Глава 38. Возникновение иркутского отдела «Общества изучения Сибири». Как родилось общество изучения Сибири в Петербурге. Состав Иркутского комитета «Общества изучения Сибири». План работы этого комитета. Как и почему этот план был изменен. Петербургские экскурсанты и помощь, нами им оказанная.
Глава 38. Возникновение иркутского отдела «Общества изучения Сибири». Как родилось общество изучения Сибири в Петербурге. Состав Иркутского комитета «Общества изучения Сибири». План работы этого комитета. Как и почему этот план был изменен. Петербургские экскурсанты и помощь, нами им оказанная.
Как я ни был занят своими адвокатскими делами – у меня была непреодолимая потребность в той или иной форме участвовать также в общественной работе, – и я стал членом Иркутского комитета Общества распространения просвещения среди евреев и охотно вошел в состав Распорядительного комитета Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Но покуда в Иркутске царил Селиванов, оба эти учреждения прозябали, и я в годы селивановщины чувствовал все время тоску по настоящей, живой общественной работе, пускай полной треволнений, но в то же время дающей определенное нравственное удовлетворение.
Конечно, я тщетно стал бы искать в Иркутске такой захватывающей и лихорадочной работы, какую я выполнял в Петербурге в качестве члена «бюро защиты» или юрисконсульта трудовой группы в 1-й Государственной думе, но меня тянуло к такому общественному делу, вокруг которого можно было бы объединить местные интеллигентные силы, где можно было бы проявить определенную инициативу. И в 1910 или 1911 году я такое живое дело нашел. По моей инициативе в Иркутске открылся отдел «Общества изучения Сибири и улучшения ее быта», ставивший себе не только широкие научные цели, но и весьма важные практические задачи. Центральный комитет этого общества находился в Петербурге, и на возникновении этой общественно-научной организации стоит остановиться подробнее.
В одной из предыдущих глав уже упоминалось, что обширный Сибирский край при царском правительстве находился на положении пасынка. Великие реформы шестидесятых годов его почти не коснулись. Сибирь не имела земского самоуправления; новые суды были введены в ней лишь в 1897 году, и то в урезанном виде. Народное просвещение находилось в плачевном состоянии; бездорожье часто парализовало местную экономическую жизнь. Сибирь сверх того была свалочным местом для всех тяжких преступников, осужденных на поселение или приговоренных к каторжным работам. Такое отношение правительственных кругов к этой обширной и богатой окраине вызывало чувство глубокого недовольства и горечи у коренных сибиряков, особенно среди культурной части их. Не удивительно, что когда после революции 1905 года сибиряки получили право посылать своих депутатов в Государственную думу, мысль добиваться для Сибири полного уравнения в правах с областями Европейской России стала основой всей деятельности сибирских депутатов в этом высшем законодательном учреждении. Ими была намечена обширная программа реформ, в которых нуждалась Сибирь, и вырабатывался целый ряд законопроектов, которые они имели в виду провести через Думу. И вот во время составления этих «законодательных предложений» выяснилось, что имевшиеся в их распоряжении материалы для обоснования намеченных ими реформ неполны, а часто даже весьма скудны. Тогда-то в недрах сибирской группы депутатов возникла мысль учредить «Общество изучения Сибири и улучшения ее быта», которое поставило бы себе двойную задачу: всестороннее изучение Сибири и собирание материалов о насущных нуждах сибирского населения и о возможных способах удовлетворения этих нужд.
Всю эту серьезную и ответственную работу должны были выполнять местные отделы общества.
И вот, зная, как сибирское население страдало от своего бесправия и от дореформенных порядков, царивших в его богатом, но неустроенном крае, и считая задачи «Общества изучения Сибири» крайне важными, я решился учредить в Иркутске его отдел. Моя мысль встретила горячее сочувствие среди иркутской интеллигенции, и отдел был открыт. Был образован комитет отдела, и члены комитета меня избрали председателем. Перед нами стояли две очередные задачи: выработать программу наших работ и постараться сгруппировать вокруг нашего отдела возможно большее число активных и работоспособных людей. В комитет, кроме меня, вошли И.И. Серебренников, сибиряк, знаток сибирской экономики и солидный исследователь, И.А. Якушев, видный кооператор, из политических ссыльных, М.П. Овчинников, иркутский старожил из политических ссыльных, составивший себе своими археологическими изысканиями почетную репутацию как научный работник, политический ссыльный Е.Ф. Роговский и двое местных учителей, фамилии которых, да простят они меня, я запамятовал.
