Тюмень глазами петербурженки

Тюмень глазами петербурженки

Попробуем представить себе Тюмень начала 1880-х годов глазами 40-летней женщины — выпускницы столичного института. Прожив лучшую половину своей жизни в любимом ею С.-Петербурге и Москве, посетив Женеву, Берлин и Париж, она с тревогой и волнением ждала переезда в глухие места, каковыми всё ещё оставался для европейской России один из самых крупных городов Сибири.

Конечно, она готовилась к встрече с новой для себя жизнью и подолгу расспрашивала мужа о неведомом ей крае и нравах его обитателей. Была загодя просмотрена возможная литература, которую удалось найти об Урале, Тюмени, Тобольске и всей Западной Сибири: о походах князя Ф. Курбского и Ермака за «каменный пояс»; о тобольском периоде жизни (1653–55 гг.) протопопа Аввакума, который не мог здесь не общаться с дальним её предком — «царского величества московским дворянином» Фёдором Исаковичем Байковым, отправившимся отсюда в июне 1654 года во главе московского посольства в Китай.

Она прочла: «Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году» и «Историческое обозрение Сибири» Словцова; «Письма о Сибирской жизни» Семилужинского; «Город Тюмень» Абрамова; «Тобольск в сороковых годах» и повесть «Исчезнувшие люди» Знаменского; рассказы и романы Наумова, Шишкова, Мамина-Сибиряка, Андрея Печерского.

…От Екатеринбурга до Тюмени я ехала в большом широком тарантасе казанской работы (без рессор, на длинных дрожинах). Проезжали через зажиточные сёла. По обе стороны широкого тракта тянулись переселенцы, изредка попадалась целая сеть повозок с солдатами на козлах, бряцали цепи, блестели штыки. И когда умолкал шум и пыль, перестав крутиться, точно с тоской падала на грудь дороги, в душе всё ещё жило тяжёлое впечатление проезда ссыльных, в ушах всё ещё раздавался лязг железа, скрип колёс и обрывки дикого смеха или стона…[174].

Надежда Александровна оказалась в Сибири всего на год позже писателя-публициста В. Короленко, но гораздо раньше других её современников — Г. Успенского, А. Чехова, Н. Телешова. Она ещё застала величественную панораму, открывающуюся с высокого берега Туры на два десятка ветряных (корьерезных) мельниц, неспешно толкущих ивовую кору на лугу при выезде из Заречья. Всё читанное ею и ещё недавно такое далёкое и загадочно-таинственное теперь предстало перед ней наяву во всей достоверности, превзошедшей её ожидания. Как отметила в своём дневнике будущая писательница, «Тёмень Господь послал мне в качестве запоздалой епитимьи, когда-то наложенной на меня Священным Синодом за грехи молодости».

Всё больше и больше убеждалась Надежда Александровна в правильности мнения побывавших здесь до неё путешественников: «…Вся жизнь заметно растущего города носила бросавшийся в глаза староверческий (глухой, домашний) отпечаток.

Усиливал это ощущение даже унылый тёмно-коричневый цвет домов.

Сплошные высокие заборы, утыканные сверху остриями гвоздей, засовы, замки да громадные цепные псы надёжно оберегали владельца от вторжения непрошеного гостя…»

…Заколоченный с обеих сторон и висящий надо рвом Городищенский мост самой безобразной системы. Его план, вероятно, составляла лиса; до того он невыразимо крив, описывает такую дугу, что въезжающая на него лошадь гарцует боком до самого подъёма…[175]

Немногочисленные каменные строения смотрелись скорее маленькими крепостями в плотно застроенной деревянной Тюмени. В городе, насчитывавшем около 21 700 жителей, доминировало зловонное, постоянно травящее Туру обильными стоками кожевенное производство. По этой причине на реке не было ни одной общественной купальни. От 6 пристаней с грузооборотом в 12 млн пудов в рейсы по рекам Западной Сибири уходило около 50 судов 18-ти частных пароходных кампаний.

В пяти приходских, уездном, Александровском реальном училищах и женской прогимназии обучалось около 575 подростков, из которых учёбу завершали не более 118! В городе с капиталом Общественного банка в 4 млн рублей с Купеческим и Приказчичьим клубами не было ни одной публичной библиотеки, не издавалось ни одной газеты.

Ежегодно город как узловой пункт на путях в глубинные районы Сибири и Дальнею Востока наводняли полчища ссыльнокаторжных, переселенцев и членов их семей. Большая их часть со вскрытием рек (с конца апреля и до их становления в середине октября) перевозилась пароходами и баржами до Томска и Юрги, но судов катастрофически не хватало. Из-за скученности тысяч людей в летних бараках, антисанитарии, скудности питания, простуд и болезней возникали эпидемии. По улицам бродили голодные, обнищавшие взрослые и дети, просящие подаяний.

