Глава 18. Как все было на самом деле
Глава 18. Как все было на самом деле
По пятницам устраивали митинги, и сегодня я должен был выступать на двух заводах. Дел было очень много, и я даже подумывал, не перенести ли мне встречу с рабочими на другое время. Но они меня ждали, и я не решился обмануть их ожидания. К тому же, встретиться с рабочим классом было делом важным. Именно эти люди лучше всех распространяли в массах агитационные материалы, рассказывали и делились своими впечатлениями, тем самым настраивая и других на нужную волну.
На первом заводе встретили меня отлично. Настроение народа было боевым, направленным в новое светлое будущее. Я остался абсолютно доволен этой встречей. Хотя… как обычно, связки мои подустали, а сказать хотелось еще очень многое. Но зная, что мне еще придется выступать на одном митинге я не стал «сажать» голос полностью, решив что так будет целесообразнее. Да и когда мои связки стали сдавать, я выстраивал каждую свою речь таким образом, чтобы сразу переходить к главному, а уже потом говорить о деталях. Теперь я всегда мечтал о голосе Александры Коллонтай – мощном, сильном, которым можно было бы говорить без устали часами.
Ну что поделаешь, не дано мне этого, так не дано. Я и здесь приспособился. Жаловаться не приходится. На завод Михельсона я прибыл вовремя. Но, подъезжая к нему, у меня вдруг внутри что-то екнуло. Как будто кто-то сказал: Не нужно тебе быть сегодня там. Но я никогда не верил во всякие там шестые чувства и потому не прислушался к себе. Да и к тому же, я решил, что это все нервное напряжение из-за предыдущих двух покушений. Они были неудачны, и совершены разными людьми. Единственное, что их объединяло, – ни много ни мало, – ненависть ко мне.
И я не мог позволить себе испугаться и дать врагам почувствовать, что они запугали меня. О, нет не для того я шел к власти столько лет, чтобы кучка неудачников могла меня сломить. Поэтому я продолжал работать, несмотря ни на что. Хотя многие из большевиков говорили мне, что я сильно рискую. Да, я осознано шел на этот риск. Я не мог остановиться на достигнутом, когда впереди ждали огромные перемены.
Правда, в этот день на втором заводе я не знал, что ждали меня не только рабочие. Фанни Каплан приехала туда чуть раньше – около шести часов, спокойно ходила среди других рабочих, прислушивалась к разговорам, которые велись в ожидающей меня толпе. Эсерка… Девушка с виду не приметная – на нее никто бы никогда и не подумал, что она готовит покушение. Не знал я и о том, что на территории завода в матросской форме появится другой эсер-террорист, Новиков. Именно он должен будет обеспечить успешные действия Каплан.
И вот когда в гранатном цеху митинг шел к своему логическому завершению, Каплан быстрым шагом вошла в помещение. Собравшиеся рабочие с энтузиазмом встретили мои заключительные слова. А я, спешно попросив у собравшихся извинения за свой срочный отъезд на заседание Совнаркома, двинулся по проходу цеха между людьми, на ходу надевая пальто. Все было спланировано! В тот момент, когда я уже стал подниматься по лестнице к выходу, парень в матросской форме преградил мне дорогу, бросившись мне под ноги и сделав вид, что споткнулся. Тут же вокруг создался затор. И вот тут я начал нервничать. Уж больно фальшиво все это выглядело. Я посмотрел по сторонам, вокруг меня была куча народа, и быстро отойти куда-либо не представлялось возможным. Я попытался протиснутся к выходу, но тщетно.
Парень вдруг стал задерживать людей и кричать: «Пропустите, пропустите товарища Ленина! Не напирайте!». Я оказался зажат небольшой группой рабочих и женщин, среди которых находилась и Фанни Каплан. Мне пришлось вместе с ними медленно идти к машине, я начал паниковать, а тут еще какая-то девушка начала задавать мне вопросы о провозе муки на железной дороге. Но вот я оказался рядом с машиной, один из рабочих открыл передо мной дверцу – и тут я услышал выстрел, а за ним – еще несколько. Я ничего не успел сделать, даже пригнуться. Только почувствовал, как падаю на землю, и как в толпе закричали: «Убили! Убили!». Поднялась суматоха – одни бросились бежать обратно в цех, другие – через ворота на улицу, тем самым увлекая за собой и убийцу.