Намечая план наших работ, мы, естественно, стали перед вопросом, как бы нам избегнуть конкуренции с таким заслуженным научным учреждением, каким являлся Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества. И разрешили мы его в следующим духе. Зная, что этот отдел за более чем полувековое свое существование фактически выдвигал на первый план исследования этнографического и естественно-исторического характера, мы поставили себе целью собирание материалов, освещающих главным образом социально-экономическую жизнь как сельского, так и городского населения Иркутской губернии. Такого рода работа, кстати, вполне отвечала вышеуказанной уже основной цели «Общества изучения Сибири». Надо, однако, заметить, что выполнение нашего плана было далеко не легким делом. Правда, в восьмидесятых годах прошлого века по инициативе Министерства земледелия особая экспедиция произвела чрезвычайно обстоятельное статистически-экономическое обследование сельского населения Восточной Сибири, но добытые этой экспедицией ценные материалы к 1911 году уже немного устарели; кроме того, многие социальные и юридические проблемы, весьма остро стоявшие в Сибири, были вышеуказанным обследованием мало освещены, и нашему обществу пришлось уделить этим проблемам особенное внимание. Наконец, городское население Восточной Сибири с его подчас вопиющими нуждами осталось почти вне поля зрения исследователей, столь тщательно изучавших экономическое положение сельского населения края. И этот пробел приходилось заполнять сведениями, разбросанными в губернских годовых отчетах, данными, которые собирали городские управы, и даже отрывочными сообщениями, печатавшимися в течение ряда лет в местной повременной печати. Работа эта была трудная, кропотливая, но делали мы ее усердно и добросовестно. Принимали в ней деятельное участие и некоторые более активные члены нашего общества. Не раз мы с сожалением думали о том, что за недостатком средств мы были лишены возможности организовать обследование Иркутской губернии по образцу тех изысканий, которые были произведены в восьмидесятых годах прошлого века.
Так прошел первый год деятельности Иркутского отдела Общества изучения Сибири. Но в 1912 году наш первоначальный план работ претерпел весьма серьезные изменения. И причину этого нашего отступления от намеченного плана я считаю нужным объяснить подробнее.
В одной из предыдущих глав мною было уже указано, какую огромную новаторскую работу проделал Л.Я. Штернберг в Этнографическом музее Академии наук, когда он стал старшим хранителем этого музея. Но Штернберг не только был воодушевлен мыслью преобразовать музей и сделать его образцовым, его мечтой было поднять русскую этнографическую науку на небывалую до этого высоту. Он лучше, чем кто-либо, знал, какие неведомые еще богатства хранят для исследователей-этнографов многочисленные примитивные племена, живущие на необъятных просторах России. Овладеть этими богатствами значило вписать новые славные страницы в историю первобытной культуры и в русскую науку. Но чтобы организовать в широком масштабе обследование кочевых и охотничьих племен, населяющих не только Сибирь, но и некоторые области Европейской России, нужно было прежде всего располагать хорошо подготовленными кадрами исследователей.
И Штернберг берет на себя трудную задачу воспитать такие кадры. Он прочитывает серию общедоступных лекций по этнографии. На этих лекциях он, со свойственным ему воодушевлением, знакомит своих слушателей с основами этнографической науки – с тем огромным значением, которое эта наука имеет не только для правильного понимания многих исторических явлений первостепенной важности, но также для объяснения целого ряда сохранившихся еще и поныне весьма сложных социальных отношений, ведущих свое происхождение от отдаленной древности. Штернберг старается не только пробудить в своих слушателях живой интерес к этнографической науке, но также привить им такую же любовь к этой науке, которую питал сам. И это, благодаря его пламенной научной «проповеди», ему в значительной степени удается. Многие из его слушателей, особенно учащаяся в петербургских высших учебных заведениях молодежь, загорается желанием ознакомиться основательно с литературой по этнографии и первобытной культуре, а некоторые из них, главным образом уроженцы Сибири, выражают даже желание заняться во время летних каникул пробной исследовательской работой. И вот, идя навстречу этому желанию, Штернберг открывает курсы подготовки практических исследователей, так называемых полевых работников. Слушателям объясняли, как следует приступать к исследовательской работе, какие трудности представляет эта работа среди примитивных людей, с которыми им придется иметь дело, как эти трудности преодолевать, на что обращать особое внимание, как заполнять опросные листы и т. д. и т. д. Прослушавшие такой подготовительный курс снабжались еще тщательно составленными Штернбергом анкетными листами и инструкциями, с тем чтобы они во время каникул занимались каждый по своим силам и способностям этнографическими исследованиями. Прозвали их «экскурсантами», так как на работу их смотрели как на пробные научные экскурсии. Штернберг со свойственным ему оптимизмом верил, что эта учащаяся молодежь, с увлечением выразившая готовность каникулярный досуг посвятить кропотливой исследовательской работе, выделит со временем из своей среды немало серьезных научных работников. И так оно и было.
