Глава 11. Осознание любви

Глава 11. Осознание любви

Любовь. О ней написано огромное количество стихов и поэм. Ей посвящены песни и баллады. Ради нее совершались и совершаются самые великие героические поступки, и ради нее люди готовы пойти в огонь и в воду, на смерть и страдания, тем самым еще раз доказывая важность и необходимость любви в нашей жизни.

Но любовь же подразумевает и огромную ответственность. Сегодняшняя проблема людей состоит в том, что в поисках любви, зачастую, они ищут совсем другого – острых ощущений, физического влечения, только внешней привлекательности, популярности или богатства. А разве это правильно? Любить делом и истиной – вот как на самом деле нужно. Это значит быть долготерпеливым и милостивым по отношению к своему возлюбленному; не завидовать, а радоваться его удачам и успехам; не превозноситься, не гордиться своими достижениями в сравнении с его. Любить по-настоящему – значит не искать своей выгоды во взаимоотношениях с любимым человеком, не раздражаться на него, не бесчинствовать – то есть не поступать непристойно, безнравственно, не проявлять неуважения и не подавлять его своим эгоизмом. Любить по-настоящему – значит доверять любимому человеку, покрывать любовью и терпением его недостатки и ошибки и, причем, делать это постоянно.

Но у меня получилось так, что на данный период времени я был влюблен в Инессу, а любил Надежду. После разговора с Арманд в кафе я осознал, насколько она мне важна сейчас. И что бросить ее я не смогу. Найти вторую такую женщину невозможно. Когда я вернулся домой, я застал Надю за тем, что она в который раз собирала чемоданы.

– Надя, подожди, нам нужно объясниться… – начал я.

– Не нужно, все и так ясно. Ты говорил, что все изменится, но ничего не поменялось. Я не из тех женщин, которые могут жить в любовном треугольнике, если это можно так назвать.

– Надя! Услышь меня! Нет, никакого треугольника! Я люблю тебя! – закричал я, не зная как ее остановить.

– Меня? Почему я должна тебе верить? Ты сегодня опять встречался с Инессой. – Надя, казалось, была спокойна как всегда. И если бы не знать происходящей ситуации, то состороны могло показаться, что жена просто собирается в очередную командировку с докладом.

– Это все не то! Прошу, дай мне сказать, и ты все поймешь! – я в отличие от нее срывался на крик, поминутно вскакивал и ходил по комнате.

– Ну, хорошо, я готова тебя выслушать, если ты считаешь, что ты еще можешь что-то изменить… – Надя села на постель и выжидательно посмотрела на меня.

– Надюша, мы говорили уже с тобой о том, что я быстро влюбляюсь. Но это совсем не та любовь, которой я люблю тебя. Между нами – гораздо больше, чем любовь. Это навсегда, понимаешь? Я все помню, каждый наш день с тобой!

Мы с тобой сознательно отказались от обычных буржуазных отношений в семье, мы всегда воспринимали свой союз в первую очередь и главным образом не только как любовь, но и как сотрудничество ради дела революции. Вообще традиционное понимание брака для нас подразумевало слишком много неправильных для нас как революционеров вещей: традиция, религия, дом и накопительство, покорность жены мужу… Мы были «умнее» своих иностранных товарищей и заменяли брак более свободными отношениями. Но это не значит, что я могу тебе изменять… Это значило то, что мы друг другу доверяем. И знаем то, что не доступно многим, – высшую степень любви.

– Ильич, это все слова! Пустые слова! – устало сказала Надя.

– Нет, это не пустые слова. Я люблю тебя, и никто и никогда не займет это место… Просто подожди, и ты увидишь, что Инесса сама исчезнет из нашей жизни… Я никогда не сделаю тебя несчастной, я скорее сделаю несчастным себя!

Я вдруг поймал на себе взгляд Нади – тревожный, испытующий, который как будто говорил мне: «Я хочу поверить, я очень хочу поверить».

– Надя, ты же знаешь меня как никто другой! И знаешь, что Инесса – не та женщина, с которой я смог бы быть. Эти увлечения случаются у всех… Просто все так совпало сейчас. Мы страдали от того, что бездетны, и нам было очень приятно присутствие детей Инессы. Мы могли отдавать им всю свою нерастраченную нежность и ласку…

Мы трое ездили на пикники и загородные прогулки, помогали друг другу в работе. И все было хорошо… Но ты ни раз становилась свидетелем наших споров об интимных отношениях. А ты знаешь, что для меня это – немаловажная тема! Вспомни ее краткий набросок статьи о феминизме и свободе любви. А это полностью говорит о том, какова ее сущность. Один из тезисов статьи вызвал у меня возражения – именно то самое требование «свободы в любви»: это требование я назвал «не пролетарским, но буржуазным». Я тогда предложил ей задуматься над «объективной логикой классовых отношений в делах любви».

