Рассказы о товарище Сталине

Рассказы о товарище Сталине

Никто из нас толком не мог понять, врет он или нет, но сквозь маску его морщинистого, опаленного на морозном солнце лица проглядывало что-то, что заставляло ему верить. Звали его Николай Николаевич, фамилию мы так и не догадались у него спросить. Говорил он тихо, как будто бы боялся, что кто-то его подслушает, да и во всех движениях чувствовалась напряженность и осторожность — осторожность царедворца. Морщины его лица расправлялись, когда разговор заходил о Москве, видно было, что он любил этот город. Но что больше всего впечатляло, так это глаза — они источали печаль и тоску: у этого человека все было в прошлом, и он ничего не ждал от будущего. Посадили его всего два года назад, хотя и эти два года советских лагерей на тяжелых строительных работах сделали его грубо-безразличным к окружающим. Мы то и дело приглашали его вечером после работы в наш «бригадирский уголок» около окна, отпить чаю с белыми сухарями из столичной посылки. Он оживлялся, речь его и сами манеры становились другими: несомненно, это был русский интеллигент старой школы. Он начинал нам то и дело что-то о себе рассказывать. Чаще всего темы его рассказов касались архитектуры Москвы, и здесь у него возникали жаркие споры с моим другом, так как Николай Николаевич не любил архитектуру «новой Москвы» и считал, что она уничтожила «Москву Герцена и Лермонтова», она агрессивна и не гуманна, а также насквозь лжива. При этом голос его доходил до шепота, так как он знал, что переходил границу и приближался к знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса. Тогда он резко менял тему и начинал рассказывать сплетни о московских архитекторах, особенно о своем старом приятеле, знаменитом советском архитекторе академике Жолтовском, который на старости лет постоянно влюблялся в молодых артисток кино и, наконец, женившись, попал под каблук одной из них.

Но все-таки так и оставалось неясным, действительно ли он был одним из архитекторов дачи Сталина под Москвой в Барвихе. Как-то раз он об этом обмолвился и потом, замявшись, сразу ушел от темы. Получалось так, что сам Жолтовский испугался взять на себя ответственность строить дачу вождю, он знал, что по традиции древней Руси строителей княжеских покоев уничтожают. И тогда-то, видимо, он и предложил кандидатуру своего приятеля Николая Николаевича, как знатока московской архитектуры.

В жизни маленького человека из архитектурного бюро произошло великое событие: он был приглашен в Кремль, и ему было поручено набросать план «одной из правительственных дач». Видимо, его эскиз понравился «самому», он прошел по конкурсу, и тут вся его жизнь моментально переменилась: ему была дана группа младших архитекторов с тем, чтобы в кратчайший срок был составлен подробный проект. Так Николай Николаевич, старый русский интеллигент, оказался среди партийной сталинской элиты. Его стали приглашать на различные праздники в Кремль, на просмотры фильмов, а однажды даже к «самому» на личную беседу. Долго он готовился к этой беседе, придумывая свою тактику поведения, и, наконец, решил, что лучше просто без всякой тактики молчать или говорить только «да» или «нет». Как потом оказалось, это было большой мудростью, так как вождь не любил «говорящих», он любил говорить сам.

Теперь по утрам к его дому стала подъезжать черная автомашина «оттуда», и он ехал в свое, уже новое, роскошное бюро на работу. То и дело приходили указания сверху о тех или иных добавлениях к проекту: то построить баню в стороне от дачи, соединив их подземным ходом, то углубить на три метра запланированный бетонный бункер. И вот, наконец, пришло еще одно указание, которое ввергло Николая Николаевича в страх, и он стал догадываться, почему его приятель Жолтовский отказался от проекта. Дело шло о создании разветвленной сети тайных проходов внутри дачи, а также тайного подземного хода под землей из дачи в соседний лес. Итак, он становился обладателем большой государственной тайны!

— Николай Николаевич! Расскажите, какой он сам-то вблизи, — раскачиваем мы его.

— Ох, не могу, ребята, за это ведь меня-то и посадили, — сопротивляется он.

— Ну, так второй-то раз за это же самое сажать-то не станут…

Не сразу он решился на «откровенности», но, видимо, у самого много накопилось.