Так вот летом 1912 года в Иркутск нахлынули несколько десятков студентов и студенток – экскурсантов, имевших в виду в своих родных местах заняться исследовательской работой. И, несмотря на то что они были снабжены подробными программами для обследования, а также специальными инструкциями, как практически выполнять эти программы, экскурсанты обратились к нашему «Обществу изучения Сибири» за содействием. Некоторые из них пожелали попутно с этнографическими исследованиями заняться составлением археологических коллекций; других, помимо их основной задачи, интересовало экономическое положение крестьян и инородцев, среди которых они предполагали провести летние месяцы. Наконец, все почти экскурсанты обратились к нам с просьбой просмотреть совместно с ними имевшиеся у них программы и инструкции, и, если в том окажется надобность, внести в них изменения применительно к местным условиям. И их молодая энергия, их неподдельное увлечение предстоявшим им опытом научной работы заразили нас. Наш комитет образовал четыре секции: экономическую, которой руководил И.И. Серебренников, археологическую, которую возглавлял М.П. Овчинников, этнографическую, руководителем которой был я, и, наконец, кооперативную, где И.А. Якушев знакомил своих любознательных слушателей с огромной ролью, которую играла кооперация в Сибири, и с положением кооперативного дела в Иркутской губернии. Иркутская городская управа отвела нам в занимаемом ею здании обширное помещение, и в течение целого месяца там кипела работа. Экскурсанты усердно копались в предоставленных им нашим комитетом научных пособиях; в определенные часы происходили с большим оживлением занятия в секциях. Руководителей секций молодежь осаждала своими вопросами, и я был чрезвычайно доволен, что благодаря летнему затишью в судебных учреждениях я мог уделять экскурсантам и работе этнографической секции достаточно много времени. Недолго продолжалась наша совместная работа с экскурсантами, но она была захватывающе интересной и живой, и, хотя по своему масштабу она была весьма и весьма скромной, мы, члены комитета и все активные наши сотрудники, чувствовали, что мы делаем очень интересное дело, которое может дать весьма полезные результаты. И когда экскурсанты разъехались и мы принялись за нашу текущую работу, нам казалось, что деятельность нашего Общества как-то потускнела.
В августе месяце мы снова пережили полосу подъема, когда экскурсанты стали возвращаться из обследованных ими мест с собранными ими материалами. Некоторым очень повезло, и им удалось добыть очень ценные сведения о шаманстве; собрать интересные образцы бурятского и русского фольклора – сказки, песни. Несколько экскурсантов поднесли М.П. Овчинникову довольно недурно составленные археологические коллекции. Настроение у экскурсантов было приподнятое. Они все были горды, что их опыт научной работы в общем увенчался успехом. Кое-кто из них успел заинтересовать своей исследовательской работой местных ссыльных и народных учителей, и наш комитет постарался завязать отношения с этими лицами.
В таком же темпе и с таким же результатом прошла наша работа с экскурсантами и в 1913 году.