Инесса поняла, что подоплекой этой критики было мое враждебное отношение к той мысли, что женщина в любой момент свободна завязывать и обрывать близкие отношения с мужчинами. И говорила, что я имею в виду «свободу измены», тогда как она пишет о свободе любви. Вполне очевидно, что это обсуждение прав женщин было и заочным обсуждением наших отношений. Инесса высказалась и о том, что краткая и мимолетная страсть – лучше и чище, чем супружеские целования без любви. Я тогда принял вызов. Я согласился, что поцелуи без любви «грязны», но почему, спросил ее я, нужно противопоставлять им «страсть», а не любовь и почему «мимолетную»? Так я не только еще раз объявил природу своего чувства к Инессе, так я защищал свою верность тебе, подчеркивая, что в нашем союзе нет ничего «грязного», и что мы много значим друг для друга, я дорожу твоим мнением, Надя, и во всех вопросах ищу твоего одобрения и поддержки. И еще я упрекнул Инессу, которая отнюдь не лишала себя удовольствий мужского общества, за сексуальную неразборчивость…

– То есть ты хочешь, чтобы я верила тебе только потому, что ты спорил с Инессой из-за ее статьи?!

– Да нет же! Я хотел сказать, что когда она стала слишком рьяно защищать феминистические идеи, я понял, какая она на самом деле ветреная!

– Ты – мальчишка. Ты увлекся оберткой, а не содержанием – неожиданно мягко сказала Надя.

– Возможно, но дай мне самому в этом разобраться.

Я подошел и обнял жену, понимая, что наше примирение состоялось.

– У нас все будет хорошо, я тебе обещаю! – тихо сказал я.

Мы помолчали, а потом Наденька вдруг сказала:

– А помнишь, когда вас водили на прогулку, из одного окна коридора на минутку был виден кусок тротуара Шпалерной. Вот ты и придумал, чтобы – я – в определенный час пришла и встала на этот кусочек тротуара, тогда ты меня увидишь. И я несколько дней ходила и простаивала подолгу на этом кусочке.

– Конечно, помню, – улыбнулся я и обнял жену. А она склонила голову мне на плечо и так мы и просидели до утра, вспоминая, все что было. И я чувствовал себя самым счастливым.

Но после всех этих ссор я чувствовал себя истощенным. Все это мешало мне работать, и я понял, что мне нужно принять решение. Я сказал о Инессе, что мы расстаемся. Подсознательно я знал, что между ней и Надей я всегда выберу Надю – просто тянул время. А сейчас эти отношения стали тяготить меня. Они мешали мне сосредоточиться на главном – на революции. А ни одна женщина не могла мне помешать в этом ни прямо, ни косвенно.

Инесса восприняла наше расставание спокойно, даже сухо, но потом в декабре написала мне письмо о ее поездке в Париж, когда мы с Надей уже переехали оттуда:

«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитями связана с мыслью о тебе… Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью – и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты «провел» расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя».

Да, я не смог не написать ей первым. Я чувствовал, что расстались мы скверно. И что я скучаю по этой женщине.

И после «расставания» Инесса продолжала занимать мои мысли, меня беспокоило чувство вины перед ней.

«If possible, do not be angry against me, – писал я ей – I have caused you a great pain, I know it…» («Если возможно, не сердись на меня. Я причинил тебе много боли, я знаю это…»). «Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда! Я писал, что самая моя безграничная дружба и абсолютное уважение посвящены только 2–3 женщинам».

И много еще подобных писем писал я ей. Это совершенно не похоже было на меня, будто моей рукой чертил буквы юный мальчишка!

«Вы пишете, что у Вас даже руки и ноги пухнут от холоду. Это ужасно. У Вас ведь и без того руки всегда были зябки. Зачем же еще доводить до этого?».

«Дорогой друг! Последние Ваши письма были так полны грусти и такие печальные думы вызывали во мне и так будили бешеные угрызения совести, что я никак не могу прийти в себя».

И даже несмотря на такое некрасивое с моей стороны «расставание» Инесса обращалась ко мне нежно, как к возлюбленному: «Дорогой…». В конце письма писала: «Крепко тебя целую. Твоя Инесса». Я же в ответных письмах обращался к ней также сердечно, но старался скрыть свои чувства и подчеркнуть дружеские наши отношения: «Дорогой друг!» – а завершая послание: «Крепко, крепко жму руку. Твой В. У.». Но не всегда мне удавалось выдержать этот товарищеский тон. «Oh, I would like to kiss you thousand times…» («О, мне хотелось бы поцеловать тебя тысячу раз…») – писал я Инессе.

И я не выдержал и написал, чтобы она возвращалась… Тут же пошел и сказал обо всем Наде. Она только вздохнула и сказала:

– Не наигрался еще…

А Инесса приехала уже через пару недель и Надя ей даже обрадовалась. Наверное, она видела, как я весь извелся. Крупская все-таки – великая женщина. Ради меня и победы революции она была готова на все. И если мне суждено было влюбиться в Инессу Арманд, и это могло помочь делу революции, Надежда готова была подняться выше обывательских представлений о любви, супружеской верности и собственной женской гордости. Все было подчинено великой идее и ее безграничному пониманию меня.

И вот мы снова были втроем. И, кажется, каждый из нас был счастлив по-своему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.