«Как только меня секретарь ввел в кабинет, смотрю, он уже стоит у стола и ждет. Одет совсем как на портрете, в кителе, длинных брюках и мягких ботинках. И что мне сразу же бросилось в глаза, так это то, что он мал. Мал ростом. Чуть ли мне не до подбородка. Я остолбенел, руки по швам и замер на месте. Он прищурился, не переставая пристально, в упор смотреть на меня. „Здравствуйте!“ — тихо произнес он. „Здравствуйте, товарищ Сталин“, — нашелся я. „Проходите, товарищ архитектор, и присаживайтесь к столу“. К столу-то я подошел, а вот сесть-то, чувствую, невозможно мне, ведь он-то стоит.

— Ну, что же гость не садится, значит, и хозяин должен стоять!

Я тут же бухнулся в мягкое кожаное кресло перед столом. А он — нет, продолжает медленно расхаживать по другую сторону стола, да и палец заложил за борт френча, совсем как на портрете. Наступила тишина. Я уставился в пол перед собой. Чувствую, что за моей спиной еще кто-то вошел и сел за другой, соседний столик. На столе у Сталина я сразу заметил листы моего проекта.

Вдруг Сталин застыл в молчании перед столом, уставившись в мой эскиз. И тут я глянул на него и заметил, что он почти совсем седой и рябой. Просто рябой.

— Вот вы меня тут совсем во дворец захотели поселить, — прозвучала в тишине его первая фраза, причем последние два слова он произнес с еле уловимым грузинским акцентом: „за-хот-э-ли пос-э-лить“.

— Вот тут вы шесть колонн в вестибюле поставили, расписные потолки, да еще и витражи в окнах столовой. Зач-э-м все это, нужно жить просто. Да ведь это же не только дача, а еще и рабочее помещение…

И снова наступила пауза, я расценил ее как угрожающую. И, наконец:

— А, в общем-то, хорошо… Поздравляю, вас, товарищ архитектор.

Я чувствую, как кровь приливает к моей голове, в висках начинает стучать. Это же похвала, похвала товарища Сталина! Я встал и застыл по стойке „смирно“.

— А где вы работаете? — тихим, как бы отеческим голосом спросил Сталин.

— В районом бюро Моспроекта, товарищ Сталин, — отрапортовал я.

— В районном бюро… — как бы в задумчивости повторил он. — Как это вас не оценили… А вы член Академии архитектуры?

— Нет, товарищ Сталин.

А вот об этом уже мы должны подумать, — повышая голос, произнес он, обращаясь к сидящему за мной секретарю. Это прозвучало как приказ.

Сразу стало понятно, что прием окончен. И тут я заметил, что секретарь подошел ко мне, как бы предлагая следовать за ним. Я попрощался. Сталин в это время уже сидел за столом, углубившись в бумаги. Но когда я подошел к двери, чтобы выйти, вдруг за своей спиной услышал тихий голос вождя:

— А вот каково ваше мнение о новой архитектуре Москвы, не опасна ли она для зам-э-чательной старой русской архитектуры?

Я застыл. Кровь ударила мне в голову. Донесли! Ведь это мои слова! И тут подоспевшая фраза спасла меня:

— Никак нет, товарищ Сталин, они вполне по-своему гармоничны друг другу.

И снова напряженная пауза.

— Вот и я так полагаю… гармоничны… — с какой то растяжкой, как бы любуясь этим словом, произнес он.

Всю ночь ни я, ни моя жена не могли заснуть. „Ах ты, мой академик!“ — целовала она меня в темноте в лоб. И действительно, через месяц я уже был избран действительным членом Академии архитектуры СССР».

Постепенно Николай Николаевич привык к своим рассказам. Видимо, общение с прошлым становилось ему приятным, да и нам он стал доверять. Бывало, сам придет в наш уголок: «А вот еще…» и начинает вспоминать, да и не только то, что с ним случалось, а и рассказы других из сталинского окружения. Не знаю уж, насколько они достоверны, возможно, это были своего рода легенды, я же воспроизвожу их так, как они сохранились в моей памяти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.