Финская сага родной сестры

Финская сага родной сестры

Наши гостевые визиты надолго (с 1966 года) стали постоянными: примерно один раз в год мы бывали в Финляндии. В Управлении по выдаче виз наши лица настолько примелькались, что недоверчивые чиновники стали встречать скуповатыми улыбками, как старых знакомых.

Поезд в Хельсинки отходил с Ленинградского вокзала около полуночи. Рано утром в Выборге сверхбдительные пограничники выставляли заспанных пассажиров из купе и проверяли багаж по полной программе. При этом, за редчайшим исключением, не проявляли долгожданного воспитания и культуры общения.

С финской стороны (станция Вайниккала) пограничники и таможенники были корректны и улыбчивы. Стараясь не тревожить пассажиров, оставляли их в купе, быстро выполняли формальности пересечения границы с неизменным «терве туло» («милости просим») и «китос» («спасибо»). Больше всего их интересовало количество ввозимой валюты и спиртного. Обычно верили на слово. Но иногда, видимо, опираясь на чутье и опыт, усомнившись в правдивости, просили все это показать. Излишки спиртного вежливо конфисковывали.

Граница служила линией разительных контрастов. Неопрятные и замусоренные участки вдоль железной дороги сменялись идеально вычищенными, ухоженными пейзажами Южной Финляндии. Ледник оставил после себя многочисленные водоемы. По официальной статистике, их в Финляндии около 190 тысяч. Природу жители Страны тысяч озер трепетно оберегают от загрязнения. Леса здесь любовно называют «зеленым золотом». К их состоянию также относятся очень бережно. Поэтому из окна поезда казалось, что мы пересекаем ухоженные национальные парки.

Населенные пункты по пути выглядели современно и красочно. Этому впечатлению способствовала функциональная четкость и правдивость финской архитектуры. Преобладали светлая облицовка и окраска строений в теплые тона, что гармонично сочеталось с окружающей природой. Живописно смотрелись отдельные группы построек на открытых пространствах (чаще всего хутора). Даже гранитные валуны, которые ледник щедро разбросал вокруг, финские умельцы с большим мастерством умудрились включать в единую композицию застройки.

Ни в первый раз, ни в последующие поездки я не обнаружил развалюх без коммунальных удобств даже в самых отдаленных и небольших населенных пунктах. В них в миниатюре воспроизводился комплексный градостроительный комфорт, присущий большому городу. Поэтому жители там не ощущали себя ущемленными и обделенными. Магазины, переполненные продовольствием, ничем не отличались от ассортимента столицы. Совершенно отсутствовали очереди, без которых наш социалистический быт был немыслим. С самого момента появления на свет очередь цепко впивалась в каждого будущего строителя коммунизма. Об этом очень образно и тонко написал талантливый архитектор (один из авторов застройки Зеленограда) Феликс Новиков[118] в сборнике басен, стихов и эпиграмм «Слеза и смех». Он издал его после краха перестройки, в 1992 году. Стихотворение называлось «Караул»:

Лишь человек на свет явится,

Он тотчас в очередь встает,

За местом в ясли он толпится,

В детсад тотчас встает в черед…

Досуг не тратим мы без толка,

Из магазина в магазин,

Ведь ноги кормят нас, как волка,

Мы все за чем-нибудь стоим.

И мы давно всех обогнали

На душу населенья в том,

Что уж полжизни отстояли

За мясом и за молоком…

За кражу вору срок дается,

Чтоб вновь чужого не стянул,

Не день, не годы – жизнь крадется,

Кричите громко: «Караул!»

В те годы контраст нашего уровня жизни в сравнении с Финляндией по всем показателям был вопиюще несопоставимым. А ведь в период почти векового вхождения в состав Российской империи она считалась провинциальной Чухонью. Несмотря на это, даже тогда ее территория сильно отличалась. Это очень красочно и образно описано в книге «Капитальный ремонт» Леонида Соболева. Всероссийский обыватель, попадая в Гельсингфорс (Хельсинки) 100 лет назад, «…чувствует себя не дома, здесь он – всегда в гостях. Он старается идти по улице не толкаясь, он приобретает неожиданно вежливый тон и даже извозчику говорит “вы”. Он торопливо опускает пять пенни в кружку, висящую в входной двери в трамвай, опасаясь презрительно безмолвного напоминания кондуктора – встряхивания кружкой перед забывчивым пассажиром. Чистота уличных туалетов его ошеломляет, и он входит в их матовые стеклянные двери, как в часовню – молча и благоговейно. Он деликатно оставляет недоеденный бутерброд за столом вокзального буфета, где за марку можно нажрать на все пять марок. Всероссийский обыватель ходит по улицам Гельсингфорса, умиляясь сам себе и восторгаясь заграничной культурой, тихий, как на похоронах, и радостный, как именинник…».

За многие годы общения и наблюдений у меня сложилось мнение о национальных финских чертах и особенностях. Финны вежливы, довольно сдержанны, пунктуальны. В отличие от нашей традиционной любви к словесной трескотне – немногословны, не склонны к преувеличениям и ложной пафосности. Культ честности и высокой нравственности превратил Финляндию в одну из наименее коррумпированных стран. Эти качества гармонично сочетаются со скандинавским упорством, настойчивостью, трудолюбием.

Совершенно закономерно, что менталитет Яны стал по-новому формироваться под влиянием сильно изменившейся среды обитания. Без преувеличения, в ней сполна проявились черты и упорство «нордического» характера в достижении цели. Довольно быстро она надежно вросла в сложившийся уклад и распорядок жизни Финляндии. Мне, как брату, был очень заметен отход от нашей суетной озабоченности и громких словоизлияний наболевших душ.