Многие, отчаявшись ждать, сбивались в обозы по 50 и более подвод зараз и шли с семьями почтовым трактом сотни вёрст на Омск — Томск — Красноярск. Одновременно в обоих направлениях через город двигались купеческие караваны с сырьём и товарами на известные зимние и летние ярмарки в Ирбит и Нижний, Ишим и Курган. Летом в Тюмени собираюсь до 1000 ямщиков с 5000 лошадьми. На распродажу доставлялось до 50 000 телег!

К сказанному следует добавить невообразимое по грязи состояние улиц и деревянных латанных-перелатанных тротуаров-капканов, особенно в ранне-весеннее время и в период осенних дождей. Зловонные сточные канавы «Невского проспекта» Тюмени — улицы Царской — даже в летнее время оставляли гнетущее впечатление. Вывоз нечистот в городе осуществлялся не ранним утром или поздним вечером, а средь бела дня. Да ещё в дырявых и разваливающихся бочках без крышек, расплёскивающих содержимое по проезжей части. А безнаказанное летнее сжигание накопившегося за зиму уличного «назьма», окутывающее город, помимо удушающей пыли, густыми облаками миазмов? Не добавляло чести городу и страшно неряшливое состояние местных погостов со следами обворованных памятников.

Наружное освещение улиц и мощение проездов к 1882 году коснулось лишь Соборной площади и спуска к пароходной набережной на Туре, поэтому с ночи город погружался во тьму. Воровство, грабежи, избиения, убийства, покусы горожан бродячими собаками случались не только почти каждую ночь, но и днём. И при этом Тюмень не имела полицмейстера!?

К примеру, в ночь на 9 декабря из кладовой свёкра Надежды Александровны посредством выламывания каменной стены было выкрадено… 50 пудов сахару! А уже 11 декабря из конюшни исчезла лошадь инспектора Тюменского реального училища, квартировавшего в доме Колмогорова[176].

Оживляли картины ночного беспредела только курьёзные сообщения в тобольской газете типа: «Шуба, украденная у товарища прокурора по городу Тюмени, на днях найдена в кирпичных сараях; похититель неизвестен».

Но было у горожан и нечто любимое всеми: раскинувшийся на 100 десятинах прекрасный загородный Александровский сад, заложенный ещё в 1839 году с участием «степенного» 3-й гильдии купца И. В. Иконникова, единственный, пожалуй, во всей Западной Сибири; простонародный праздник «Ключ», проходивший на площади в половину квадратной версты за двумя логами Большого Городища. На месте давно исчезнувшего целебного ключа в первое воскресенье Петрова Поста (10-е воскресенье после Пасхи) разворачивалось широкое гульбище с балаганами, угощением и… повальным пьянством!

Надежда Александровна пыталась как-то приспособиться, вписаться в новый и необычный для неё домостроевский уклад жизни сибирского купечества — всех этих Колокольниковых, Решетниковых, Шешуковых, Подаруевых, Текутьевых, многочисленной родни мужа с их церемониями, церковными праздниками, суровыми постами, визитами, домашними вечеринками.

Молодой супруг, увлёкшись делом, неделями пропадал на строящейся дороге Екатеринбург — Тюмень. Странный, не по сибирским обычаям, брак Сашки-инженера на барыне «с прошлым» молчаливо осуждался семейством Колмогоровых, хотя и без видимых выпадов. Но неприятие «висело в воздухе» и угадывалось в нравоучительных поговорках старого Филимона: «Дом вести, не крылом мести», «Как заживёшь, так и заслывёшь…»

Заботы немолодой жены в основном касались дома, воспитания малолетнего сына, дочери-подростка, определённой только в январе 1884 года во 2-й класс женской прогимназии, и писем к сыновьям. Дмитрий — будущий известный капитан дальнего плавания — учился в Керченских мореходных классах. Борис — впоследствии «его превосходительство» и протеже Его Императорского Высочества великого князя Константина Константиновича — постигал азы военных наук в 3-ем Московском кадетском корпусе.

Из писем этого периода, адресованных Борису сестрой:

…Сибирь не то, что ты думаешь. Морозы в 40° бывают только 2–3 раза в зиму. При этом крестьяне спокойно торгуют на рынке. Есть здесь земляника, малина, вишни и даже китайские яблочки, растущие в собственном саду…

…Скажу об окружающих людях. Сана мне отчим, но все считают, что я его дочь и поэтому у меня много родни. Больше всех я люблю бабушку Парасковию Фёдоровну, потом жену брата Саны — Марию Евменовну и её сестру Анну Евменовну. Если бы ты сё знал, то тоже непременно бы полюбил (добрая, красивая — одни глаза чего стоят). Кроме них, у меня ещё пропасть бабушек и тётушек.