После первого же выстрела мой шофер товарищ Гиль (как он потом рассказывал) увидел высунувшуюся из толпы женскую руку с браунингом. Он тут же выхватил свое оружие, выскочил из автомобиля, бросился было бежать за стрелявшей, но, увидев, что я лежу на земле, вернулся ко мне. Помню как хриплым, изменившимся до неузнаваемости голосом с большим усилием я спросил его: «Поймали его или нет?». На что шофер ответил мне поспешно: «Молчите, не говорите ничего. Вам тяжело».
Я видел лицо шофера, склонившегося надо мной, а тот вдруг закрыл меня своим телом и закричал куда-то в сторону: «Стой! Стреляю!». Я краем глаза смог разглядеть бегущего прямо на нас матроса, того самого, что преградил мне путь на лестнице, и сейчас державшего правую руку в кармане. Услышав предупреждение Гиля, матрос резко свернул в сторону и выбежал за ворота.
Суматоха, крики, гул, топот – настоящий ад творился в тот день. Я услышал, как кто-то из женщин, увидев склонившегося надо мной водителя с оружием в руках, вцепилась в него, вопя: «Что вы делаете? Не стреляйте!». Но в это время кто-то, отдирая ее от моего шофера, крикнул ей: «Это свой! Свой!». И к Гилю уже от цеха бежали трое людей с револьверами, крича: «Мы – заводской комитет! Мы – свои!».
Двор быстро опустел. Около меня собралось несколько активистов. Они помогли мне подняться, сняли с меня пальто и пиджак. Кто-то перевязал рану куском собственной рубашки. Я смутно помню, как меня усаживали на заднее сиденье автомобиля, и как двое ребят из активистов сели рядом. Мой шофер быстро вырулил за ворота и повел машину в Кремль. Я потерял ненадолго сознание, а когда очнулся, оказалось, что мы подъехали прямо к моей квартире во двор. Здесь все трое помогли мне выйти из автомобиля… Помню, как они стали просить и умолять меня, чтобы я разрешил им внести меня, но я не согласился, и никакие уговоры не помогли, я твердо сказал: «Я пойду сам»… И, опираясь на ребят, я пошел по крутой лестнице на третий этаж…
Что же было потом? А потом Каплан задержал помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии Батулин. Дело было как раз после митинга и он, также как и я, застрял в заторе, созданном неприметным морячком. Ему пришлось прокладывать путь практически по головам рабочих и расталкивать их локтями, но все равно выбраться из толпы ему удалось с задержкой в 1–2 минуты. Он тут же бросился к группе людей, собравшейся около машины. Когда до нее оставалось всего каких-то 10–15 шагов, прогремели три выстрела, и он увидел, как я упал на землю лицом вниз.
– Я понял, что на жизнь товарища Ленина было произведено покушение, – давал показания в тот же день Батулин. – Человека, стрелявшего в товарища Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: «Держите убийцу товарища Ленина!». И с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди.
Батулин, добежав до стрелки, остановился, ловить уже было некого. Он развернулся и быстрым шагом пошел в обратную сторону, но, проходя мимо дерева, он увидел странного вида женщину, прислонившуюся к нему, с портфелем и зонтиком в руках. Батулин сразу же заподозрил в ней человека, стрелявшего в меня. Он задержал ее и повел обратно на завод, и тут же пожалел об этом, потому что оставшиеся разъяренные рабочие чуть не учинили над женщиной самосуд. Активисты посадили ее в заводскую машину и доставили в Замоскворецкий военный комиссариат. Там ее тщательно обыскали, и в присутствии председателя Московского трибунала А. Дьяконова, комиссара Замоскворечья И. Косиора, С. Батулина, комиссара И. Пиотровского и рабочего-михельсо-новца А. Уварова она сделала официальное заявление:
«Я – Фанни Ефимовна Каплан. Под этим именем отбывала каторгу в Акатуе. На каторге пробыла 11 лет. Сегодня я стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Я считаю его предателем революции. Ни к какой партии не принадлежу, но считаю себя социалисткой».