Яна и Матти и внешне, и по всем остальным параметрам представляли гармоничную и очень красивую пару. Правда, заметно отличались характеры, подтверждавшие один из основных законов диалектики, – единство противоположностей. Яне свойственен был динамичный темперамент со сменой настроения. Матти отражал уравновешенный, статичный склад характера истинного финна. Природа наделила его не очень распространенным человеческим качеством – добротой и спокойной реакцией на внешние отрицательные проявления. Совпадающая с моей профессия архитектора, в силу творческой наглядности и конкуренции, требовала умения твердо и решительно, с должной аргументацией, отстаивать свою позицию. Поскольку он предпочитал не вступать в споры, его роль сводилась к небольшим авторским работам и исполнению чужих замыслов.

Каждый раз, когда я пересекал границу в обратном направлении, все больше чувствовал контраст жизненного пространства и менталитета. Моя внешность примелькалась наблюдательным таможенникам. С легкой ехидцей и слабо скрываемой завистью они задавали примерно один и тот же вопрос:

– Как погостили у своей сестрицы? Небось скучает по дому родному?

Я понимал и даже разделял их настрой. Ведь они знали о недосягаемо высоком уровне жизни бывших «чухонцев».

Грозу таможни представлял пожилой, высоченного роста Иван Иванович, обладавший «собачьим нюхом». Он был худой как жердь. Поэтому зрительно казался выше своего роста. В купе он входил согнувшись и наклонив седую голову. Манера разговаривать у него была уважительно-интеллигентная. «Шмонал» он с улыбкой, не спеша, запустив широкую ладонь с длинными, корявыми пальцами в тайники дорожной собственности пассажиров. Иногда, правда, просто просил раскрыть чемоданы. Мгновенно, как рентген, просветив своими ясными очами содержимое, проговаривал:

– Все, осмотр закончен. Доброго пути!

Я прокололся у него после первого гостевого визита. Привычка не нарушать норму провоза покупок при пересечении границы слегка изменила мне. Оказался перехлест в количестве женской обуви. Хотелось порадовать всех своих женщин дефицитными и практичными подарками в преддверии дождливого и холодного сезона. Иван Иванович, как несгибаемый законник и страж границы, с легкой укоризной изрек:

– Не к лицу вам, мой уважаемый друг, почти в два раза превышать допустимую норму перевозимой обуви. Небось для продажи?

Я взорвался и резко ответил ему:

– Вы меня с кем-то спутали! То, чем я занимаюсь, никак не связано со спекуляцией!

Иван Иванович беззлобно ответил:

– Извините, не хотел вас обидеть. Знаю, чем вы занимаетесь и к кому в гости изволили наведаться. Мы ведь обязаны все знать. Такая работа.

С нескрываемым сожалением я передал ему три пары новой обуви. Иван Иванович написал расписку и выдал чистую квитанцию на оплату пошлины за сверхнормативные подарки. Уходя, сказал:

– В течение года после оплаты покупки вам вернут на Выборгской таможне. Надеюсь, наше приятное общение будет продолжаться и в будущем. Доброго пути.

От язвительной тирады на прощание я все-таки сумел удержаться. Как ни парадоксально, его пожелание сбылось. Последующие неизбежные встречи на границе стали походить на простую формальность при исполнении служебных обязанностей. Мы в дружелюбной форме кратко обменивались различной информацией. Я заранее раскрывал дорожные емкости и полушутя-полусерьезно говорил:

– Готов к досмотру. Допустимая норма провоза подарков соблюдена.

Попутчики по купе, которых он старательно «шмонал», недоумевали и удивлялись такому снисходительно-«блат-ному» отношению ко мне самого грозного таможенника…

Однажды было мало пассажиров, и я в гордом одиночестве коротал время в купе вагона. На границе, как обычно, приготовился к досмотру. Не всегда мои поездки совпадали со сменой Ивана Ивановича. Заметно было появление нового, молодого поколения таможенников. К сожалению, в целом их общая культура и корректность отношения к пассажирам оставляли желать лучшего. Появлению в купе Ивана Ивановича я искренне обрадовался. Чувствовалось, что это взаимно. Он с грустным видом поведал о скором уходе на пенсию. Досматривать меня не стал. Заметив огромный красочный пакет из пластика, заполненный финской туалетной бумагой, сказал:

– Даже это у нас в большом дефиците. А моя бедная больная жена мучается…

Я молча переложил половину рулонов в его крупногабаритную сумку. Он по-отечески обнял меня и заметно поникшим голосом произнес:

– До следующей встречи. Доброго пути!

Следующая встреча не состоялась. «Гроза» таможни был отправлен на заслуженный отдых.

Тем временем в Гипроцветмете я со своей командой завершил подчистку «хвостов» по ранее начатым проектам. Перспектива была малоинтересной, не требующей большого творческого напряжения. Главный инженер института Синдаровский и многие сотрудники, зная мой настрой, уговаривали сменить гнев на милость и продолжать трудиться в стенах уютной усадьбы под боком у мидовской высотки. Постепенно я стал склоняться к этому варианту. Сказывалась привычка трудиться в атмосфере доброго, уважительного отношения большого коллектива института. Промчавшиеся, как вихрь, пять лет в условиях абсолютной профессиональной востребованности притормозили мой порыв. Но в одночасье все изменилось. Я получил неожиданное предложение, перед которым устоять было невозможно.

Это произошло в конце шестидесятых годов. Я приближался к сорокапятилетию со дня появления в этом безумном-безумном мире. И вот мне предстояла встреча с директором головного института объединения с длинной и витиеватой аббревиатурой – «Союзстромстройниипроект» Госстроя СССР. Я не подозревал, переступая порог монументального здания на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе, что его стены станут для меня родными почти до конца XX века.