Брат Николай Сергеевич Тургенев

Брат

Николай Сергеевич Тургенев

Варвара Николаевна Житова:

Насколько наружность Ивана Сергеевича со всею аристократичностью была чисто русская, настолько Николай Сергеевич был джентльмен совершенно не русского, но английского типа. <…>

Братья всегда были дружны между собою. Но разница в их характерах была огромная. Я говорю, конечно, о них в их домашней жизни.

Иван Сергеевич отличался необыкновенно добродушным, безобидным юмором. Николай Сергеевич был насмешлив, и хотя не был зол, но не прочь был при случае уколоть и даже язвительно подсмеяться. <…>

Речь Ивана Сергеевича была не совсем плавная, он пришепетывал и иногда точно подыскивал выражения, но всегда была она ласковая: какая-то сердечность сквозила в каждом его слове. Голос его был необыкновенно мягкий, симпатичный, а когда горячился, несколько визгливый, но не резкий. <…>

Речь Николая Сергеевича была необыкновенно цветиста и громка. Никого никогда не слыхала я говорящим так на всех языках, как он. Рассказывал он как никто. Знал языки в совершенстве и выговаривал каждый, как свой родной. <…>

Часто приходилось мне слышать его. Периоды его были чисто классической долготы. В рассказах своих он иногда вводил столько эпизодов и анекдотов, и все эти отступления умел превосходно связать с целым, никогда не теряя нити и не запутывая слушателя в лабиринте своей блестящей речи. Как бы много и долго ни говорил он, мы только всегда поражались и восхищались его необыкновенною способностью представить все так картинно и живо. Некоторые его длиннейшие рассказы были полны юмористичного, впрочем скорей насмешливого, но блестящего ума, и когда он умолкал, всегда хотелось сказать: «Ну, еще что-нибудь!»

Варвара Петровна не раз говорила:

– Я ошиблась именами своих сыновей, мне бы Николушку назвать Иваном: он-то у меня и есть настоящий Иоанн Златоуст.

При этом надо заметить, что красноречив и приятен был Николай Сергеевич только в своей семье и при самых близких знакомых. В обществе, и в особенности в дамском, скучнее и несноснее я никого не видала. Молчание и саркастическая улыбка на губах, неловкость и крайняя конфузливость в обращении, вот что в нем видело общество.

Мемуаристка Е. М.:

В 40-м году брат Ивана Сергеевича, Николай, приехал к нам в Москву и как родственник стал часто нас посещать то утром, то вечером. Я еще была в девушках и много выезжала. На балах Н. С. всегда подходил звать меня на какой-нибудь танец, но он был так мало занимателен, что я всячески старалась от него отделаться.

Афанасий Афанасьевич Фет:

Ник. Серг. в совершенстве владел французским, немецким, английским и итальянским языками. В салоне бывал неистощим, и я не раз слыхал мнение светских людей, говоривших, что, в сущности, Ник. Сергеевич был гораздо умнее Ив. Серг. Я даже передавал эти слухи самому Ив. Серг., понимавшему вместе со мною их нравственное убожество. <…>

Невзирая на внешнее сходство двух братьев, они, в сущности, были прямою противоположностью друг друга. Насколько Ив. Серг. был беззаботным бессребреником, настолько Николай мог служить типом стяжательного скупца. Известно, что после смерти Варв. Петр. Николай приехал в Спасское и забрал всю бронзу, серебро и бриллианты, и все это они с женой берегли в тургеневской кладовой. Если справедливо, что Ник. Серг. в душе презирал поэзию, то нельзя сказать, чтобы он не чувствовал ее окраски, чему доказательством может служить переданный мне Ив. Сергеевичем разговор его с братом.

– Стоит ли, – говорил Ник. Серг., – заниматься таким пустым делом, которое всякий ленивый на гулянках может исполнить.

– Вот ты и не ленив, – отвечал Ив. С., – но даже одного стиха не напишешь, как Жуковский.