При допросе выяснилось, что ей 28 лет; место рождения – Виленская губерния; в Акатуе сидела как анархистка, хотя сейчас к ним не принадлежит; в меня стреляла по собственному решению, так как я «подрываю у трудящихся веру в народовластие».
Но, конечно, на вопросы о том, сколько раз она выстрелила, какой пистолет был при ней, были ли у нее сообщники, отвечать отказалась. Протокол допроса она также не пожелала подписать; его подписали свидетели Батулин, Пиотровский и Уваров. В 11.30 вечера допрос в Замоскворецком комиссариате закончился, и девушку отправили на Лубянку в ВЧК. Там в начале первого было проведено еще четыре допроса. Первым допрашивал заместитель Дзержинского Я. Петере, вторым – нарком юстиции РСФСР Д. Курский, третьим – снова Петере, четвертым – заведующий отделом ВЧК Н. Скрыпник. Эти допросы завершились в 2.25 утра и заняли в общей сложности около полутора часов. Фанни твердила, что в меня стреляла именно она, но не призналась ни в чем, что позволило бы выявить организаторов покушения. Всем на Лубянке было ясно, что за этой девушкой стоят совсем другие люди, а она – только лишь глупый исполнитель.
Уже 3 сентября на Лубянку приехал комендант Кремля, бывший балтийский матрос П. Мальков, у него имелось предписание о переводе Каплан в Кремль в полуподвальную комнату, строго охраняемую стрелками. Но уже через несколько часов секретарь ВЦИК Аванесов вручил Малькову постановление ВЧК о расстреле Фанни Каплан.
Вот как мне передал этот диалог один из моих товарищей, присутствующий при нем, но имя его я раскрыть не могу.
– Когда расстрелять? – спросил Мальков.
– Привести приговор в исполнение немедленно, – ответил Аванесов, а затем, немного задумавшись, спросил: – Где, думаешь, это лучше будет сделать?
– Я считаю в тупике, во дворе Автоброневого отряда.
– Прав.
– Как от тела будем избавляться? – спросил Мальков.
– Этого мне не уточняли. Надо спросить у Свердлова.
Затем они пошли к Якову Свердлову. В кабинете Аванесов спросил, где хоронить Каплан. И тут, как вспоминает мой товарищ, Яков Михайлович «медленно поднялся и, тяжело опустив руки на стол, будто придавив что-то, чуть подавшись вперед, жестко, раздельно произнес: «Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа».
Мальков вышел из кабинета и направился в комендатуру, вызвал несколько стрелков-коммунистов и уже вместе с ними отправился в Автоброневой отряд. Здесь он велел начальнику отряда из боксов вывести несколько грузовиков и включить моторы, а в тупик загнать один легковой автомобиль, повернув его к воротам… У ворот также остались два стрелка, которым было запрещено кого-либо пропускать, Мальков пошел за Каплан и через несколько минут вывел девушку во двор.
По правилам во время казни должен был присутствовать врач – именно он составлял акт о наступлении смерти. Решено было обойтись без врача, его заменил поэт Демьян Бедный. Узнав о предстоящем расстреле, он напросился в свидетели – то ли потому, что по образованию был фельдшером, то ли потому, что дружил с Мальковым. Пока гремели выстрелы, Демьян держался бодро. Он даже помог попросившим его большевикам засунуть в бочку еще теплый труп и облить его бензином. Он держался хорошо и в тот момент, когда Мальков никак не мог зажечь отсыревшие спички, – поэт великодушно предложил свои. А вот когда вспыхнул костер, и запахло горелой человечиной, певец революции шлепнулся в обморок. «Интеллигенция», – усмехнулся Мальков и отправился к Свердлову, чтобы доложить о выполнении задания.
– В 4 часа дня 3 сентября 1918 года возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его член партии большевиков, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков – собственноручно. Тело Фанни Каплан было сожжено в железной бочке.
Отрапортовали мне в тот же день. Но я знал, что все не закончилось, ведь истинные заказчики не были наказаны. И расстрел Каплан был только отпугивающим маневром с нашей стороны. Чтобы не думали эссеры, что сойдет им с рук то, что они творят. И что мы будем биться с ними и победим. Свергли царя – уничтожим и их.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.