Вообще жизнь в Иркутске тогда текла довольно спокойно. Россия переживала эпоху столыпинской «диктатуры». Оппозиция Государственной думы пыталась ослабить гнет этой диктатуры, но тщетно. На этой почве, как известно, возникали не раз конфликты между прогрессивным блоком Думы и правительством, и сведения об этих конфликтах докатывались до нас в весьма отраженном виде, не вызывая среди иркутян особенно сильной реакции. Но одно событие местного характера сильно взбудоражило иркутские общественные круги. Я имею в виду расстрел ленских рабочих в 1912 году. Когда эти рабочие, возмущенные непорядками, царившими на ленских приисках, и недоброкачественными продуктами, отпускавшимися им Управлением приисков, организовали коллективный протест, местные жандармские власти устроили настоящую бойню, стоившую жизни многим участникам этого протеста. Естественно, что такая расправа вызвала всеобщее возмущение. В Иркутске оно не могло вылиться в надлежащую форму по местным условиям, но в Петербурге ленские события произвели потрясающее впечатление, а за границей они вызвали бурю негодования. Нам, иркутянам, было особенно обидно, что такое безобразие, как расстрел ленских рабочих, произошло в бытность Князева генерал-губернатором. Конечно, Князев был также возмущен ленскими событиями, как и все мы, все же на него как на начальника края падала косвенно тень. Волей-неволею он был как бы морально ответственен за происшедшую на Бодайбо драму. Кровь убитых рабочих требовала возмездия. Но правительство Столыпина постаралось дело замять, и это ему в значительной степени удалось.
В том же 1912 году, когда ленские события так нас всех взволновали, у меня была личная большая неприятность: надо мною нависла опасность быть заключенным в крепость минимум на год и, если бы не счастливая случайность, жизнь моя и моей семьи, быть может, сложилась бы в дальнейшем довольно печальным образом. А случилось следующее: в один морозный зимний день я получил вызов к судебному следователю. Приглашался я в качестве свидетеля по уголовно-политическому делу. Судебный следователь был моим добрым знакомым, и я пошел к нему в довольно хорошем настроении, гадая мысленно, по какому делу понадобилось мое свидетельское показание.
«Я вызвал Вас в качестве свидетеля на основании 722-й статьи (кажется) Устава Уголовного судопроизводства. Это значит, что от характера вашего ответа зависит, останетесь ли вы свидетелем по делу или я должен буду вас допросить уже в качестве обвиняемого. Предупреждаю вас, что по закону вы имеете право совсем отказаться от дачи показаний».
«В чем же дело?» – спросил я следователя с удивлением.
«А вот в чем, – ответил он. – В 1906 году в Петербурге вышла книжка под заглавием: «Как прошли выборы в Государственную Думу». Автором этой книжки на обложке значился М. Кр-ль. Под этими буквами могут скрываться лица с разными фамилиями. К сожалению, владелец типографии, в которой была напечатана эта книжка, назвал вас ее автором. Если вы признаете свое авторство, я обязан буду вас тотчас допросить в качестве обвиняемого по статьям 129 и 130 Уголовного уложения за антиправительственную агитацию и за призывы к изменению существующего государственного строя».
«Повторяю, – подчеркнул следователь, – вы можете отказаться от ответа на вопрос о вашем авторстве, и тогда дело вернется в Петербург, и пройдет еще немало времени, пока вас привлекут к ответственности в качестве обвиняемого».
Я поблагодарил следователя за совет, но заявил, что не считаю достойным уклоняться от ответственности за написанную мною книжку, и просил его внести в протокол, что я признаю себя автором ее.
Делая такое заявление, я сам подписал себе обвинительный приговор, так как в силу установившейся тогда весьма прочно судебной практики лица, признанные судом виновными в преступлениях, предусмотренных статьями 129 и 130 Уголовного уложения, неминуемо приговаривались к заключению в крепости не менее, чем на год. Но иначе поступить я не считал возможным.
Признаюсь, я покинул судебного следователя в весьма невеселом настроении. Перспектива сесть в крепость на целый год, оборвать мою работу адвокатскую и общественную в полном разгаре, оставить семью на произвол судьбы вселяла мне немалую тревогу; помимо того, мне казалось величайшей нелепостью привлечение меня к уголовной ответственности за книжку, написанную и напечатанную семь лет тому назад, и в момент, когда собралась Первая Государственная дума – «Дума Великих Надежд».
Но капризная богиня Фортуна и на этот раз оказалась ко мне милостивой. Через несколько месяцев после моего визита к судебному следователю официальная правительственная Россия праздновала с большой помпой трехсотлетие существования Дома Романовых. По этому случаю была объявлена широкая амнистия по уголовным делам, а также по некоторым категориям политических дел. И мое «преступление» было покрыто этой амнистией. Так меня миновала ожидавшая меня чаша.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.