– Ничего нет легче, – отвечал Николай:

Дышит чистый фимиам урною святою.

– А ведь похоже, – говорил хохочущий Ив. Серг.

Евгений Михайлович Феоктистов:

Николай Сергеевич производил впечатление очень дюжинного человека, каким, впрочем, выставлял его и брат, упражнявшийся в остроумии над ним, как и вообще над всеми. По словам его, Николай Сергеевич ровно ничего не понимал в литературе.

– Поверите ли, – говорил Тургенев, – что слово «поэт» для него синоним шута. Недавно Яков Полонский читал у меня свои стихи, по обыкновению глухим голосом и несколько завывая; чрез несколько дней угостил нас чтением Фет; этот, напротив, декламирует восторженно, с увлечением. – Я спросил брата, что он думает о том и другом. «Оба хороши, – отвечал брат серьезно, – но Фет, пожалуй, еще забавнее, чем Полонский».

Варвара Николаевна Житова:

Летом 1845 года Варвара Петровна поехала в Петербург с целью отклонить старшего сына от брака с Анной Яковлевной Шварц, уже давно втайне от нее совершившегося. <…>

Она была вполне убеждена, что он не женат, но до нее дошли слухи, что у него есть дети. Она пожелала их видеть, но в дом к себе не пустила и велела их пронести и провести мимо своих окон по улице, что и было исполнено. Бабушка из окна посмотрела на них в лорнетку и заметила, что старший мальчик напоминает Николая Сергеевича в детстве. Тем навсегда и ограничился ее разговор о детях. <…>

По приезде из Петербурга, Варваре Петровне пришла фантазия потребовать у сына портреты его детей. Видя в этом, как он и сознался после, проблеск нежности и возлагая на это даже некоторые надежды, Николай Сергеевич не замедлил исполнить приказание матери. Портреты были сняты и по почте высланы в Москву.

Пришло объявление на посылку из Петербурга. Варвара Петровна подписала доверенность на получение и на другой день утром приказала подать себе ее в спальню.

Андрей Иванович внес маленький ящичек, зашитый в холстину.

– Разрежь и раскрой, – был отдан приказ.

Поляков исполнил, вынул несколько листов бумаги, наложенных сверху, и не успел еще вынуть лежащего в рамке первого портрета, как Варвара Петровна сказала:

– Подай!

Весь ящик был подан и поставлен на стол перед нею.

– Ступай! дверь затвори!

<…> Через несколько времени мы услыхали стук какого-то предмета, брошенного об пол, и звук разлетевшегося вдребезги стекла. Потом удар опять чем-то по стеклу и что-то с силою брошенное об пол, и все затихло.

Конечно, мы догадались, что бросались и разбивались детские портреты.

– Агафья! – раздался грозный голос Варвары Петровны. Агафья вошла. Барыня указала на пол. – Прибери это, да смотри, чтобы стекла не остались на ковре.

Потом двинула на столе ящик.

– Выбросить это, – добавила она.

В эту же зиму все трое детей умерли.

Афанасий Афанасьевич Фет:

Что же касается до жены брата Ник. Серг., то И. С. ее терпеть не мог и часто вспоминал про нее, не стесняясь в выражениях. <…>

Чета эта представляла одну из тех психологических загадок, которыми жизнь так любит испещрять свою ткань. <…>

– Разгадайте, – нередко восклицал И. С., – каким образом брат мог привязаться к этой женщине? Что она чудовищно безобразна, в этом вы могли сами убедиться в нашем доме; прибавьте к этому, что она нестерпимо жестока, капризна и неразвита и крайне развратна. Достаточно сказать, что, ложась ночью в постель при лампе, она требует, чтобы горничная, раскрахмаленная и разодетая, всю ночь стояла посреди комнаты, но чтобы не произвести стука, босая. Вот и подивитесь! Ведь он ее до сих пор обожает и целует у нее ноги.