Учусь не худо. В третий и четвёртый классы переведена с наградами 3-ей степени. Сейчас иду четвёртой ученицей: Закон Божий, арифметика, география, история, естественная история — 4; русский, геометрия и рукоделие — 5. Когда кончу курс, буду поступать в Московский институт. С одним не могу свыкнуться: это быть благонравной девушкой по понятиям здешних учителей. Представь себе, для этого я должна целый день учиться или вязать чулок. Хожу в платьях до того длинных, что просто запутываюсь в них. Ног не видно. И надо соблюдать все посты. Оленька живёт у нас в качестве Гришиной гувернантки. Борюша, я тебя люблю больше, чем Митю. Отчего не писал о папе? Ведь я его никогда не забуду. Целуй его за меня много, много раз. Маня[177].

Надежда Александровна, внимательно наблюдая окружающую необычную действительность, впитывала в себя её краски и ощущения, словно предчувствуя, что когда-то всё это выплеснется на страницы собственных книг. Она подмечала слова и обороты речи сибирского говора, вкус желтовато-серого хлеба, выпекаемого из непросеянной муки, внешний вид жителей — скромных и трудолюбивых тюменцев, щедро подающих отверженным не только разную снедь. За степенностью и сытостью купцов разглядела хитрость, прижимистость и расчётливость дельцов, торговавшихся до изнеможения.

Далёкая от истовой веры, она подмечала особое почитание прихожанами сибирских святых от Блаженного мученика Василия Мангазейского до игумена Туруханского Троицкого монастыря Илиодора. Её поражали безумные натиски весны, стихийная мощь ледоходов и разливов Туры. Размыкая тоску, она научилась управлять и лодкой на реке, и лошадьми в поездках верхом и в санях к мужу на трассу железной дороги.

Из дневника:

…Если я и боялась сломать себе шею, то только потому, что не хотелось бы лежать в этой холодной и трижды чуждой мне земле…

…Однажды зимой мне пришлось жить на стекольном заводе[178] в тайге. С непривычки, бывало, целую ночь прислушиваюсь, как стонет она и мерно, крепко стучит, ударяя обледенелыми ветвями одна о другую. Этот зловещий стон тайги преследовал меня долгие годы. Так же, как и волки…[179]

Известная же благотворительность городского купечества, порой благодетельного до беспамятства, в её глазах лишь резче обнажала язвы и убогость провинциальной жизни, находящейся в полной зависимости от власти крупного капитала. Далёкое от демократических взглядов на общественное устройство, но либеральное по духу и воспитанию сознание домашней учительницы не могло с этим смириться.

Тем любопытней сообщения «Сибирской газеты»[180] о… театральной жизни Тюмени конца 1884 — начала 1885 годов, когда «после недавно царившей в городе скуки теперь на неделе идут по 2–3 спектакля»!!! Среди четырёх местных трупп упоминаются три любительские и одна — драматических артистов.

Как отмечает рецензент, в продолжение 2-х недель были поставлены: «Фофан», водевиль «Любовный напиток» и «Бобыль». В первой пьесе пальма первенства выпала на долю Н. А. Колмогоровой, прекрасно исполнившей роль Левшиной. Очень недурно сошла и комедия «В осадном положении».

Литературный вечер от 16 декабря был проведён по инициативе Н. А. Колмогоровой. Наряду с похвалами Козерадской за романс «Я помню чудное мгновенье» и Колмогоровой за отрывок из романа Достоевского, прозвучали и нарекания критика, как в адрес чтецов-исполнителей (г-н Овечкин), так и к выбору репертуара, не сообразного вкусам публики.

В спектакле же «Шешуковской труппы» от 28 января «Не всё коту масленица» (по Островскому) отмечена в превосходном исполнении купца А. К. Шешукова роль Ахова — грозного представителя «тёмного царства»[181].

Следует заметить, что ещё в 1858 году Тобольские губернские ведомости[182] восторженно приветствовали на своих страницах появление в Тюмени «Благородного театра», сыгравшего при полном аншлаге два первых спектакля. Особое удивление губернской власти вызвал факт актёрской игры лицами… купеческого сословия — почётными гражданами Решетниковым, Шешуковым, купцом Прасоловым, дочерьми купчих Злобиной и Юдиной!!!

И всё же в глубинах души Надежды Александровны всё чаще и чаще возникало желание вернуться со всей семьёй в город её детства и молодости…