счастью. Именно этот комплекс украденного счастья и мучил его больше, чем если бы его пытали палачи в средневековой камере; забота же о чести семьи, фамилии и прочих атрибутах благородного человека заставляла его действовать сообразно обстоятельствам, то есть камуфлировать и скрывать истинные чувства от всех, и с некоторых пор даже от матери. Ведь к тому моменту он был уже одним из самых известных писателей в мире и знал, что любая темная точка может превратиться в невыводимое пятно на его репутации, сопровождая не только его, но и его детей.

Неразлучная пара

К моменту женитьбы на Джин Лекки Конан Дойль представлял собой зрелого мужчину, точно знавшего, что ему нужно, совершенно ясно осознававшего, какая семья будет его семьей и какая жена будет его «половинкой». Ему было уже сорок восемь лет, за плечами лежала большая часть жизни, но благодаря усвоенным в детстве принципам за этим апологетом рыцарских правил не тянулась мрачная линия двусмысленных поступков, недостойных превосходного гражданина планеты, триумфатора детективного жанра. К моменту легального объединения с Джин он получил все, что когда-то являлось предметом грез в молодые годы: любящую его и любимую им жену, целую когорту детей (дети от Луизы жили с ним, не внося диссонанс в бесконфликтное пространство), большой просторный дом, почти немыслимые ресурсы и самое главное – повсеместное признание. Из интересного аудитории писателя Артур Конан Дойль вырос до авторитетного общественного деятеля, влиявшего на умы целого поколения. Роскошный быт ничуть не тяготил счастливую семью, они не боялись принимать множество гостей, вероятно, чувствуя себя защищенными от недостойного глаза тем томным тягучим десятилетием, когда они уже любили друг друга, но еще не могли позволить себе быть вместе. Только в бильярдной, протянувшейся на всю ширину просторного жилища, обставленного со вкусом его героя из «Затерянного мира», могло танцевать сразу сто пятьдесят пар! Им казалось, что испытание их любви «медными трубами» уже позади, и, очевидно, так оно и было.

Жизнь продолжалась, и он включился в борьбу за новые высоты в литературе. К удивлению многих этот солидный, уважаемый всеми господин и маститый исследователь возможностей разума весьма активно занимался своим физическим состоянием. Бокс, крикет, верховая езда с женой – вот далеко не полный перечень средств, с помощью которых он намеревался отодвинуть старость. В пятьдесят четыре года он даже выступал в любительских соревнованиях по боксу, заняв третье место. Артур Конан Дойль отдавал себе отчет, что счастливая пара будет оставаться таковой при условии, что каждый из двоих останется воином и своими напряженными усилиями будет каждый день отвоевывать счастье. Он сражался за то, чтобы их совместная жизнь преждевременно не покрылась плесенью обыденности, и отменная физическая форма мужчины, несомненно, играла в этом далеко не последнюю роль. Жена отвечала ему неизменным вниманием, кстати также поддерживая себя в высоком тонусе. Но краеугольным камнем их отношений оставалась ее искренняя глубокая заинтересованность его деятельностью. Он рассказывал жене обо всем, что пишет и о чем собирается писать, и ее участие в круговороте литературных событий являлось вовсе не вынужденным присутствием сторонника, а оживленным диалогом человека, досконально знающего, о чем идет речь. Как и ожидал Артур Конан Дойль, вместе они составляли самодостаточный союз. Им никто не был нужен. Всякий, кто рискнул бы навязаться им в компанию, ощутил бы себя лишним, мешающим их динамичным, порой даже несколько экзальтированным отношениям. Как бы ни была сильна горечь, порожденная уходом Луизы, с Лекки они составляли чудесную пару, которой можно было любоваться на любом отрезке их совместной жизни. Вместе они совершили немало занимательных путешествий, наиболее запоминающимися из которых оказались совместные поездки в Соединенные Штаты Америки, Австралию и Африку. Немаловажным штрихом к портрету семьи может стать упоминание о том, что в двух последних путешествиях его сопровождала не только жена, но и дети.

Стабильность и ровный характер отношений этих двух людей оказались тем более важными, что и ко времени наивысшего пика всемирной писательской славы Артур Конан Дойль не обрел собственной духовной философии. С таким выводом Джона Диксона Карра нельзя не согласиться, ибо, держа в плену своих произведений весь читающий мир, Конан Дойль оперировал совершенными умозаключениями, безупречным построением сюжетов, сбивающей с ног логикой, но не жизненной концепцией, которую читатель мог бы взять на вооружение. Он не был философом, но шел к этому медленным черепашьим шагом, обнаружив, что в преклонном возрасте стал ярым приверженцем спиритизма. Тут уже Джин продемонстрировала способность оградить мужа от острых языков, не только поддержав его, но и заставив себя поверить в таинство мистических обрядов.

Те, кто знакомился с жизнью этой замечательной семьи, не мог не отметить эмоциональности отношений мужа и жены, их неиссякаемых чувств друг к другу и желания эти чувства проявлять. Чем сложнее оказывались жизненные штормы для всего окружающего мира, чем яростнее бушевали войны и болезни, тем больше внимания они уделяли друг другу. В напряженные, темные для нации дни они превращались в единую сжатую и настороженную силу, предназначенную для поддержки любви и семьи. Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что эти люди научились любить друг друга. Являясь в течение всей жизни неутомимым литературным тружеником, Артур Конан Дойль остался в памяти потомков еще и упорным возделывателем нивы любви, которая одарила его несравненным цветением, потоками успокоительного света и могучим действием космической энергии. До последнего дня отца семейства не покидало ощущение пьянящего счастья, и он ушел из этого мира со счастливой детской улыбкой на устах, подобно младенцу, только пришедшему в мир. До последней секунды его руки находились в руках жены и сына, а последние слова были обращены к неутомимой спутнице жизни, которую он, умирающий, ласково назвал лучшей из сиделок…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.